безумный танцор

играясь, ливень сношался с пургой.
в этом было что-то от казни,
в которой с ветра сдирали кожу как
будто впервые. не замечали мы ни груди,
ни толстых канатов уныния,
что плясали у нас на плечах.
гордо скакали кони по горам,
и тело сочиняло свою безумную тоску.
ливень двигался постепенно -
он проникал и в шорох, и в страдание,
и в средоточие. теплыми руками я обнял
ветер, который блистал на балах,
как безумный танцор, уходящий в вечность.
канаты снега валились с ног, они были пьяны,
как горы мрака. свиваясь, жгуты искрились,
и теплый снег был, как молитва на
наших плечах.

горы препятствовали милосердию,
и тонкие ткани проникали под кожу.
кожа росла под рукой, она разбухала,
как опухоль, и тонко зыбилась
волосатая рука. чучело скиталось
по ливням, и капля каждая напоминала
о своем присутствии и о своем страдании.
красный круг налился листьями,
и на грудь упали и бумага,
и слова великие до неистовства.
о былом бредили боги,
и горько сходились на шествии
единороги.
камень был, как тончайшая ткань,
и он слышал, что мы о нем в своем
неистовстве говорили. сырые ткани упали
с перил, лестницы заполнились водой.
горнила за сыпались причудами,
морок припал к присутствию.
слова зарычали в неистовстве.

тело читало по губам,
и темные ткани наполнились дождем.
свет исходил из мрамора, который был
и ветром, и пургой, и театром одного камня.
свет лились сквозь ладони,
сквозь мысли он лился
и распространялся по страданию.
чело визжало и пело,
оно прославляло то, что забыто
горними полями, что забыто руинами
и востоком.
козни города были в песне,
когда корабль поплыл на восток.
золото заполнило и губы,
и запад, и честность казнила
все другие добродетели.
весь мрамор проплыл мимо,
вся ладонь держала слово,
всего неведомого бога в руке.

гнет смеха бы един, он исходил из сумрака,
и плоть обрела то. что раскрывается
как цветок в ожидании наличия.