Таланту Л. Н. Толстого. Охота! Волк!

       Граф и Семён выскакали из опушки и налево от себя увидали волка,
который, мягко переваливаясь, тихим скоком подскакивал левее их к той самой опушке,
у которой они стояли, ожидая этого волка.
   Злобные собаки визгнули и, сорвавшись со свор,
понеслись мимо ног лошадей к волку.
Волк приостановил бег, неловко, как больной жабой, сбитый с толку,
повернул свою лобастую голову к собакам и, так же мягко переваливаясь,
прыгнул раз, другой и, мотнув поленом (хвостом), скрылся в опушку,
больше там не показываясь .
   В ту же минуту из противоположной опушки с рёвом, похожим на плач,
растерянно выскочила одна, другая, третья гончая
и вся стая понеслась по полю, по тому самому месту,
 где пролез (пробежал) волк, их словно не замечая. 
   Семён в объезд по кустам, заскакивая, отгонял волка от засеки.
С двух сторон также перескакивали зверя борзятники, преследовавшие его.
Но волк пошёл кустами и ни один охотник не перехватил его.
     Николай Ростов между тем стоял на своём месте, ожидая зверя.
По приближению и отдалению гона, по звукам голосов известных ему собак ,
по приближению, отдалению и возвышению голосов доезжачих он чувствовал то,
что; совершалось в острове в окружении собак.
   Он знал, что в острове были прибылые (молодые) и матёрые (старые) волки;
он знал, что гончие разбились на две стаи, травя зверя,
что где-нибудь травили и что что-нибудь случилось неблагополучное.
Он всякую секунду на свою сторону ждал старого зверя. 
    «Только один раз бы в жизни затравить матёрого волка, больше я не желаю!» -
думал Николай, слух и зрение напрягая,
к малейшим оттенкам звуков гона прислушиваясь,
налево и опять направо оглядываясь.
   Он взглянул ещё раз направо и увидал нечто -
по пустынному полю навстречу к нему бежало что-то.
   «Нет, это не может быть!» - подумал Ростов, тяжело вздыхая, как давно не было с ним, -
так вздыхает человек при совершении того, что было долго ожидаемо им.
    Совершилось величайшее счастье, высшее дарование –
и так просто, без шума, без блеска, без ознаменования.
Ростов не верил своим глазам, и сомнение это продолжалось более секунды, потом
волк побежал вперёд и перепрыгнул тяжело рытвину, которая была на его дороге.
Это был старый зверь, с седой спиной и с наеденным красноватым брюхом притом.
   Волк бежал неторопливо, очевидно убеждённый, что никто не видит его. 
«Пускать? не пускать?» - говорил сам себе Николай в то время, как волк двигался на него.
   Вдруг вся физиономия волка изменилась; он вздрогнул оттого,
что увидел ещё, вероятно, никогда не виданные им человеческие глаза, устремлённые на него,
и, слегка поворотив к охотнику голову, остановился - назад или вперёд?
«Э! всё равно, вперёд!..» - видно, как будто сказал он сам себе и пустился вперёд,
уже не оглядываясь, мягким, редким, вольным, но решительным скоком – только вперёд.
    Николай видел матёрого волка, который, усилив свой бег не своей вине,
скакал, не переменяя направления, по лощине.
Первая показалась вблизи зверя чёрно-пегая Милка и стала приближаться к зверю.
Ближе, ближе... вот она приспела к нему. Но тогда
волк чуть покосился на неё, и, вместо того чтобы наддать, как это она делала всегда,
Милка вдруг, подняв хвост, стала упираться на передние ноги, что не делала никогда.
     Улюлюлюлю! - кричал Николай. Из-за Милки выскочил красный пёс Любим,
стремительно бросился на волка – он это за мгновение смог
и схватил его за гачи (ляжки задних ног),
но в ту же секунду испуганно перескочил на другую сторону.
Волк присел, щёлкнул зубами и опять поднялся и поскакал вперёд в лесную синеву,
провожаемый на аршин расстояния всеми собаками, не приближавшимися к нему.
   «Уйдёт! Нет, это невозможно», - думал Николай,
продолжая кричать охрипнувшим голосом, желая поймать волка и лелея эту надежду:
Карай! Улюлю!.. –
кричал он, отыскивая глазами старого кобеля, единственную надежду свою.
  Карай из всех своих старых сил, вытянувшись сколько мог, глядя на волка в бок ему, 
тяжело скакал в сторону от зверя, наперерез ему.
Но по быстроте скока волка и медленности скока собаки было видно,
что расчёт Карая был ошибочен. Это было видно издалека.
Николай уже не далеко впереди себя видел тот лес, до которого добежав,
волк уйдёт наверняка. 
   Впереди показались собаки и охотник, скакавший почти навстречу.
Ещё была надежда. Незнакомый Николаю, муругий* молодой длинный кобель чужой своры
стремительно подлетел спереди к волку и почти опрокинул его.
Волк быстро, как нельзя было ожидать от него,
приподнялся и бросился к муругому кобелю,
щёлкнул зубами и окровавленный, с распоротым боком кобель, пронзительно завизжав,
ткнулся головой в землю.
     Караюшка! - плакал Николай...
Старый кобель, с своими мотавшимися на ляжках клоками,
благодаря происшедшей остановке, перерезывая дорогу волку,
был уже в пяти шагах от него, что преодолевались им несколькими скачками.
    Как будто почувствовав опасность, волк покосился на Карая,
ещё дальше спрятав полено (хвост) между ног, и наддал скоку от Карая.
Но тут - Николай видел только, что что-то сделалось с Караем –
он мгновенно очутился на волке скачками лихими
и с ним вместе повалился кубарем в водомоину, которая была перед ними.
    Та минута, когда Николай увидал в водомоине копошащихся с волком собак,
из-под которых виднелась серая шерсть волка, его вытянувшаяся задняя нога врага
и с прижатыми ушами испуганная и задыхающаяся голова (Карай держал его за горло), -
минута, когда увидал это Николай, была счастливейшею минутой его жизни у волчьего оврага.
    Он взялся уже за луку седла, чтобы слезть и колоть волка,
как вдруг из этой массы собак высунулась вверх голова зверя,
потом передние ноги стали на край водомоины, стараясь оттолкнуться вперёд.
Волк ляскнул зубами (Карай уже не держал его за горло),
выпрыгнул задними ногами из водомоины и, поджав хвост, опять отделившись от собак,
двинулся вперёд. 
   Охотник дядюшки с другой стороны скакал наперерез волку
и собаки его опять зверя остановили.
Опять его окружили.
    Николай, его стремянный, дядюшка и его охотник вертелись над зверем, улюлюка;я,
крича, всякую минуту собираясь слезть, когда волк садился на зад его,
и всякий раз пускаясь вперёд, когда волк встряхивался и подвигался к засеке,
которая должна была спасти его.
   Николай не видал и не слыхал Данилы до тех пор,
пока мимо самого его не пропыхтел, тяжело дыша, бурый - видны были его уши,
и он не услыхал звук паденья тела и не увидал,
что Данило уже лежит в середине собак, на заду волка, стараясь поймать его за уши.
    Очевидно было и для охотников, и для собак, и для волка, что теперь всё кончено.
Зверь, испуганно прижав уши, старался подняться, но собаки облепили его.
Данило, привстав, сделал падающий шаг и всею тяжестью, как будто ложась отдыхать,
повалился на волка, хватая за уши его.
   Николай хотел колоть, но Данило прошептал:
«Не надо, соструним, будет больше толку», -
и, переменив положение, наступил ногою на шею волку.
   В пасть волку заложили палку, завязали, как бы взнуздав его сворой** слегка, 
связали ноги и Данило раза два с одного бока на другой перевалил волка.
   Со счастливыми, измученными лицами    живого матёрого волка
взвалили на шарахающую и фыркающую лошадь и, чтоб легче было возвращаться,
 сопутствуемые визжавшими на него собаками
повезли к тому месту, где должны были все собраться.
   Молодых двух волков взяли гончие и трёх - борзые.
Охотники съезжались с своими добычами и рассказами,
и все подходили смотреть матёрого волка, на устрашающий вид его,
который, свесив лобастую голову с закушенной палкой во рту,
большими стеклянными глазами смотрел на всю эту толпу собак и людей, окружавших его.
Когда его трогали, он вздрагивал завязанными ногами, что было дико для всех,
и вместе с тем  просто смотрел на всех.
______
* Муругий - рыже-бурый либо буро-чёрный цвет. 
** Свора - бечёвка, на которой водят борзых собак.
________
Л.Н. Толстой. Война и мир. Том второй. Часть четвёртая.
IV
    Граф и Семён выскакали из опушки и налево от себя увидали волка, который, мягко переваливаясь, тихим скоком подскакивал левее их к той самой опушке, у которой они стояли.
Злобные собаки визгнули и, сорвавшись со свор, понеслись к волку мимо ног лошадей.
   Волк приостановил бег, неловко, как больной жабой, повернул свою лобастую голову к собакам и, так же мягко переваливаясь, прыгнул раз, другой и, мотнув поленом (хвостом), скрылся в опушку. В ту же минуту из противоположной опушки с ревом, похожим на плач, растерянно выскочила одна, другая, третья гончая, и вся стая понеслась по полю, по тому самому месту, где пролез (пробежал) волк. 
   Семен … в объезд по кустам, заскакивал волка от засеки. С двух сторон также перескакивали зверя борзятники. Но волк пошел кустами, и ни один охотник не перехватил.
     Николай Ростов между тем стоял на своем месте, ожидая зверя. По приближению и отдалению гона, по звукам голосов известных ему собак, по приближению, отдалению и возвышению голосов доезжачих он чувствовал то, что; совершалось в острове. Он знал, что в острове были прибылые (молодые) и матерые (старые) волки; он знал, что гончие разбились на две стаи, что где-нибудь травили и что что-нибудь случилось неблагополучное. Он всякую секунду на свою сторону ждал зверя. 
   «Только один раз бы в жизни затравить матерого волка, больше я не желаю!» — думал он, напрягая слух и зрение, оглядываясь налево и опять направо и прислушиваясь к малейшим оттенкам звуков гона. Он взглянул опять направо и увидал, что по пустынному полю навстречу к нему бежало что-то. «Нет, это не может быть!» — подумал Ростов, тяжело вздыхая, как вздыхает человек при совершении того, что было долго ожидаемо им. Совершилось величайшее счастье — и так просто, без шума, без блеска, без ознаменования. Ростов не верил своим глазам, и сомнение это продолжалось более секунды. Волк бежал вперед и перепрыгнул тяжело рытвину, которая была на его дороге. Это был старый зверь, с седой спиной и с наеденным красноватым брюхом. Он бежал неторопливо, очевидно убежденный, что никто не видит его. 
«Пускать? не пускать?» — говорил сам себе Николай в то время, как волк подвигался к нему, отделяясь от леса. Вдруг вся физиономия волка изменилась; он вздрогнул, увидав еще, вероятно, никогда не виданные им человеческие глаза, устремленные на него, и, слегка поворотив к охотнику голову, остановился — назад или вперед? «Э! все равно, вперед!..» — видно, как будто сказал он сам себе и пустился вперед, уже не оглядываясь, мягким, редким, вольным, но решительным скоком.
    Николай не слыхал ни своего крика, не чувствовал того, что он скачет, не видал ни собак, ни места, по которому он скачет; он видел только волка, который, усилив свой бег, скакал, не переменяя направления, по лощине. Первая показалась вблизи зверя черно-пегая, широкозадая Милка и стала приближаться к зверю. Ближе, ближе... вот она приспела к нему. Но волк чуть покосился на нее, и, вместо того чтобы наддать, как это она всегда делала, Милка вдруг, подняв хвост, стала упираться на передние ноги.— Улюлюлюлю! — кричал Николай.Красный Любим выскочил из-за Милки, стремительно бросился на волка и схватил его за гачи (ляжки задних ног), но в ту же секунду испуганно перескочил на другую сторону. Волк присел, щелкнул зубами и опять поднялся и поскакал вперед, провожаемый на аршин расстояния всеми собаками, не приближавшимися к нему.«Уйдет! Нет, это невозможно», — думал Николай, продолжая кричать охрипнувшим голосом.— Карай! Улюлю!.. — кричал он, отыскивая глазами старого кобеля, единственную свою надежду. Карай из всех своих старых сил, вытянувшись сколько мог, глядя на волка, тяжело скакал в сторону от зверя, наперерез ему. Но по быстроте скока волка и медленности скока собаки было видно, что расчет Карая был ошибочен. Николай уже не далеко впереди себя видел тот лес, до которого добежав, волк уйдет наверное. 
   Впереди показались собаки и охотник, скакавший почти навстречу. Еще была надежда. Незнакомый Николаю, муругий молодой длинный кобель чужой своры стремительно подлетел спереди к волку и почти опрокинул его. Волк быстро, как нельзя было ожидать от него, приподнялся и бросился к муругому кобелю, щелкнул зубами — и окровавленный, с распоротым боком кобель, пронзительно завизжав, ткнулся головой в землю.— Караюшка! Отец!.. — плакал Николай...Старый кобель, с своими мотавшимися на ляжках клоками, благодаря происшедшей остановке, перерезывая дорогу волку, был уже в пяти шагах от него. Как будто почувствовав опасность, волк покосился на Карая, еще дальше спрятав полено (хвост) между ног, и наддал скоку. Но тут — Николай видел только, что что-то сделалось с Караем, — он мгновенно очутился на волке и с ним вместе повалился кубарем в водомоину, которая была перед ними.Та минута, когда Николай увидал в водомоине копошащихся с волком собак, из-под которых виднелась серая шерсть волка, его вытянувшаяся задняя нога и с прижатыми ушами испуганная и задыхающаяся голова (Карай держал его за горло), — минута, когда увидал это Николай, была счастливейшею минутою его жизни. Он взялся уже за луку седла, чтобы слезть и колоть волка, как вдруг из этой массы собак высунулась вверх голова зверя, потом передние ноги стали на край водомоины. Волк ляскнул зубами (Карай уже не держал его за горло), выпрыгнул задними ногами из водомоины и, поджав хвост, опять отделившись от собак, двинулся вперед. 
   Охотник дядюшки с другой стороны скакал наперерез волку, и собаки его опять остановили зверя. Опять его окружили.Николай, его стремянный, дядюшка и его охотник вертелись над зверем, улюлюка;я, крича, всякую минуту собираясь слезть, когда волк садился на зад, и всякий раз пускаясь вперед, когда волк встряхивался и подвигался к засеке, которая должна была спасти его.
   Николай не видал и не слыхал Данилы до тех пор, пока мимо самого его не пропыхтел, тяжело дыша, бурый, и он не услыхал звук паденья тела и не увидал, что Данило уже лежит в середине собак, на заду волка, стараясь поймать его за уши. Очевидно было и для охотников, и для собак, и для волка, что теперь все кончено. Зверь, испуганно прижав уши, старался подняться, но собаки облепили его. Данило, привстав, сделал падающий шаг и всею тяжестью, как будто ложась отдыхать, повалился на волка, хватая его за уши. Николай хотел колоть, но Данило прошептал: «Не надо, соструним», — и, переменив положение, наступил ногою на шею волку. В пасть волку заложили палку, завязали, как бы взнуздав его сворой, связали ноги, и Данило раза два с одного бока на другой перевалил волка.
  С счастливыми, измученными лицами живого матерого волка взвалили на шарахающую и фыркающую лошадь и, сопутствуемые визжавшими на него собаками, повезли к тому месту, где должны были все собраться. Молодых двух взяли гончие и трех — борзые. Охотники съезжались с своими добычами и рассказами, и все подходили смотреть матерого волка, который, свесив лобастую голову с закушенной палкой во рту, большими стеклянными глазами смотрел на всю эту толпу собак и людей, окружавших его. Когда его трогали, он, вздрагивая завязанными ногами, дико и вместе с тем просто смотрел на всех.