Берлин, 1932

В межвоенном бурлящем Берлине
(Вавилон ему самое имя)
Как таблетку в бокальчике пива
Или сладком розе раствори меня.

В кокаиново-шлюшьем угаре,
В кабаре иль заблеванном баре
Мы какими-то странными стали
Перед страшными сплошь временами.

Скоро вскинут в приветствии руки
Все до самой последней до суки,
А пока время тратят от скуки,
Протирая на задницах брюки.

Влево впавший, но вправо упавший,
Пот рабочих окраин впитавший,
Шнапсом с кислой капустой пропахший,
Город нас в пасти вспененной тащит.

В полутемных подвалах ищи меня,
Среди тех, кто еврейского имени.
Это будет казаться незыблемым,
Но закончится только руинами.

Ты не сможешь сказать о пропаже
Этих лет никому больше даже.
Кто далече, кто мертв, кто посажен.
Свет и музыка. Пепел и сажа.

Задираются модные юбки,
Нет пока что неволи в прогулке.
Если есть взрыв в пустом переулке -
То пока что лишь хохота взрыв.

Ты посмейся - ведь так долго плакать.
Вавилон погружается в слякоть,
Слово нищий садится на паперть,
Сам собой на десяток лет заперт.

Принимавший годами любого,
Отрезвлен скоро будет и скован.
Зазвучит эхом страшное слово
И разрушится все до остова.

Распадётся, чтоб вновь возродиться,
Покалеченным в дом воротиться.
Отлежаться. Стать вольною птицей.
Танцевать и кутить до зарницы.

27.01.23 - 29.04.23, Москва