Голиаф начинается

Одев шикарное галифе и яловый натянув сапог,
а за ним — хромовый, он уже Голиаф!
Во френче. Всякий под козырёк
берёт, завидев издалека
фигуру его, хоть у ларька,
хоть в ларьке, хоть за пазухой вратной башни,
за плечами которой Молва-река,
фанфаронистей всякой барышни,
течёт в своё прекрасное далеко,
где акыны всё реже слагают в прозе фэ-          
прикольные посты о неслыханно высоко-
легированном Иосифе.

Голиаф начинается. Он и так —
в любом. А кто ещё? Вряд ли кампусы
или церковь. И пухнет акциз на табак,
и тощает налог на цинизм. А кляузы…
Боже мой, как я козявочек этих, зассых
этих всех, извивающих лепет незначащий
ничего, люблю, это ж, собственно, их
каракули каждую делают Козявищей.
И не то чтоб у стенки тебя «пиф-паф»,
или в руки кайло — атавизм, конечно,
но тут решает всё Голиаф —
в какую сторону тебе обилечено.

Одно обидно, что мой вингсьют-
хранитель, умчавшийся давеча в Ле-Бурже,
звездит беспилотником.
А просод, что и тут
не Тимошка, свирепо гудит ханже,
навернувшему мультемедийные плоско
приготовленные калории, чтоб — не вредно:
— В капоре постно, что без капора — седина просто,
а так ничего ещё… худо-бедно...

А возьмёт на арапа — зажжёт своё!
Прогремит! И выдавит, словно вантус:
— Много-мало копейка, мол, есть. На неё
вот с грехом на четверть и перебиваюсь.

Ясно-понятно — поэт: и вид
и слова, и устройство мозгов — со сложностями.
Ну, прямо вылитый инвалид
с неограниченными возможностями.

Живёт себе — ни тепла, ни света.
А едва разладится всё окрест —
полная жопа. Поэт… он ведь это…
того самого… у него — контекст…

В общем, полный Fixe price. И я за плечо
огрызаюсь, пока не понятно, где же вся
рыночная экономика, а не Fixe его знает что,
и не ясно — на чём это, price побери, всё держится.

Осеннее утро наводит фабер-
лик. И, за пазлом собирая пазл,
хороводит всея стороной Профайлер —
Голиаф. Ан нет — покуда лишь Плеоназм.

— Заправляй, — говорит мне, — баландой картридж, бадягой — принтер,
зазывай на стогна бузу, как сарынь на кичку.
Ну, а я — твой сенсей, твой гуру, твой репетитор —
буду спамить тебе, как давеча спамил в личку
колалоковый пойломикс.
И — не дует в ус,
обожравшись бананов и обезжиренного кефира,
удовольствуясь тем, что фаст-фуд, коим пичкает вуз
инфантильных отпрысков, не разумеет фирма.

— Вороши, — говорит, — башку, добавляй суспензию,
сквозняком пробегайся нервно по электронной
скорострельной почте, предвосхищай рецессию
домохозяйства, убого переча оной,
толокно запаривай, от овса
с кофейком на кухне тащись, сожалея туго
о давно прошедшем, в коем одна овца
твоего выходила напрасно отведать луга.

Суетись. Накрывай поляну. Не жмоться. Строй
на дурацкие Roller-coaster, Русские то бишь горки,
всех «А чё бы нет?» своих в стельку. А там — в отстой:
в перемятую бязь прохладной бэушной шконки.
И дреми, дреми… Это ж так — ничего личного.

И попробуй суке этой ответь:
— А не жмёт ли кресло тебе Всевышнего?
Не усталось ли, родненький, кучеветь?

— В остальном же, — тебе отбухтит поутру скворечник, —
всё пристойно, размеренно. Если не сильно жмут            
сапоги, углубляйся в лес, подмечай валежник —
и снимай, как рукой, всех нахлебников с личных нужд.