Лето 1993-го

«Лето 1993»

Предисловие.

Время имеет свойство ускользать из нашей памяти. Возможно, не здесь и не сейчас, но рано или поздно тонкой струйкой в узкое горло небытия утекут, как песок, многие события давно минувших дней. А так хочется иногда вернуться назад! Чтобы снова ощутить то самое, наделённое особыми чарами, прекрасное несмотря ни на что, время.
История «Лето 1993» – это воспоминания тридцатилетней давности, возвращение в детство. Моё детство.  Уже не Советский Союз, но период его пережитков, где мы, уже не пионеры, но всё ещё ходившие строем. Партия, которой не было, но которая ещё жила в сердце каждого, ну, или почти каждого взрослого. Люди, которые хотели верить в светлое будущее. И люди, которые через два года потеряют многое.
Я не сужу своих родителей за то, что они не сумели дать мне всё, что я хотела. Время было такое. Так жили все.
Моя бабушка по отцу, будучи довольно активной по жизни и очень эмоциональной женщиной, в возрасте семидесяти с лишним лет заболела. Заболела той самой болезнью, которую называют старческим слабоумием.
Так вот, столько историй, сколько поведала мне она, не рассказывал никто. Это были её истории. В силу своего возраста я не придавала им особого значения, просто слушала и запоминала, как мне казалось, на всю жизнь. А сегодня размышляю: почему тогда я не догадалась записать бабушкины рассказы? Ведь сейчас я помню лишь эпизоды, моменты, и сложить в одно целое их достаточно сложно. Бабушка осталась последней из своих подруг, дожившей до глубокой старости. Вот только рассказать уже ничего не могла.
И я задумалась: а вдруг и я не смогу потом ничего вспомнить? Поэтому решила: пока помню, буду писать.

Часть 1. Начало.

Лето 93-го выдалось какое-то особенное. Может быть, потому что два месяца из трёх было солнечно и тепло. Или потому, что это лето стало для меня самым большим путешествием. А, может, потому что это было последнее лето моего детства.
Оно началось традиционно: ровно 1 июня. Утро, слегка прохладное, встретило сырой травой, на которой лежала только что выпавшая роса. Пять часов. А проснулись мы в три. Родители собирали мои вещи, давали последние наставления. Мама всё твердила:
– Вот эти деньги отдашь бабушке, скажешь – на проживание.
Папа ещё несколько дней назад подкинул мне 100 рублей на карманные расходы. К тому же, у меня оставались не потраченными целых 100 рублей со сдачи бутылок в конце марта. Мы с Колькой, собирали их целый месяц! По каким только подворотням не лазили в поисках заветных стекляшек. Это теперь сбором бутылок занимаются в основном люди маргинальной внешности и, как правило, без определённого места жительства, а в нашем детстве собирать бутылки было не зазорно и очень прибыльно. Сдав два или три, я точно уже не помню, ящика, мы получили 200 с копейками рублей. Вот удача так удача! Колька сразу потратил свою часть, как мне тогда казалось, на какую-то ерунду, а я деньги приберегла до лучших времён. И вот они наступили.
Я еду в гости к бабушке в деревню. Одна! Без родителей! С двумястами рублями в кармане! Я чувствовала себя богачкой и уже мысленно прикидывала, куда потрачу свои сбережения.
Омрачало поездку только одно: две недели назад я решила, что моя чёлка отросла длиннее некуда, и решила её постричь. Я делала это и раньше, но в этот раз что-то пошло не так. И вместо ровной аккуратной чёлки у меня получился какой-то чубчик. Я решила его ещё немного подравнять и... окончательно все испортила. Как сказала потом Светка Башмачкова:
– У тебя чёлка, как у телёнка.
Представляете моё огорчение? Я, вся такая крутая: в джинсах-варенках, новых синих кроссовках, которые тётя Оля привезла мне из Ленинграда (тогда это, конечно, уже был Санкт-Петербург, но родители привычно называли его Ленинградом), и с чёлкой как у телёнка!
Это была катастрофа.
"Заря" отходила от причала в Шумбалке в шесть утра. Этот волнующий момент, когда ты пробираешься по трапу на борт белоснежной яхты, смотришь под ноги, а там – вода, вода... Тёмная, бурлящая. Трап качается под весом пассажиров, а ты идешь по нему и боишься упасть вниз. Но вот уже через несколько секунд ты стоишь на палубе и, торопясь, пробираешься в салон. Занимаешь первое свободное место "у окна" и, довольная, ждёшь отправления. Через два часа будет Белощелье.
Наконец, "Заря" отчаливает и, набирая скорость, мчится вперёд.
Смоленец, Пылема, Колмогора, Селище, Ценогора... Я считаю остановки, чтобы, не дай Бог, не проехать свою. Я немного нервничаю. За окном мелькают знакомые места, пески, острова, щельи, торчащие из воды стволы деревьев, бакены – белые на глубине, красные на мелководье...
К бабушке мы ездим каждый год. В прошлом году летали на самолёте. Я просто обожаю это ощущение, когда захватывает дух! Но по реке путешествовать интереснее, впечатлений больше и картинок.
А вот и Белощелье!
Дядя Леша уже встречает меня на берегу: он сидит в своей лодке, ждет, пока я спущусь по трапу. «Заря» отчалила, и он, улыбаясь, подскочил ко мне, забрал пакет и убедившись, что я в порядке и готова к дальнейшему движению, завёл мотор. 
Дядя Лёша ещё молодой, гораздо моложе моей мамы. Поэтому в его обществе мне весело. Кажется, он прекрасно всё понимает, он не скучный и любит шутить.
Однажды, года два назад, во время нашего с бабушкой Раей приезда к ним - всего на несколько дней погостить и уладить кое-какие дела - так пошутил над нами с Иркой, что мы чуть не начали заикаться.
Бабушки в тот майский день в сопровождении дяди Сережи и в обществе других таких же бабушек уехали к Юде, а нас с Иркой оставили на попечение дяди Лёши. В течение дня ничто, как говорится, не предвещало беды. Но к полднику в дверь постучали. Мы с Иркой, радостные, выскочили встречать гостя или гостью…
На пороге появилось оно. В жутком тряпье, сгорбленное и что-то нечленораздельно говорящее. Оно протянуло к нам руки. Мы с Иркой с диким визгом бросились врассыпную: кто в комнату, кто за печку. Орали, как оглашенные. Наверное, чудище само не ожидало такого поворота событий, и потому поспешило удалиться.
Буквально в ту же минуту в комнату вошел дядя Лёша, он с неподдельным интересом спросил, почему мы так орём. Мы наперебой принялись рассказывать страшную историю. Казалось, он нам поверил и даже сопереживал.
Потом чудище приходило еще несколько раз, и мы также орали от страха, пока, наконец, Ирка не сообразила:
–Это же Лёша!
Как же мы сразу не догадались! Лёша уходит – чудище приходит. И весело рассмеялись.
А еще наш дядя Леша – почему-то дядей звала его только я, остальные - просто Лешей – был красивый. Тёмные волосы вились, смуглая кожа придавала ему некий эффект, из-за чего мы прозвали его негритенком. А вообще он сильно смахивал на цыгана.
В прошлом году мы познакомились с его, тогда еще будущей, женой Наташей. О ней я расскажу как-нибудь потом. Пока же достаточно отметить, что такую невесту нужно ещё поискать.
Зимой они поженились, а вскоре у них родилась дочка. Назвали её Кристиной. Наташа настояла. Редкое имя для того времени и местности. Бабушка и остальные родственники охали, ахали и хватались за голову, но ничего, постепенно привыкли.
Через несколько минут мы приплыли к нашему ручью.
К тому времени солнце вышло окончательно и день обещал быть тёплым.
Поднимаясь в гору по всё ещё мокрой от росы тропинке, я пожалела, что на мне не резиновые сапоги, потому что новые кроссовки тут же промокли и ногам стало некомфортно.
Птицы уже вовсю звенели! В ручье пахло травой. Оглядываясь по сторонам, я убедилась, что диких зверей здесь нет и успокоилась. Мама часто рассказывала, что именно в этом ручье несколько раз встречали волка, а иногда сюда заходят даже медведи.
Гора заставила меня изрядно попотеть. Это не наш Ден;вский, где можно по несколько раз за день сбегать до реки и обратно по дороге. В Белощелье так просто на речку не сгоняешь: крутой спуск, длинная петляющая тропа. Тут и пляжа-то нет, отметила я про себя. Значит, и купаться будет негде.
Тропинка вывела нас на широкое поле. Эти просторы я буду часто вспоминать уже взрослой. В следующий раз я приеду сюда только через два года и то зимой. Потом состоятся ещё три поездки: в 2003, в 2008, в 2012. И всё.
А сегодня, первого июня 1993 года, я иду навстречу неизведанному, новому и интересному! Я всегда была оптимисткой. И даже моя чёлка не испортит мне моего отдыха.

Часть 2. Гостья.

Миновав поле, мы вступили в деревню. А точнее, в верхний её конец. Стройные ряды домов, колодцы и первые прохожие приветливо встретили нас, раскрасневшихся и слегка запыхавшихся. Первый вопрос:
– Гостья приехала? Чья? Галина? Ну, мамке привет! - и всё в таком духе.
Всякий раз приезжая сюда, я ощущаю нескрываемое любопытство местных жителей к моей скромной персоне. Сначала они разглядывают меня с головы до ног, расспрашивают, чья я, а потом утвердительно произносят:
– Вылитая бабка Рая!
Меня это всегда очень сильно смущало, поэтому я старалась поскорее скрыться, дабы избежать назойливых расспросов.
Бабушкин дом я узнала бы даже через сто лет: большой, аккуратный, с огромной поветью и балкончиком на втором этаже. Там находилась летняя комната, любимое место дяди Серёжи. Печки в ней не было, поэтому проживание возможно исключительно в теплое время года.
В этой комнате всегда таилось много интересного: и рыбацкие снасти, и патроны, и журналы с цветными фотографиями, но больше всего меня увлекали утки-манихи. Я с детства боюсь птиц - это, наверное, единственная моя фобия. Однажды Колька, брат, зная сестрин страх, решил подшутить и начал гоняться за мной с этой манихой по всему дому. Я, естественно, орала, как потерпевшая. Меня за это ругали, приговаривая: "Нашла, чего бояться!"
В общем, беду мою не понял никто и мне пришлось смириться. Колька торжествовал и каждый раз, когда мы поднимались на второй этаж, он с хитрой ухмылкой поглядывал на утку. Я начинала волноваться и мысленно искала пути отступления.
С заднего двора дома, со взвоза можно было разглядеть ферму и гаражи, а также кромку леса и дорогу, проходившую прямо за редкими деревьями. В деревне лес прямо перед носом и далеко ходить не надо. Грибы, ягоды - всё под рукой.
Внизу, точно грибы, расположились слева от взвоза – баня, справа – старый хлев. С его крыши мы частенько прыгали в навозную кучу, растущую вдоль стены, – навоз был сухой, почти как сено, – и радостно визжали. Нас не смущали ни запах, ни цвет одежды после попрыгушек. К слову, я до сих пор, изредка ощущая запах навоза, благоговейно вдыхаю его аромат и вспоминаю деревню. Муж смотрит на меня, как на полоумную, и пожимает плечами: деревня!
Из окон крайних домов Верхнего было видно кладбище и простирающиеся почти до самой реки поля. Из окон бабушкиного дома – поля, опушку леса над заречьем да крутой изгиб щельи в сторону Ценогоры – река в этом месте резко поворачивает. Мечта художника! Рисуй и рисуй!
Дома нас ждали бабушка и дядя Серёжа.
Как только я вошла в избу, бабушка кинулась ко мне и расцеловав в обе щеки, воскликнула:
– Натальюшка, ты пошто худа-то така? Ешь нет чего? Будем тебя откармливать!
Откармливать меня начали прямо с порога. На стол тут же были сметены и молоко, и рыба, и творог. В печи поспевал суп. К вечеру была готова жареная варёная картошка! Такую я ела только в деревне. И вс; обязательно с хлебом. Хлеб – всему голова! Поэтому главной моей обязанностью во время побывки у бабушки был ежедневный поход в магазин. Каждое утро в девять часов. Пораньше, чтобы занять очередь и не оставить семью без свежего хлебушка. На каждого члена семьи по буханке. Такова была норма выдачи. Плюс соседкам: бабушке Афимье и тёте Степаниде, Лёше с Наташей. Итого с учётом меня семь буханок. Каждая, по килограмму.Капроновая сине-зеленая сумка в сеточку была моей завсегдатой спутницей. Вперёд мы шли легко и беззаботно, обратно я несла её то в руках, то на локте, то прижав к груди. Семь буханок делали своё дело. Зато после, когда я радостно и почти торжественно раздавала хлеб всем нуждающимся, наступало истинное блаженство! И я с чувством выполненного долга отправлялась по своим делам.
Часть 3. Первые дни.
Утро пришло неожиданно. Бабушка Настя держала коров. А это значит, что день её начинался с ранья. Подоить, покормить, убрать. Летом отвести на пастбище. А ещё – сенокос. То бишь ехать на весь день сначала косить, потом ворошить, потом сметать. К работе на сенокосе привлекались все свободные члены семьи. Дядя Серёжа, как постоянный обитатель бабушкиного дома, участвовал безоговорочно. Дядя Лёша - по возможности, в свободное от работы время. Наташа могла разве что ворошить полусухую траву у дома. Слишком уж худа и, к тому же, ленива была наша к;ношская невеста. Работать долго не могла по причине слабых лёгких, зато дымила как паровоз. Любила выпить и пошуметь в компании.
Второго июня до сенокоса ещё далеко. Поэтому программа минимум - подоить и угнать. Три дня я гость, потому гнать корову сегодня не мне, а вот выпить т;пленького молочка прямо из-под коровы – это пожалуйста! Бабушка шустро вошла в комнату, где я видела свой двадцать первый сон, и громким голосом разбудила меня:
– На-ко, Наталья, выпей молочка, пока тепленькое! - и не дав мне опомниться, сунула кружку с молоком прямо под нос, пригрозив: – Пока не выпьешь, не отстану.
Пришлось пить. Я, конечно, люблю молоко, но только холодное. А горячее и, тем более, тёплое, с садика терпеть не могу. Ну, как говорится: в гостях гостить – не свою волю творить. Это была моя первая победа над собой. Чтоб не произошло непоправимое, я буквально влила в себя кружку молока и, издав лёгкий рык, сказала:
– Спасибо.
– Вот теперь можешь дальше спать, - бабушка, явно удовлетвор;нная результатом, поспешила на пастбище.
Какое там спать! Всё. Выспалась.
Совершив утренний туалет, я принялась завтракать. Еда была простой и однообразной, но голод не тётка. Рыбы и грибов мне с утра не хотелось, поэтому – хлеб с маслом, посыпанный сахарным песком и чай. Ломтя три я навернула, пока не наелась. Дома я столько не ем. Дома я вообще почти не ем. Может, бабушка отчасти и права? Меня пора откармливать. В прошлом году я так наелась сёмги и напилась молока, отдыхая в Белощелье, что по возвращении домой все заметили мои круглые щёчки. А подруга Наташка была просто в восторге и при случае всё повторяла:
– Тебе так лучше!
Похоже, что "лучше" мне становится только на деревенских харчах. Значит, надо с этим что-то делать.
После завтрака я решила совершить променад по деревне. Вдруг кто-то ещё не в курсе, что приехала Лешуконская красавица? И тут я снова вспомнила про свою чёлку. Надо же было так обмишуриться! Короче, никакая я не красавица – из красивого у меня только кроссовки и джинсы. Пойду выгуляю их.
Для начала - в магазин. Семь буханок хлеба и обязательно папиросы дяде Серёже! Однажды я забыла про них и за это мне здорово влетело от дядьки, поэтому впредь стараюсь относиться к данному вопросу более внимательно. Папиросы — это святое.
Потратив два часа на магазин, я побрела по гостям. Почему-то была уверена, что все будут несказанно рады, когда увидят меня на пороге своего дома.
В гости я ходила к одним и тем же: Наташа с дядей Лешей, бабушке Афимье, тёте Степаниде, тёте Пане и тёте Вале. Но в обществе взрослых быстро становилось скучно, тем более что ничего нового на n-й раз моего посещения они уже предложить не могли. Карамельки бабушки Афимьи не лезли в горло. Все ее рассказы о муже и сыне я знала наизусть. Тётя Степанида вообще была не особо разговорчивой. Тётя Паня всё время на работе, а вечером в огороде с цветами и теплицами. Тётя Валя, мамина тётка, всегда приветливо усаживала меня за стол, но на каком-то подсознательном уровне мне было неловко всякий раз от её доброты, и я старалась там не задерживаться. Да и бабушка не одобряла. Поэтому большую часть свободного времени я проводила у дяди Леши с Наташей. Нянчилась с Кристинкой.
Ей тогда исполнилось полгода. Помню свою первую реакцию на маленького голого пупса в описанных ползунках:
– Фу, какая гадость, - подумала я, - никогда не стану заводить детей.
А Наташа, видя ужас и отвращение на моём лице, смеялась:
– Ничего-ничего, появятся свои дети - поймешь! - и продолжала умил;нно целовать своё дитя то в попу, то в живот.
Я брезгливо закатывала глаза и с видом пионерки гордо заявляла, что никаких детей я в жопу целовать не стану НИ ЗА ЧТО!

Часть 4. Уроки жизни.

Время шло, а во мне зарождалось предательское чувство скуки и какой-то безысходности. Эйфории первого дня пребывания как ни бывало. Я с таким энтузиазмом собиралась в эту поездку. Даже, в целях экономии времени, отдала ведро картошки родимой школе, чтобы не отрабатывать летнюю практику на школьном огороде. Хотела сэкономить целую неделю!
Наташка научила. Она у меня толковая! Вечно что-нибудь придумает: то кротов в бидоне от кошек прятать, а потом хоронить под соснами в лесу тех, кого кошка все-таки нашла, то билетиками в автобусе за проезд расплачиваться. Вот и в этот раз где-то узнала, что можно рассчитаться картошкой за практику на огороде: принесла ведро – и свободна!
Я последовала её примеру. Но в отличие от Наташки я по жизни была лохом: Валентина Александровна то ли не поняла, чье это было ведро, то ли просто забыла, но почему-то велела мне прийти в понедельник на отработку. Это сейчас я бы возмутилась, начала качать права, а тогда я просто молча смирилась со своей участью. Маме сказала. Но от осинки ведь не родятся апельсинки, поэтому в назначенный день я пришла на школьный огород.
Три дня я мучилась от несправедливости: исправно полола сорняки и копала грядки. Не знаю, что произошло на четвёртый день: Боженька меня услышал и пожалел или классная вдруг вспомнила, но от дальнейшей практики меня освободили.
Я, поглощённая думами о своём пребывании в деревне, слонялась в поисках приключений. Себя-то я от практики освободила, а о том, что мои деревенские товарки будут в это время на практике в Ценогоре, как-то не подумала.
Наташа, видя моё угнетенное состояние, быстро сообразила, что меня нужно с кем-нибудь познакомить.
Была у нее приятельница. Света. Они сошлись на почве рукоделия. Обе вязали, а так как раньше интернета не существовало, идеи брали в различных журналах или пользовались советами. Не скажу, что Наташа и Света дружили. Так, иногда забегали друг к другу попить чаю и покурить на улице. Курение вызвало во мне волну возмущения: как так – женщины курят! Но со временем данное явление перестало меня удивлять.
Наташа часто рассказывала, что Света была шалавой. Кто такие шалавы, я, разумеется, не знала. Наташа научно-популярно мне это объяснила. Не то чтобы мне очень нравилось говорить на подобные темы, но интерес все-таки возникал. Вторым уроком этого лета для меня стал урок познания жизни с другой стороны.
Позже, в 1994-м, незабываемый урок "познания жизни" нам с Наташкой преподала в лесу пьяная парочка, устроившись прямо под соснами и голубым июльским небом. Оба были настолько пьяны, что даже не заметили нас. На улице стояли белые ночи. Мы с Башмачковой, кажется, пытались углядеть «что-нибудь интересное» в тот вечер в местном морге – днём туда кого-то привезли. Околачивались с час рядом с маленьким невзрачным домиком – обычный сельский морг, заглядывали в окна. Но тщетно. И слава Богу. Советские и постсоветские ребятишки умели находить себе развлечения, пока родители пропадали на работе или, как тем летом, на сенокосе. Сейчас стыдно вспоминать, но тогда своим незрелым умишком мы и не подозревали, насколько кощунственно было то, что мы делали.
На обратном пути мы с Наташкой задержались в лесу. Уже собирались по домам, как вдруг появились они. Весёлые и пьяные. Описывать подробности не хочу, но картинка выглядела примерно так: Наташка ржет в голос, я стою как вкопанная, боюсь пошевелиться – вдруг нас заметят, а эти двое получают удовольствие! На секунду нам показалось, что они смотрят в нашу сторону – мы рванули. Отбежали на безопасное расстояние и хохотали до слез. Тема секса была раскрыта полностью.
Так вот, у Светы имелась дочь. Не помню её имени, какое-то обычное имя. Кажется, Марина. Нас с Мариной познакомили в гостях у Наташи и дяди Леши. Девчонка примерно моего возраста. Мы сразу нашли общий язык. Марина жила в Зубово с бабушкой, потому что "мама пьёт". То, что Света любила выпить, я знала, но, когда Марина однажды сказала: "Тебе хорошо, твоя мама не пьёт", - я не нашла, что ей ответить.
Целую неделю мы вместе гуляли, ходили друг к другу в гости, даже рыбачили один раз. Помню, тот день выдался жарким и хотелось купаться, но на купание стоял запрет, так как река в тех местах очень опасная, да и пляжа, как такового, не было.
А потом Марина уехала обратно в Зубово. И больше я её никогда не видела. Через несколько лет её мать найдут убитой в ручье с вывернутыми руками, изрезанную и абсолютно голую.
Наташа объяснит Светину смерть двумя словами: «Не дала». Действительно, какой-то мужик отомстил ей самым жестоким образом.

Часть 5. «В гостях у дяди Леши»

В гостях у дяди Леши с Наташей постоянно кто-то был. Мне это и нравилось, и не нравилось. Нравилось, когда у них собиралась молодёжь, и я грела уши, слушая рассказы о местных жителях и курьёзных историях, происходивших на территории деревни. Было весело и совсем не хотелось идти домой. Бабушка ворчала, мол, нечего тебе там делать! А я чувствовала себя частью загадочной разномастной компании, которая снисходительно, но вполне доброжелательно принимала меня.
При каждом новом знакомстве Наташа с гордостью представляла меня как Галину дочь и круглую отличницу. Мама была четвертым ребёнком в семье, дядя Лёша – пятым. С разницей в десять лет. В 93-м ему только исполнилось двадцать семь лет. Маме же – уже почти тридцать восемь. Чувствуете разницу? В своих тридцати семи я, конечно, не наблюдала и намёка на старость, но это было потом, в 2018-м.
Однажды меня чуть было не выдали замуж. Один из гостей отметил, что я очень даже ничего и, если бы не мой возраст, женился бы.
– Этого ещё мне не хватало! - подумала я и мысленно перекрестилась. С другой стороны, он не обратил внимание на мою чёлку. Может, с ней не так уж все и плохо?
Не нравилось мне, когда к дяде Лёше приходил какой-нибудь пьяница и клянчил деньги на опохмелку. Ближе к середине 90-х в России вовсю процветало пьянство. То ли от тягот жизни, то ли от безделья и женщины, и мужчины, порой даже самых солидных профессий, стали тянуться к алкоголю. Печальное зрелище. Зелёный змий погубил не одну сотню когда-то здоровых, умных и красивых людей. Я патологически не переношу нетрезвых товарищей. Страшнее порока для меня нет.
Был в деревне такой мужик Геша. Не знаю, Евгений он или Геннадий, но поразил меня своей тягой ко всему, что содержит хоть один процент спирта. Однажды он вылакал Наташин флакон духов. Я ждала, когда он упадёт замертво, но Геша, даже не опьянев, отправился на поиски следующей порции.
Иногда «на минутку» заходила очередная «добрая» соседка и начинала намёками выманивать кусок только что добытой сёмги. Дядя Лёша «плавал» до и после дойки – работал на ферме, в летний период утром и вечером нужно было переправлять за реку доярок, которые строго по расписанию доили коров, а после в деревню с полными флягами молока возвращались уже на перевозе. После каждого такого «заплыва» дядя приносил домой рыбу. В наших краях ловить сёмгу было запрещено, но разве остановишь рыбаков запретами! А ушлые, всевидящие бабенки из своих окон примечают и кто добыл, и сколько. Тут же бегут «за солью» или «за спичками». Попробуй не дать – настучит, куда надо.
Среди частых гостей был и молодой парень Алексей, Лешка. Он работал вместе с дядей Лешей на дойке, а по совместительству был одноклассником моего двоюродного брата Кости. Высокий, стройный, вполне симпатичный. Но на щеке красовалась огромная чёрная родинка. Я не могла отвести от неё взгляд. Мне было очень жалко Лешку из-за этой уродливой отметины. Я сопереживала и чувствовала себя его сестрой по несчастью, ведь у меня была моя чёлка.
Из-за неё я стеснялась выходить к гостям. Нет, не к Геше и ему подобным, а к нормальным гостям. Мне казалось, все только и смотрят на это убожество. Галька в один из своих приездов констатировала, что я дура и мне нужно лечить голову, а не переживать из-за такой ерунды. Знала бы я тогда, что через каких-то семь лет чёлки, как у меня, будут писком моды!
Летние посиделки 93-го у дяди Леши и Наташи навсегда остались в моей памяти. Больше таких посиделок у нас не было. Мы, конечно, приезжали в деревню еще несколько раз, но всё было уже иначе. Не хватало атмосферы 93-го года, той непринуждённости и беспечности.
Через год Наташа и Лёша переедут в другой дом (этот они арендовали, как выяснилось, и хозяйка решит дом продавать). Потом умрёт бабушка Афимья, и они займут её дом. Потом начнутся тяжелые времена, многие их знакомые сопьются. Начнут пить и Леша с Наташей. Но это уже совсем другая история. Скажу только, что закончится она всё-таки хорошо.
Сегодня счастливые бабка и дедка периодически забирают внуков от двух своих дочерей на период каникул, не пьют и даже не курят. Дай Бог им добра и здоровья!

Часть 6. Кооперация.

В 1993 году вовсю процветала кооперация. Жвачками и «Сникерсами» торговали в каждом ларьке. В деревне ларьки, конечно, не строили, товары привозили из райцентра в магазин. Но по моим наблюдениям, местная молодёжь всегда была, как сейчас говорят, «в тренде».
Девушки носили начёсанные длинные чёлки, яркий макияж, длинные юбки, варёные джинсы, лосины синих, красных, жёлтых и чёрных цветов, джинсовые куртки или свободные ветровки.
Парни предпочитали куртки пилотов: коричневый кожзам и воротник из меха чебурашки (так называли искусственный мех). Позднее, уже в 2000-х, эти куртки рекламировали на одном известном канале. А в 93-м их выписывали по каталогу. Стоили куртки бешеных денег, но хорошим качеством при этом не отличались. Кожзам буквально через две недели носки начинал облезать, эффект крутого пилота терялся, и куртка превращалась в обычную робу. У дяди Леши была точно такая.
Девки ходили по деревне, как новогодние ёлки: раскрашенные и блестящие. Я жутко им завидовала и хотела быть похожей хоть на одну из них. Когда, наконец, закончилась практика в Ценогоре и мои товарки, а вместе с ними и моя младшая двоюродная сестра Ирка, вернулись в Белощелье, мы дружной компанией отправились в магазин. Я, уже отчаявшаяся потратить свои карманные деньги – двести рублей, вы помните – под одобрительные возгласы купила себе первые, –  как потом выяснилось, и последние, – лосины. Счастью не было предела! Осталось придумать, куда я в них пойду.
Когда бабушки не было дома, мы с Иркой любили краситься. Она делала мне убийственный макияж: ярко-розовые губы, тени на веки всех цветов радуги и тушь на ресницы. Тушь мне очень шла. Я баловалась ей и раньше, вместе с Наташкой. Накрасив меня, она восхищённо восклицала:
 – Как тебе хорошо! Ресницы сразу становятся, как у телёнка!
Наташкины родители держали коров, поэтому в её познаниях телячьей анатомии можно было не сомневаться. Удивительно, как одно и то же сравнение может быть и комплиментом, и насмешкой. Ну, вы поняли, да, о чем я?
Деревенские парни не отставали от девчонок и – как из одного инкубатора: все в зелёных свитерах и варёных джинсах, – форсили по деревне.
Моя старшая двоюродная сестра Галька была одной из местных модниц. Почему раньше она казалась мне эталоном красоты? Я часами могла смотреть, как она красится, завивается, собираясь в клуб или на свидание.
Клубом служила бывшая церковь. Впрочем, как и в моём родном Лешуконском, дискотеки, организованные Районным домом культуры, проходили в здании бывшей (теперь уже нынешней) церкви.
Мне иногда кажется, что все наши напасти из-за того, что церковь превратили в дискотеку. Кощунство же в чистом виде! Не зря бабушка рассказывала о том, как в своё время парни и мужики, снимавшие кресты с церквей, либо закончили свою жизнь на дне, либо умерли слишком рано.
В то лето я впервые ощутила, насколько мелки человеческие ценности. И как святое место, где относительно недавно происходило и таинство крещения, и обряды венчания, превратилось в злачное заведение, в котором танцевали, курили, принимали алкоголь и даже целовались.
А сколько историй несчастной любви помнят святые стены! Галька отчитывалась нам с Иркой о каждом своём походе в клуб. Мы всегда знали, кто кого провожал, кто от кого убежал, кто кого бросил и кто подрался. Галькины дневники были интереснее любого романа. Всякий раз, провожая сестру в клуб, мы знали наверняка, что утром она поведает нам очередную историю, а потому ждали с нетерпением её возвращения.
Сейчас мне трудно представить, что моя семнадцатилетняя дочь пляшет пьяная под куполом, а в 90-е это было привычным явлением. Люди не знали Бога, а потому им нечего было бояться.

Часть 7. «Икотница»

И снова вернёмся к моей сестре. Я уже говорила, что для меня она была эталоном красоты: модная стрижка, яркие стрелки на глазах, смелые наряды.
Когда не было косметики, Галька использовала цветные карандаши. Красота требовала жертв. Сейчас-то я понимаю, насколько смешно и нелепо все это выглядело. Но тогда...
Одумалась девка после того, как заработала себе жуткую аллергию. И как назло, перед самой своей свадьбой. Лицо распухло, покрылось коростами. Хороша невеста, ничего не скажешь! Чем только не лечила – ничего не помогало. Пришлось идти к местной знахарке. В те времена ещё живы были икотницы, которых так боялось местное и не только население. И не спроста. Икотницы могли как с лёгкостью избавить от недуга, так и навести порчу или тяжёлую болезнь.
Галькин дед по отцу Аполлос в молодости чуть было не женился на девушке, которая, как потом оказалось, знала разные шепотки. Бросил дед свою возлюбленную, а она его прокляла. Заговор сделала на весь мужской род по его линии. Он не придал значения. Только вот в 1995 погиб Костя, мой двоюродный брат, внук Аполлоса, не дожив неделю до своего совершеннолетия. В 97-м в 43 года скоропостижно умер дядя Руслан, сын Аполлоса, Галькин отец. В 2001 ушёл из жизни дядя Андрей, родной брат дяди Руслана. В молодости у него, абсолютно здорового, ни с того, ни с чего началась падучая болезнь. Со временем приступы стали повторяться всё чаще и чаще, и дядя Андрей не выдержал и ушёл. Всё это было, конечно, гораздо позже 1993 года. Но заставило всех серьёзно задуматься.
Слухи о лешуконских икотницах распространялись далеко за пределами Архангельской области. И даже в 21 веке некоторые, не особо далёкие люди, узнав, что девушка родом из Лешуконского района, едва не начинали креститься. Так было и с родственниками моего, теперь уже бывшего, мужа. Нет-нет, я его не извела – просто развелась. А он до сих пор думает, что я – ведьма.
Галька, доведенная до отчаяния своей болезнью, обратилась-таки к бабке. Надо думать, чего ей это стоило. Особенно, когда вокруг только и разговоров, что о недобром глазе старушки.
Икотница дала Галинке травки, что-то нашептала ей и так загадочно сообщила на прощание: мол, ты меня не бойся, тебе я плохого не сделаю.
«Лечение» помогло. С тех пор моя сестрица косметикой не злоупотребляла, но и икотницу старалась обходить стороной.
Всё дело в том, что это была та самая, брошенная Аполлосом девушка.
Позднее, когда у Гали с мужем родились дети – семья жила в доме Галькиного отца – икотница часто стояла под их окнами и что-то шептала.
Однажды она подкараулила маленького Костю, Галькиного сына, и дала ему несколько монет. Галинка, увидев их из окна, пулей выскочила из дома и ударила парня по руке. Монеты посыпались на землю. Бабки и след простыл.
Страх овладел Галькой: что хочет от них эта странная старуха? Мало ей брата Кости и отца?
Своего сына Галя назвала в честь умершего брата, день рождения которого совпал с рождением сына. Сын Костя был копией дядьки: тот же нос и глаза, такие же чёрные волосы и смуглая кожа. Другое имя даже не рассматривали.
Кости не стало в октябре 2021 года. К тому времени это был последний представитель мужского рода по линии Аполлоса.

Часть 8. «Наташкины письма»

Накануне моего отъезда мы поклялись с Наташкой писать друг другу письма. И, чтобы сразу друг другу не надоесть, условились писать раз в неделю или раз в десять дней. Точный срок уже не помню, но как-то так.
Я уезжала с чувством большой ответственности перед подругой. Конечно, оставляю её тут одну! Я-то предполагала, да и Наташка тоже, что меня в деревне ждут большие приключения, и как я там без неё буду, одному Богу известно.
Наташка всегда меня оберегала. То спасала от собак, то от ребят. Я с детства была какая-то зашуганная, всего боялась. Наверное, сказывалось мамино воспитание: туда не ходи, это не делай и всё в таком роде. И постоянно предрекала мне несчастья. Наташка же думала иначе. Она в меня верила. А я этим гордилась. Поэтому старалась бороться со своими страхами, воспитывала силу воли, чтобы выглядеть достойно в глазах подруги и не обмануть её ожидания.
Наташка, как могла, повышала мою самооценку: то говорила мне, что я умная – в этом-то я и не сомневалась, то – что красивая. Со вторым было сложнее – курносый нос и торчащие уши сомнительные признаки красоты, но знаете, что придумала Наташка? Она сказала, что у меня красивый папа, а я похожа на своего отца! Возразить было нечем. Стопроцентный дар убеждения!
Спустя условную неделю, я решила сесть за письмо. Что писала, не помню. Наверное, что-то о погоде, о своих делах: то за водой сходила на колонку с флягой, то в магазин за хлебом. Я старалась выдавить хоть что-нибудь интересное, но писать особо было не о чем. Потому я щедро сдобрила письмо рисунками, чмоками и прочей милотой. Наверняка накрасила губы розовой помадой, которую приобрела в местном магазине, и оставила смачный поцелуй на тетрадном листке. Это было в моём стиле.
В каждом письме говорить об одном и том же было неинтересно, поэтому, подозреваю, писала я реже, чем раз в неделю.
Наташкины же письма приходили регулярно. Помню, как сейчас: бабушка зовет меня домой. Но не говорит, зачем, видимо, хочет сделать сюрприз. Я, ничего не подозревая, еле-еле плетусь, поднимаюсь на крыльцо, захожу в комнату, а там – та-дам!
Письмо от Наташки!
Почту привезли, тётя Люба-почтальон только-только принесла.
И вот уже я несусь, радостная, в дальнюю комнату, чтобы скорее прочитать послание от подруги!
О том, что Наташка – моя лучшая подруга, знали все. И родственники в том числе. Если не лично, то из моих рассказов наверняка. А язык у меня всегда был подвешен хорошо, я могла трещать без умолку часами. Однажды Наташка так и сказала мне:
– Что ты всё время трындычишь? Просто уже помолчи.
В своём письме Наташка рассказывала о том, как весело она проводит лето. Они познакомились с конецгорскими ребятами и тусовались каждый вечер во дворе на Красных Партизан. Играли то в прятки, то в догонялки, то просто болтали обо всём подряд и травили анекдоты. Из её рассказов я запомнила несколько имён: Антон Гусев, Игорь Варчук и то ли Сашка, то ли Денис Мурсинов. Были и другие парни и девчонки, но запомнились почему-то именно эти. По стечению обстоятельств через три-четыре года наши жизненные пути пересекутся, но это будет уже другая история.
Каждое Наташкино письмо содержало подробный отчет о происходящем. И настолько это было интересно, что мне сразу же хотелось обратно домой, в Лешуконское.
После очередного письма я начала разрабатывать план возвращения.

Часть 9. Нажилась.

Во время очередного телефонного разговора с мамой, я сообщила ей, что "уже нажилась".
Июнь прилично перевалил за середину. К тому времени я успела побывать во всех ближайших окрестностях. Например, у Якова – это святое место в лесу, километрах в двух от деревни. Ничего сверх особенного из себя не представляет: высокий деревянный крест, увешанный полотенцами, и скамеечка со столиком тоже из дерева. Туда обычно приходят с заветной просьбой: о здоровье или удаче на экзаменах, о приличном женихе или разрешении проблемы – у кого что болит. Обязательно нужно принести с собой какую-то вещь и оставить её у обетного креста. Тогда Яков точно услышит просьбу и постарается помочь. У меня с детства трепетное отношение и уважение к подобным святыням, я действительно верю, что они нас слышат. Поэтому каждый раз, исправно проговорив в мыслях пожелание и привязав к дереву полотенце, я с чувством выполненного долга возвращалась домой.
Есть в верховье Мезени ещё одно святое место. В простонародье называется "у Юды" (ныне Юдина пустынь). Белощ;ла говорят: пойдём к Юде, были у Юды. Так и закрепилось название. Юда тоже находится в лесу, рядом с Конещельем. Конещелье – заброшенная деревня. Когда-то там жило очень много народу, но с приходом советской власти часть из них раскулачили, кто-то и сам уехал.
Примерно в 60-70-е годы колхоз распустили и жителей расселили по соседним деревням. Кого в Белощелье, кого в Палащелье. Сейчас мы можем наблюдать только пустые дома, и тех штук пять от силы осталось.
Историю Юдиной пустыни я нашла в одном из современных источников: «В 1614 году Соловецким иеромонахом Иовом на реке Мезени возле деревни Ущелье, что в семи километрах от современного Лешуконского, была основана мужская обитель, ставшая впоследствии Ущельским Рождественским мужским монастырём. Обитель эта просуществовала 150 лет. В 1764 году по известному указу Екатерины Ущельский монастырь был закрыт как мелкий и маломощный. Братия разошлась по разным местам. Согласно местному преданию, один из иноков этого монастыря, Иуда, пришёл на речку Попьюгу, и основал скит. С ним были ещё два брата (в монашестве, не по родству) – монахи Иаков и Иоанникий.
В скит на Попьюгу потянулись жители окрестных деревень за духовным наставлением, за советом и утешением в трудные минуты жизни. Именовали братьев по-старинному: Юда, Яков, Аника. Когда Юда (видимо, старший из братьев) отошёл к Господу, два других брата оставили скит и перебрались поближе к жилью. Яков устроил себе жилище в сосновом бору поблизости от соседней деревни Белощелье, а Аника ушёл вверх по Мезени и поселился недалеко от деревни Латьюга.
По кончине Иуды образ подвижника Божия сохранился в народе, и на его могилу по-прежнему приходили богомольцы, свято веря, что угодник Иуда и ныне, у Престола Господня, не оставляет всех, к нему притекающих и уповающих на его молитвенную помощь. На его могиле была устроена часовня.
В самом начале 1900-х, жители Конещелья на сходе своей общины постановили просить духовную консисторию о строительстве церкви в Юдиной пустыни. Однако средств на это не было ни у крестьян, ни у консистории. Оставался один вариант – найти богатого благотворителя. И такой благотворитель вскоре нашёлся. Звали его Филипп Фёдорович Ляпушкин. Он был выходец из богатой и глубоко верующей крестьянской семьи, все члены которой занимались благотворительной деятельностью. Сам Филипп содержал мануфактурный магазин в селе Устьвашка (нынешнем Лешуконском) и по своим торговым делам неоднократно бывал во всех деревнях Средней Мезени. Посещал он и Юдину пустынь. Загоревшись желанием построить там на свои деньги церковь над могилой старца Иуды, Филипп начинает длительную историю обращений по различным инстанциям с просьбой разрешить ему эту постройку. История эта тянулась 8 лет, с 1904 по 1912 год. В своих прошениях он дошёл до самого царя, и всё равно был вынужден начать постройку, не дожидаясь официального разрешения. Официальное разрешение пришло уже по факту начала строительства. В 1914 году, 18 июня церковь была освещена во имя Св. Апостола Иуды.
Но уже в 1930 году по указанию Северного краевого административного управления о закрытии церквей, церковь закрыли, монашки разошлись. Все здания стояли ещё довольно долго, до зимы 1940-1941 годов. В этот период церковь была разобрана, а материал перевезён в Белощелье для строительства колхозного скотного двора. Осталось только несколько нижних венцов. Двухэтажные дома были разобраны уже после войны, в 1946-47 годах. Из этого материала был построен колхозный склад.
И ныне Иудина пустынь является местом паломничества не только местных жителей, но и приезжих из разных уголков Архангельской области».
Но это из официальных источников, а тогда, в 93-м, о Юде и его братьях я знала только от бабушки. И то, что Юда во сне увидел будущую церковь на том месте, где сейчас Юдина пустынь, и то, что мужики, участвовавшие в спиливании крестов с храмов, кончили свою жизнь слишком рано или при загадочных обстоятельствах. Кого-то застрелили на охоте по ошибке вместо лося, кто-то утонул, – историй было множество. С тех самых пор я уяснила, что гневить Бога не стоит – в него нужно просто верить.
Помимо прочего я успела съездить в Палащелье. Вместе с Иркой. Она после летней практики ненадолго задержалась у бабушки, как мне казалось, из-за меня, и вот пришло время ей возвращаться домой.
Мы, радостные, в предвкушении встречи с Галькой и Костей, а также другими членами семьи, собрав немногочисленные свои пожитки, мчали на реку – в тот день "Заря" делала последний рейс.
Помню, как придя на берег задолго до предполагаемого прибытия "Зари", мы бегали по мокрым камням – погода в то утро стояла пасмурная, моросил дождь – запускали по воде блинчики, болтали обо всём подряд. Встретили дядю Серёжу, мужа маминой подруги тёти Вали. Они с племянником кого-то встречали и так же, как и мы, ждали " Зарю".
Палащелье я любила особой любовью. В моей памяти эта деревня навсегда осталась чудным островом среди серого моря. Там всё было лучше, краси;вее и интересней. А, самое главное – там почему-то никогда не было комаров! Разумеется, они были, но то ли мы их не замечали, то ли они не кусались, но данный вопрос именно в Палащелье волновал меня меньше всего.
А ещё там была Галька! Как же я любила все е; истории любви, рассказы о походе в клуб и о жизни в интернате! Мальчишки и девчонки верховья учились в Ценогорской средней школе, при которой работал интернат. В нём жили ребята из разных деревень с понедельника по пятницу, а на выходные и каникулы из развозил автобус. Я, к своим двенадцати годам, не имевшая представление о самостоятельности, просто влюбилась в образ вольной и свободолюбивой сестры. И мне хотелось бродить по улице в компании парней и девушек, отрываться на дискотеке (а тогда уже была именно дискотека, а не танцы), влюбляться в самых красивых парней деревни...
Ранее я писала о Галькином дневнике, кладези романтических приключений. Сегодня из них получился бы неплохой сериал. А тогда Галька проливала над раскрашенной тетрадкой свои девичьи слезы. Было всё: и неразделённая любовь, и предательство лучшей подруги, и тяготившие чувства человека, который, увы, не мог стать больше, чем "просто друг".
От поездки в Палашелье я ждала чего-то особенного. Настроенная на романтический лад, я не заметила, как погрузилась в пучину бытовых проблем моих родственников. Начиная от похода в магазин, заканчивая походом к кому-то там за чем-то там.
Галька в будни уезжала на экзамены в Ценогору, так как заканчивала 11 класс. К экзаменам готовилась плохо, в основном гуляла и страдала, а потому после, получив законные тр;хи, ничуть не расстроившись, спешила домой, чтобы в тот же вечер драпать на дискотеку. Именно драпать, потому что строгая тётя Катя не хотела её отпускать. Из-за собственной беспечности, как теперь бы я сказала, из-за глупости, Галька чуть было не осталась без аттестата. Занятая исключительно личной жизнью, она благополучно завалила экзамен. Кажется, по астрономии. Через неделю зубрёжки экзамен все-таки был сдан и Галька, получив аттестат, продолжила путь во взрослую жизнь.
Она откровенно скучала в нашем с Иркой обществе, а мы вились за ней хвостом, смотрели, разинув рты и надеялись, что она позовёт нас собой в клуб. Но Галька была непоколебима. Брать малолеток отказывалась наотрез.
Костя же всё время проводил либо за мотоциклом, либо на дойке. В свои шестнадцать лет он достаточно созрел для того, чтобы начать работать и приносить пользу семье. В свободное время он взлётывал на мотоцикле, но находил время и для нас с Иркой. В основном, днем, до начала дежурства.
А какой Костя был красавец! Чёрные волосы, смуглая кожа, скромная, не наглая, улыбка. Он любил шутить. Всегда. Не помню его угрюмым. Не хамил и не обижал. Конечно, мы с Иркой были для него обычными малявками, но никогда он не отвергал наше общество. А мы к нему тянулись.
Это было последнее лето и, пожалуй, последний раз, когда я видела своего двоюродного брата. Через два года после моей поездки он погиб. Неожиданно и нелепо. Его можно было спасти, но никто не обратил внимания на изменившийся цвет лица и некоторую заторможенность в поведении.
Костя с другом катались на мотоцикле и перевернулись. Не первая, но, как оказалось, последняя авария для Кости.
«Разрыв селезёнки» – покажет вскрытие. И всё. Неделя оставалась до совершеннолетия. Два дня было для того, чтобы успеть ему помочь. Не успели. Не усмотрели. Не придали значения.
Я помню, как сейчас, тот июньский вечер. Я вернулась с дискотеки. Моя первая любовь уходила в армию. Любовь, конечно же, даже не подозревала, что она любовь. И вот я, вся в страданиях, прохожу домой. А там мама сидит на кровати в средней комнате и ревёт. Молчаливый вопрос: " Что случилось? " – повис в воздухе.
"Костя умер".
Я в недоумении, плохо соображаю, спрашиваю на автомате: "Какой Костя? "
"Наш Костя!" – уже рычит мать. И тишина. Как громом ударило. Мне кажется, я так и не поняла тогда, что на самом деле произошло. Этот был шок.
На похороны мы не поехали. Мама вовсю собиралась, а отец заболел, как назло. Да ещё ко всему прочему добавился ливень. Дождь лил два дня без перерыва. Решено было не ехать на похороны в такую непогоду.
Галька в тот период времени лежала в больнице. Преждевременные роды. Мальчик Сер;жа, так назвали младенца, умер почти сразу же. В 1995 году не умели выхаживать пятимесячных новорожденных.
О смерти Кости ей сообщили в больнице. Двойной шок. Смерть сына и смерть брата. Сережу она забрала, чтобы похоронить. Хоронили наших мальчиков в один день. Не помню, кто сказал: "Похороны после свадьбы не к добру – жди нового покойника", но так и вышло. Галька вышла замуж в апреле, как раз за два с половиной месяца до того, как потеряла ребёнка. Вскоре потеряла и брата.
Если бы знать тогда, в 1993-м, что ждёт нас в ближайшем будущем! Может, и хорошо, что не знали.
Мы веселились на повети втроём: Ирка, Костя и я. Вспоминали смешные истории, соседских ребят, подтрунивали друг над дружкой. В очередной раз вспомнили случай, когда Коська гонялся за мной по деревне с птичьим пером. Ржали в голос все, включая меня. И как потом тётя Катя отчитывала – меня, а не Костю! – за вопли по всей округе. Да, весёлое было время.
Однажды мы втроём даже собрались в поход по реке. Но далеко не ушли: Костя в последний момент передумал, а мы с Иркой испугались медведей.
В то лето я попала на день молодёжи. Стоял солнечный, жаркий день. Местная молодёжь строила планы на вечер: клуб и танцы. Мы с Иркой в эти планы, разумеется, не входили.
Тётя Катя и дядя Руслан где-то гостили. Галька, пользуясь моментом, без стеснения крутилась у зеркала под "Сладкий сон" и наряжалась. Потом пришли её подружки, весело щебеча и обсуждая предстоящий вечер, они делали друг другу причёски и громко подпевали Тане Булановой. Через пару часов они ушли.
Костя с закадычным другом Женькой тоже куда-то умотал, и в доме остались только Ирка и я.
Нам стало скучно.
Ирка предложила: пойдём в клуб!
В клуб мы пробирались тайными тропами, чтобы никто, не дай Бог, не заметил. Нам почему-то было неловко от одной мысли, что мы припр;мся в мир взрослых без приглашения. Я, как вечный трус, честно пыталась отговорить Ирку от этой затеи. Было и страшно, и безумно интересно одновременно. Такая возможность поглазеть вживую на местных звёзд из Галькиных дневников! Чёлка моя к тому времени уже отросла, я перестала походить на телёнка, а потому уверенности в собственной неотразимости во мне прибавилось. Можно идти искать приключения!
Пробираясь к клубу, мы с Иркой представляли реакцию молодёжи на наше появление: это и восторженные возгласы, и приглашение в компанию, ну, и, конечно же, предполагаемый нагоняй. Мы, на всякий случай, даже придумали план бегства. Но то, что предстало перед нами в итоге, произвело на меня неизгладимое впечатление.
Галька всегда считала меня заучкой. Потому что я была отличницей и слишком уж правильной. По сравнению с ней, разумеется.
Подойдя к клубу, мы поняли, что дискотеки никакой нет. Как и народу. Бывшая церковь стояла в гордом одиночестве на берегу Мезени – выцветшая, без единого напоминания о своем истинном назначении, как раз там, где упала щелья. Палащелье.
Мы обошли клуб, – а церковь, если вы помните, и была тем самым клубом. Сказать, что я разочаровалась – это не сказать ничего. Где праздник? Где молодежь?
Мы оглянулись по сторонам в поисках хоть кого-нибудь. Но видели только серое здание да накренившуюся, почти перпендикулярно кряжу, сосну, торчащую из земли еще со времен царя Гороха и напоминавшую о буре, которой так и не удалось ее сломить.
– Они где-то здесь. - повторяла Ирка. - Пошли внутрь!
Внутри было тихо и достаточно светло, несмотря на отсутствие окон. Что-то зашуршало.
– Тихо! - скомандовала Ирка.
Мы прислушались. Откуда-то доносились приглушенные голоса. Мы крикнули:
– Вы здесь?
Тишина. Снова крикнули.
Где-то наверху раздался смех.
– Они там! – провозгласила Ирка и, как партизан, обнаруживший фашистов, рванула по лестнице на чердак. Я за ней. Осознание, что сейчас происходит что-то интересное и увлекательное, не покидало меня.
Карабкаясь вверх по старой обшарпанной лестнице, мы боялись упасть вниз, но желание узнать, что же таилось там, наверху, было сильнее страха.
– Они пьют! - констатировала Ирка, поднявшись почти до самого верха. Мне, на пару ступенек ниже, не терпелось узнать, кто именно и что пьёт, поэтому я начала толкать сестру: мол, ползи дальше, мне тоже туда надо!
Под всеобщий ржач нас буквально за шкирку втащили на чердак Галька, Машка, две Насти и... наша ровесница Ольга. Девицы сидели под куполом и распивали ликёр. Вот это поворот!
Моя сестра принимает алкоголь, как взрослая!
Мне стало страшно: а вдруг кто-нибудь узнает?
Свою озабоченность я высказала Гальке. Она только посмеялась в ответ и… предложила выпить вместе с ними:
– Будете? – Галька протянула маленькую стопочку с содержимым какого-то непонятного, скорее, вишневого цвета. - Не бойтесь! Он слабенький, не захмелеете.
Мы с Иркой, как две истинные пионерки, ответили твёрдым отказом:
– Мы – пить? Ни за что!
И с гордым видом полезли обратно.
Напоследок напомнили подвыпившим веселушкам о правилах поведения, а также о том, что родители скоро вернутся из гостей и кому-то будет несдобровать. И со всей мочи нарезали в сторону дома, чтобы, не дай Бог, нас не засекли в обществе нетрезвых барышень. То-то влетит тогда!
Всю дорогу до дома я сокрушалась: Галька принимает алкоголь! Ольга принимает алкоголь!
Я, наверное, действительно была слишком правильной.
Но в тот момент мы ещё не догадывались, что ждёт нас ночью.
А ночью к нам в комнату притащили изрядно выпившую Ольгу. Вид пьяной ровесницы вызвал у нас с Иркой настоящий шок. Мы-то ещё в куклы играли, а Ольга уже того.
Хотя, надо признать, Олюшка во хмелю выглядела забавно.
На утро у всех пятерых было страшное похмелье, а у нас с Иркой – воспоминания на всю оставшуюся жизнь.
Забыла добавить: чего-то в тот день девки с парнями не поделили, и дискотека не состоялась. Так и сидели по разным углам.

Часть 10. Возвращение.

На моё заявление о том, что я "нажилась", мама ответила безапелляционно и ёмко:
– Месяц ещё не прошёл!
Вернувшись из Палащелья, я слонялась по деревне в поисках новых приключений. Но те не спешили находиться. Тоска по родным краям всё чаще овладевала мной. Я считала дни до конца июня.
К тому времени началась деревенская страда, и бабушка с дядей Серёжей засобирались на сенокос.
Где-то у Чёрного или на Наволоке – как только не назовут уголки Верхнеконья, находился участок, выделенный для косьбы. Добирались туда на лодке – дяди Серёжиной деревяшке. Каждую весну он смолил, шпаклевал её, готовя к новому сезону. Дядя Серёжа любил рыбачить и охотиться. Без рыбы и дичи они с бабушкой не живали. А когда поспевала черника, с раннего утра дядька убегал в лес, где можно было заодно набрать и грибов.
Бабушкино окно выходило прямо на Заречье: верхушка леса и начинающееся болото. Редкие деревца, почему-то всегда светло-зелёные, почти жёлтые, на фоне синеющего леса казались мне чудесной поляной, усеянной ярко-оранжевой морошкой. «Только протяни руку, – думала я, – и вот она, твоя!»
Но близость болота была лишь видимой. Не зря говорят: «Морошка любит ножки!» Не один час побродишь, пока наполнишь побирушку. Но дядю Серёжу это не останавливало.
Когда они с бабушкой уезжали на сенокос, я на весь день оставалась одна. Конечно, без дела меня не оставляли: магазин, вода, грядки, корова. Нет, доить её мне не приходилось, – бабушка к тому времени, как правило, была уже дома, – но привести с пастбища корову должна была я.
Привычная к домашнему скоту – мои родители держали коз и овец – я охотно выполняла бабушкины поручения относительно её живности. Овец у неё было поболе нашего, но я справлялась: достаточно выпустить б;лек (овец) погулять рядом с домом и смотреть, чтобы не убежали далеко. Вот и вся забота. С коровой было сложнее, потому что несмотря на родство с бабушкой, коров я побаивалась.
В перерывах между делами я забегала в гости к Наташе с Лешей, бабушке Афимье, тёте Степани;де, тете Пане. Всё так же носила им хлеб и передавала от одних другим приветы.
С приветами связана отдельная история. Как-то давно, я еще училась в начальной школе, бабушка Афимья на прощание попросила передать привет маме и бабушке Насте. Мы с Колькой долго стояли и недоуменно смотрели на неё, ждали, когда она вручит нам тот самый привет, который нужно передать. Было интересно и непонятно, как выглядит то, чего нет, но оно как бы есть. Потом родственники долго смеялись над нами с Колькой: они-то сразу вс; поняли, а мы ещё долго искали странный предмет под названием «привет».
Дни проходили. Не то, чтобы незаметно, но, когда однажды зазвонил телефон и в трубке мамин голос сообщил мне, что месяц подходит к концу и я, наконец, могу вернуться домой, радости я почему-то ни ощутила. Мне вдруг показалось, что я не успела сделать что-то очень важное и вроде бы не так уж и сильно я хочу домой.
Но отступать было некуда – мама прислала деньги на билет. Решено – я лечу на самолёте.
Аэропорт находился в Ценогоре. Билет заказали по телефону. Вылет первого июля.
История с моим вылетом – почти легенда в кругу наших близких родственников. В один день я стала звездой и чуть не довела до нервного припадка мать с отцом, а также тётку Катю.
Собирали к отъезду меня всем околотком. По традиции пришли проститься бабушка Афимья и тётя Степанида. Тётя Валя прибегала накануне, передавала привет маме с папой, а также бабушке Рае. Бабушка напекла шанег, чтобы я увезла с собой гостинцы.
Договорились, что дядя Серёжа отвезёт меня к нижней Сезе –небольшой речке в лесу, а оттуда меня заберёт лодка, на которой в Ценогору выедет тётя Катя.
Вещей у меня было немного, всего один пакет. И слава Богу! Потому, как в том приключении, которое со мной приключится, недостаток вещей – огромный плюс. Но начнём по порядку.
Утро первого июля. Солнце уже начало проглядывать, день обещал быть жарким. Не помню, в какое время я проснулась, но точно было рано. Бабушка подняла меня, напоила чаем и, благословив, отправила в путь. Им с дядей Серёжей ещё предстояло ехать на сенокос, поэтому мешкать не стали.
Никак не вспомню, на лошади или на лодке дядя Серёжа привез меня к Сезе, но оставил меня одну на низком кряжу посреди кустов и осоки. Меня тут же окружили комары.
«Ну, хоть какая-то компания!» – усмехнулась я. Место вроде бы и недалеко от деревни, но, прямо скажу, некомфортно там в одиночку. Благо, что лодка с тётей Катей уже показалась из-за поворота, а потому, отогнав дурные мысли, я предвкушала торжественное возвращение домой.
Плывя до Ценогоры, я провожала взглядом белые щельи и зелёные луга: ещё вчера всё это было моим! А сегодня я уезжаю. Белощелье скрылось за поворотом. Впереди – высокие красные щельи Ценогоры, а над ними – проснувшееся солнце! Оно освещает ёлки и сосны, роняет лучи на поверхность реки, отражается в волнах. Как прекрасно и мимолётно северное лето! Мы ценили каждый его день. Ловили солнце руками, подставляли ему лицо и руки, ждали.
Июнь стоял жаркий, но на речке я ещё не была ни разу. И вот сейчас, плывя по волнам, я трогала их ладонью, а тут же возникающие брызги освежали мое лицо и шею. Какое блаженство!
Ценогора находится всего в шестнадцати километрах от Белощелья. Но какой же разный у них ландшафт! Если бабушкина деревня вызывала восторг, то о Ценогоре я этого сказать на могла. Запущенность и тоска. Вот какой она мне запомнилась.
Лодка причалила к берегу. Мы быстро выгрузились. Так же быстро поднялись в гору. «Почему-то всё в то утро нужно было делать быстро» - отметила я и продолжила путь. Дойдя, наконец, до аэропорта и войдя внутрь, я плюхнулась в кресло. Устала!
Тётя Катя, не особо церемонясь со мной, кивнула на прощание и пожелав удачного полё та, поспешила по своим делам.
Я не в первый раз летела на самолёте. Процедура прохождения регистрации была мне знакома, поэтому без суеты и спешки я ждала своего часа.
Посмотрев на часы и поняв, что пора, в назначенное время я подошла к окну регистратора. Подала деньги и документы. Ответ регистратора меня обескуражил:
– Самолёт не полетит.
– То есть, как это не полетит?
– Топлива нет.
Занавес.
Я в новых джинсах и синих кроссовках, розовом джемпере –  какого лешего я его надела в такую жару? – с пакетом в руках стою и судорожно соображаю, что же мне сейчас делать.
Тётя Катя! Первое, что пришло на ум. Я прокрутила в памяти наш маршрут от реки до аэропорта, по пути мы заходили в дом, где предположительно должна была остановиться тётушка, и направилась туда.
Ох, и далека же деревня от аэропорта! Семь потов сошло, пока я нашла тот самый дом. Радостная вбежала на крыльцо, крикнула, есть ли кто. Молчание – знак согласия. Но не в этот раз. Сейчас бы я обозначила эту ситуацию смайлом рукалицо, но тогда, в 93-м, я просто схватилась за голову. Что делать, я не представляла.
Что-то мне подсказывало, что нужно вернуться в аэропорт, ведь тётя Катя должна убедиться, что я улетела. Постояв пару минут в незнакомом дворе и на всякий случай обойдя вокруг дома, я решила вернуться в аэропорт. Солнце уже вовсю припекало. Мне вскоре стало жарко. Бредя по песчаной дороге и зачерпывая кроссовками песок, я кляла этот день и своё сумасшедшее желание ехать домой. Сидела бы сейчас на пов;ти или топала в магазин, а не вот это вот всё!
Дорога до аэропорта показалась бесконечностью. Как ни надеялась я на свою тётку, ожидания не сбылись. Пустой аэропорт и я. Мне почему-то показалось в тот момент, что обо мне просто забыли. Что же, придётся брать ситуацию в свои руки!
«До Белощелья шестнадцать километров. До Малой Енды – пять. Три раза по пять. Примерно часа три-четыре. А если бегом, то всего два» – так рассуждала я перед тем, как отправиться назад пешком. Было ли мне страшно? А догадайтесь!
«Галька же бегала из интерната к бабушке на выходные, чем я хуже?» – подумала я и двинулась в путь.
Аэропорт располагался за деревней, на опушке леса среди маленьких сосенок и ёлочек, которые, постепенно сгущаясь, превращались в лес, таинственный и дремучий. Перед вылетом мы частенько гуляли в этом перелеске, играя в догонялки и собирая сочный стих с колючих стеблей, похожих на можжевельник. Чёрные водянистые ягоды таяли во рту, утоляя жажду. Помню, во время походов за голубикой на полосу в Лешуконском, бабушка Рая приговаривала: «Ягоды клади в бидон, а не в рот». Я была послушной девочкой, поэтому ела стих.
Ничего вкуснее тех ягод я не пробовала! Почему-то стих никогда не запасали на зиму. Этим вопросом я задавалась всякий раз, собирая голубику.
Взлётная, полоса представляла собой огромное пространство с высохшей травой, которая почти не росла, с кочками и редкими зарослями голубики и стиха. С одной стороны этого поля стояло здание аэропорта, со второй – виднелось начало деревни, с двух других – лес.
Дорога на Белощелье выходила длинной петлёй от аэропорта в сторону деревни и поворачивала в лес. Приличное расстояние. «Раз уж самолёт вс; равно не полетит, – подумала я, – срежу по полосе».
Пройдя по кочкам и траве, я вышла на дорогу.
«Почему на ней столько песка? Из окна автобуса она выглядит не такой ужасной».
Понимая безвыходность ситуации, я без лишних эмоций направилась в сторону Белощелья.
Ускорив шаг, стараясь не обращать внимания на песок под ногами, я шла, а в голове тикали часики: тик-так, тик-так...
По правую руку сквозь деревья начали проглядывать кресты и памятники. Местное кладбище.
Я любила бывать на кладбище. С детства бабушка приучила «ходить в гости» к усопшим родственникам, поэтому страха я не испытывала. У нас принято приносить на могилу сладости – гостинцы для покойников, во время этой трапезы вместе с умершими обедала и я. Ничего жуткого и противного в этом нет. Всего лишь традиция. Не знаю, кем и когда заведённая, но, как минимум, один плюс был во всём этом по мнению моей бабушки: меня можно было накормить. С рождения малоежка, худая и бледная – заморыш, одним словом (спасибо деду за прозвище), я на своих тонких ножках («в чем и душа-то держится!» - удивлялась тётя Ася) могла целый день носиться по улице и при этом ограничиться за весь день парой каких-нибудь бутербродов. На природе же во мне просыпался аппетит, и помимо хлеба с маслом я могла съесть ещё пару яичек и даже суп, но тут уж что предложат.
Поравнявшись с кладбищем, я старалась не смотреть в его сторону и прибавила ходу. Старые кресты вперемешку с соснами, белый мох, оградки, цветы, игрушки... Мне нравилось разглядывать последнее пристанище человека, но только не сегодня. В этот злосчастный день, когда я совершенно одна, оно уже не кажется таким интересным.
Сразу вспомнилась история, как Альберт Егорович, муж маминой тетушки, в молодости гадал с друзьями в святки: вышли на перекрёсток за деревней, не помню точно, кого именно они вызывали, но в полночь со стороны кладбища послышался приближающийся топот и ржание. Испуганная молодежь рванула к дому, едва успев закрыть ворота. Утром на воротах обнаружили отпечатки копыт.
Почему именно эта история пришла мне на ум? Я старалась думать о чём-то более лёгком, например, о купании на речке с друзьями, но, в очередной раз заслышав рёв тракторов за лесом или мычание коров, осознавала, что я вс;-таки в лесу, а в лесу живут медведи, а не коровы. Да, путешествие в гордом одиночестве развивало и без того бурную фантазию.
Даже в тени было душно. Мне хотелось снять с себя обувь, дурацкий джемпер и выбросить пакет. А ещё хотелось пить.
Я то шла быстрым шагом, то бежала, то, изнемогая от жары, едва переставляла ноги. Один раз меня обогнал «ЗиЛ». Я так надеялась, что люди подберут несчастного ребёнка, но машина даже не остановилась. А махать им рукой у меня не хватило смелости.
На знаю, сколько времени прошло, – мне казалось, часа полтора-два, не меньше. Мое состояние менялось в зависимости от степени усталости: сперва паника, потом злость, далее страх. А когда наступила апатия, меня нагнал мотоцикл.
Два мужика возвращались в Белощелье. Они остановились и задали всего один вопрос: «В Белощелье?»
Я согласно кивнула, они жестом указали: «Садись!»
Долго уговаривать меня не пришлось, я залезла на мотоцикл. Почему-то мне не предложили сесть в коляску – пришлось садиться за водителем. Мотоцикл взревел, и мы помчались.
Столько страху я не испытывала давно! Они гнали, как сумасшедшие. Я болталась сзади, словно болванчик, и боялась вылететь. Крепко держась за куртку впереди сидящего мужика (или парня – я не разобрала, ему было лет тридцать на вид), я молила Бога об одном: побыстрее доехать. И непременно живой и невредимой. Мужики, похоже, заметили мою реакцию и хитро улыбались друг другу. Но в тот момент мне было всё равно, лишь бы поскорее очутиться дома у бабушки.
Когда из-за леса показались первые дома, я выдохнула.
Меня высадили в начале деревни. Бабушка жила в конце. Но разве могла такая мелочь огорчить ребёнка, который до этого два часа в абсолютном одиночестве бродил по лесу?
Не спеша я дошла до дома, умылась, переоделась и.… легла спать.
Разбудила меня Наташа. Она зачем-то пришла к бабушке. Войдя и увидев меня, мирно спящую на диване, Наташа, мягко говоря, удивилась. А потом сообщила, что меня ищет, сбившись с ног, тётушка Катя. Она вернулась в аэропорт, но меня не нашла. Оббежала всю деревню – я как сквозь землю провалилась. Пришлось звонить моим родителям и докладывать, что я потерялась.
Зазвонил телефон. Первым, что я услышала в трубку, была назидательная речь тёти Кати о том, какая я сякая.
Я до сих пор не понимаю, почему виноватой тогда оказалась я, а не она, бросившая ребёнка.
Ну, да Бог с ним!
Я нашлась. Голову никому не оторвут. Оставалось только позвонить родителям.
Много позже, вспоминая эту историю, мы всем семейством хохотали до слез, обсуждая на все лады мой геройский поступок. Да, именно геройский, ведь после того, как я не побоялась в одиночку отправиться из Ценогоры в Белощелье, мои родители поняли, что я не какой-то там заморыш, а смелый и отважный ребёнок!
В тот же день было принято решение, что добывать меня будут на лодке. Папа взял отгул на работе, мама отработала в первую смену, а Кольку долго уговаривать не пришлось. Быстро собравшись, в двенадцать часов дня они выехали за мной.
В три часа по полудню они были в Белощелье, немного уставшие и притомившиеся на солнце. Их усадили за стол. Во время небольшого застолья по случаю моего убытия и неожиданной короткой встречи взрослые делились новостями, разговаривали и смеялись. Единственные, кого не было с нами в тот день, это бабушка и дядя Серёжа. Они вернулись с сенокоса только вечером и обо всём узнали позже.
Стоит ли говорить о том, что мне предлагали погостить ещё, ведь «наступило самое лето для купания и загорания». Но после всех моих злоключений об этом, разумеется, не могло быть и речи. Хотя лично я готова уже была остаться. Мама же резюмировала:
– Хватит – нажилась.
И вот уже в пять вечера мы дружно, всей семьёй отчаливали от берегов Белощелья. Я возвращалась домой.