стул

падает немое слово,
и в вещах обнаруживается подобие экстаза.
они набухли и просятся наружу себя,
они жаждут исчезнуть,
они жаждут быть заменены чем-то другим.
но что мы можем предложить более существенное,
чем вещи?

взглянем на стул. как он прекрасен в своем
совершенстве,
не замутненном обыденным употреблением!
но как только он вступает в свои права,
вернее их теряет, чтобы стать
помощью для немощного, он тут же теряет
свое небесное очарование.

мы могли бы пожалеть человека,
и сказать: как несчастен тот, кто не сидит
на стуле, как глубоко обездолен тот,
кто не может на нем сидеть,
как убог тот, наконец, у которого его нет.

это обыденная речь,
в принципе,
каждый мог бы за мной повторить эти слова.

хорошо. без стула нам не обойтись,
в том числе и мне,
пишущему сейчас эти строки.
но где мгновение стула,
где его подлинная жизнь,
где то молчание, которое он издает?
на каком краю отвлеченной речи
расположилась его суть?

возьмем другую сторону.
очевидно, что выполняя свою функцию,
вещи притягивают,
привязывают своего обладателя.
что может предложить сидящий своему стулу,
кроме самой искренней и самоотверженной любви?
что могли бы мы сказать тому,
кто обделен вниманием стула,
кому он не уделяет должного внимания?
очевидно, что стул должен исчезнуть и быть
уничтоженным за такое хамство.

стул вызывает привязанность,
мы готовы на все ради нашего стула,
как ради своей возлюбленной.
это очевидно.
вся проблема в том, что никто не ценит его,
как свою возлюбленную,
а только лишь предоставляет его себе
во временное пользование, пока тот не выйдет из строя.
но отними у нас все стулья, которые у нас есть,
мы бы всерьез задумались, как любить свою любимую
без стула.