Письмо

Здравствуй, друг.
Старомодным бумажным письмом
постучусь в твой неназванный дом.

Не могу отказать себе —
вижу чутьём
драматичную поступь времён.

Я на старую кальку
картину кино
перенёс — на глаза постелил,

и картины совпали —
одно на одно,
и прижился мозаичный мир.

Словно снова охота
идёт на волков
или ведьм, или ряженый бес

рьяно машет над племенем
вновь топором
так, что щепки летят до небес.

Он стоит над народом
и клацает ртом,
из которого — холод могил.

Но прорЕжено племя —
в нём нету того,
кто беса бы остановил.

С непомерной вершины
бросает он клич,
называя спасением тьму.

И стоящие рядом
миряне и нищие
суетливо кивают ему.

С его чёрных клыков
льётся сладостный яд —
завлекает, глаза пеленит.

И нередко сдаётся,
идёт на попятную
окружённый толпой индивид.

Добрый друг,
я решительных лиц частокол
наблюдать на экране устал.

И сквозь всякую радость
приходит укол —
сразу к сердцу крадётся металл.

Мне эмпатия колет
стилЕтом под бок;
об бетонные лица толпы

расшибается лоб —
за амбарный замок
их эмоции помещены.

Я хочу им кричать —
подберите ключи,
отоприте принятия двери —

за дверями
реальность от боли кричит
и народы несут потери.

Добрый друг,
ты теперь на других берегах,
где за флагом стоит человек.

Но я знаю —
в душе ты хранишь прежний флаг
в память о нашей общей стране.

Сколько же тупиков
нам нащупать ещё,
чтобы искоренить в себе мрак,

если в метротоннелях
по стенам течёт
кровь и пот заключённых ГУЛАГа?..

Меня нюхает зверь
многоокой толпы,
языком пробует мою речь,

а в глазах её мутных
то блеск теплоты
  и любовь,
    а то ров и печь.

Мне мерещится, друг,
мерный звук сапогов,
и что камеры смотрят мне вслед.

И дамоклова стрелка
настенных часов
приближает нелёгкий рассвет.

Словно снова охота
идёт на волков
или ведьм — угадай её путь.

Убегай и петляй
среди строк и снегов
или встань поперёк — будь что будет.

Но надеюсь, что слово
послужит ещё
как звено в моей лёгкой броне.

И надеюсь, что словом
измерен тот счёт,
который оплачивать мне.