Пьянка во здравие

Опять кафешка. Столик без скатерки.
Облезлый пластик стула. Аромат
дешевой кухни. Древний аппарат
для кофе и напитков. Звук разборки

за дверью туалета. Суета.
По-нищенски немая простота.
Вазон в углу. Две парочки у стойки.
И как итог - гора посуды в мойке

за физией бармена. Хорошо,
что мне уже давненько безразлично,
куда идти. Сейчас сюда пришел,
чтоб навернуть бутылочку привычно.

Присел. Гляжу в бумажное меню.
Не голоден, но выберу котлеты.
Для местных я, наверно, парвеню,
но мне плевать. Никто меня за это

не станет осуждать или лупить
лицом о камень пряничного бара.
В конце концов, для драк уже я старый,
и прихожу сюда лишь только пить,

что смазывает внешне неприятный
интеллигентский образ. Всем понятно,
что тратить ночи время на меня -
полнейшая и глупая фигня.

Да… пить по жизни нужно в одиночку,
и это аксиома. Для двоих
у пьянства нет ни буковки, ни строчки,
а что уж говорить про гимн иль стих,

рожденный в безвоздушном… Миру пофиг
чужих страстей немая пустота.
Ему бы денег с лишком просто так
да не себя увидеть в катастрофе

благих идей. Сижу и выпиваю.
В конце концов, душа подобна раю,
когда в желудке плещется вискарь.
У входа, оперевшись на фонарь,

стоит дедок с протянутой рукою.
Наверно, просит. Я решил подать.
Подвыпившему мозгу сострадать -
обычное решенье. Волки воют

не от тоски по дому своему,
а только лишь, читатель, потому,
что слишком ярко светится над лесом
Луна. Я - не какой-то там повеса,

а внутренний бродяга по себе.
Пошел. Подал. Старик поднял глаза
и прошептал:
- Ты хочешь на Тибет?
Я мог бы путь бесплатно указать…

Я промолчал, но после вдруг решился
на предложенье деду посидеть
со мной. Коль жизнь в реале - клеть,
в которой я вне опыта случился,

то почему б не дернуть старика
туда, где нету третьего звонка,
но есть антракт:
- Пошли, дружище, врежем.
Мы все, что полудурки на манеже -

кряхтим, волнуем, мечемся, смешим…
- Спасибо, внучек… Сердцу нынче больно
за безразличье старческой души
и невозможность пляски алкогольной.

Мы подошли. Тарелка на столе.
Бутылка ждет. Как, впрочем, ждут и стулья.
Гудит пространство грез подобьем улья
и все повисло в жалости петле

к последствиям, не знающим причины.
Уселись. Я налил по пятьдесят.
- Поведай-ка мне, дед, свои кручины.
Авось, вернем веселие в твой взгляд.

Старик махнул из битого стакана
и улыбнулся:
- Пойло без изъяна…
Я вижу, ты по виски - не дурак…
Зачем тебе моих исканий мрак?

В них все - пустырь. Банальные до рвоты
смещения с искусственных орбит,
что пролегли меж злых ошибок плит,
да памяти провалы…
- Странно… Кто ты?

Мне любопытство, в общем-то, что грех,
но коль уж ты сегодня - собутыльник,
то расскажи про счастье и успех,
что всех ведут в итоге на могильник.

Он отвернулся.
- Капни-ка еще.
Ты зрелостью довольной обольщен,
а я уже несусь в земную бездну,
где, наконец-то, может быть, исчезну…

Ведь жизнь прошла. Остались только сны,
в которых счастье кажется кошмаром
зачатой декабрем, дурной весны,
что не нужна дожившему и даром…

- Да брось ты, дед! Какая там весна
в колючем декабре. Ответь попроще.
Мудрец  нигде на глупости не ропщет,
поэтому-то мрачный сатана

за ним и не охотится. Зачем
искать себе на жопу приключений?!
Холодные платоновские тени
напоминают птичку на плече,

свободно выбирающую суть
грядущего пристанища до мига,
когда придется снова упорхнуть
к печалям понадежнее. Интрига

пещеры знаний вовсе не в тоске
по искаженным прелестям начала,
зачатого в сознанья уголке.
Хлопок ошибки - птичка воскричала

и улетела в муторную тьму,
где места нет уродству твоему,
но есть насест для новых девиаций.
- А, может, птице надобно остаться?..

Какой, скажи, в метаньях этих прок,
когда свобода - это лишь пещера?
Любой живущий дико одинок,
поэтому-то выдуманы вера,

надежда и любовь. Ведь в остальном
мы ищем только повод для стакана
своей же крови, льющейся из раны,
что смешана с водою и вином.

И выпить - это даже не вопрос,
для страха, что в любой душе пророс
из зерен нервной трезвости сомнений…
- Да ты, старик, глаголишь, словно гений!

Давай-ка поддадим. - и я налил
еще по полтишку.
- А что за краем?
Ну, кроме тонн исписанных чернил,
которыми мы глупость изливаем…

- Пожалуй, ничего. Вся суть не там,
за горизонтом видимого мира.
Сознанье - коммунальная квартира,
где пядь легко найдется и мечтам,

и святости, и бреду, и порокам.
Любое устье требует истока,
а эпилог - введения в сюжет.
Создатель - утомленный тьмой аскет,

а не богач, скучающий бесплодно
о собственных проектах бытия
средь ветров космогонного вытья…
Быть не в себе - для Хроноса природно.

И времени пространства существо -
не важно. В нем смирение такое,
что даже мысли тень про остальное
уже не стоит в сути ничего.

Еще чуток? Прости за попрошайство…
Оно, что дополненье к краснобайству
на фоне обретенной нищеты.
Я вновь налил.
- Скажи-ка мне, а ты

бросался с крыши вымоленной смерти?
Не той, что раздается всем в конверте,
чтоб суете налоги не платить,
а бесконечной?
- Мне желаний нить

была дана когда-то, да ладонь
не вынесла изрядных испытаний,
что их сжигал волнения огонь.
И я ушел в поля ненужных знаний,

чтоб обрести там внутренний покой.
Увы, последний дался мне ценою
такой тоски, что этою тоской
я мог бы сжечь полмира. Да, не скрою,

что радости давались мне легко,
но свет похож на кладбище икон,
чей вечный образ тихо искажался
от сути тех, кто вновь и вновь рождался…

41
Я покраснел. Нет-нет, не со стыда.
По сути стыд - такая ерунда,
что вряд ли стоит с ним в пути носиться,
коль всякий час для жизни, что граница

с потусторонним…
- Ты не дал ответа.
Нет-нет, я без обиды. Сам такой.
Впускаю в душу время как покой,
и в тот же миг корю себя за это.

Но я сигал под водочкой с моста…
Конечно, это было не решенье,
а так… полста не вовремя к полста
прилипли, как прощенье к прегрешенью.

Остался жив. Другим не повезло.
Холодный опыт тлеющего сердца.
Ходил тогда по моде, в светлых берцах,
и все глядел в прозрачное стекло

грядущего, за коим был лишь страх
пропасть движеньем стрелки на часах
иль никуда стремящимся пером
той птицы, что мелькнула за окном…

- И мне знаком сей праведный момент…
Ты не поверишь: он и есть - прозренье,
а ты - его дождавшийся клиент,
мечтавший о прощеньи вне прощенья.

И твой тогдашний нервный монолог
писал не дьявол. Автор - добрый Б-г,
что сводит несводимые мосты
у края человечьей пустоты…

Немного помолчали. За окном
чернела ночь. Я понял, что бутылку
мы абсолютно точно не допьем.
Не сможем.
- Страх - хорошая подстилка

для падшего. Но если ты не стал
срываться, а использовал попытку
взойти на пониманья пьедестал,
открыв для нежной совести калитку

немого самоедства, ты - богач.
И все на свете золото не сможет
для дум твоих быть совести дороже…
Ведь совесть - не упоротый палач,

а твой хранитель в думах и делах,
что отвращает доли сложной крах.
Старик поднялся. Вялую ладошку
подал к рукопожатью. Две дорожки

сплелись на миг и снова разошлись.
- Благодарю. За выпивку и честность.
Я слишком часто бредил неуместным,
а тут… хоть повторяй еще на бис…

Ты - добрый малый. Жаль, что одинокий.
Закономерность, знаешь ли, - беда,
когда тобою кружит век жестокий,
в руины превращая города

твоих мечтаний. Впрочем, ты готов
к тому, чтоб посредине не сорваться,
забыв о Слове в море прочих слов,
придуманных как форма декораций.

Поэтому, - люби, живи и пой…
Он вышел в ночь. И я пошел домой.
В конце концов, коль все на свете - путь,
то почему б в пути не отдохнуть…