Война и мир. гл. 2-1-6а и 2-1-6б

2-1-6а

В последнее время Пьер виделся редко,
С женою не спал, он её презирал,
В ночь после дуэли, он в комнате предка
Себя разместил, ведь он очень устал.

Мучительной бы;ла последняя ночка,
А после дуэли — ещё тяжелей,
В судьбе не поставлена даже та точка,
А что же с женою, как быть ему с ней?

Пытался заснуть он, прилёг на диване,
Забыть бы ему всё, что делалось с ним,
Но сгусток и чувств, и всех мыслей — цунами,
Взыграли в душе словно ими — гоним.

Не только уснуть, сидеть просто на месте,
Не мог он спокойно, был должен ходить,
Все виденья смешаны были, как в тесте,
Не мог он в сознание переварить.

Ему представлялась жена после свадьбы,
С плечами, как мрамор, зовущими к ней,
С её взглядом страстным и жадным, и как бы —
Что всё подчиняться должно было ей.

А рядом — красивое, наглое, дерзкое,
Как на; том обеде, «дружочка» лицо,
И, как на снегу, лежал — было всё бледное,
Его, не сказавшего даже словцо.

«Убил я любовника, это случилось,
Как мог я такое себе допустить?
А вот почему на судьбу отразилось?
Женился на ней, сам с собою в борьбе.

Как мог я жениться, вот в том и виновен,
Опять же — женился, её не любя,
Давленьем отца её я и был сломлен,
Как мог ей сказать тогда: «Вас люблю я»!

Но раньше в душе был я очень доволен,
Гордился женой я уже много раз,
Её светским тактом был я словно болен,
И созданных ею всей жизни прикрас.

Гордился я Элен и светским приемом,
Такой неприступной её красотой,
Гордился, в котором мы жили с ней, домом,
Но также гордился и я, сам собой.
 
Я думал, не понял всё то её «злато»,
И в том упрекал себя — я виноват,
Разгадка была в страшном слове — «разврата»,
И я, вместе с нею, тем словом объят.

О деньгах с ней братец ведёт только речи,
При этом, дарил поцелуй он всегда,
Да не один, а в обнажённые плечи,
Она целовать позволяла себя,
Но денег ему не даёт никогда.

Отец, как шутя, возбуждал её ревность,
Она — со спокойной улыбкой в ответ:
— Не так я глупа, чтоб играть свою честность,
Ему не должна я давать свой совет.

Вопрос я ей за;дал житейский однажды:
— Когда в её планах иметь нам детей?
— Детей?! Я не дурра иметь от них жажду,
И чтоб от меня ты не ждал радосте;й!

Он вспомнил всю грубость и мыслей, и речи,
Вульгарность частенько бывает в ответ,
Бывало, как сыпала ими картечью,
Что был удивлён даже высший тот свет.

Успех у мужчин её, даже у женщин,
Не мог Пьер понять, отчего — не любил,
«Зачем же тогда с нею я был повенчан?
Я знал, что развратна — себя я убил.

Убиты мы оба одной только ею,
Семья — она ей не нужна никогда,
Отныне винить никого я не смею,
И жить с своим горем один буду я.

Позор его имени, как то несчастье,
Но — это не так и всё это же — вздор,
Людовика казнь и его все ненастья,
Двояко ценили — и вздор, и позор.

Одни говорили, что он был преступник,
Другие — его причисляли к святым,
А он просто жизни своей был, как спутник,
У всех тех сторон — своя правда над ним.

Потом Робеспьера казнили — был деспот,
Кто прав, кто виновен? Пожалуй — никто,
Покуда ты жив, так живи словно тесто,
Будь честен и жди, как взойдёт ли оно.

Из жизни из нас так уйти может каждый,
И я умереть даже час мог назад,
Не стоит терзать себя даже однажды,
Как, если попал ты случайно в тот ад.

Вся жизнь впереди, и хотя — как секунда,
В сравнении с вечностью жизни, во(о)бще,
Но как бы вся ни; была нам она трудна,
Живи, как живёшь, и как можно — проще;.

Когда он считал, что уже так спокоен,
От всех тех навязчивых мыслей и дел,
Не мог он расстаться, как был ими болен,
Ему представлялась она, как удел.

Он чувствовал к сердцу прилив словно крови,
Опять должен двигаться, что-то ломать,
Зачем, не любя, ей признался в том слове?
Уже надоело его повторять.

Он вспомнил Мольера с его выражением:
«Зачем в дело влезть меня дёрнул сам чёрт»,
И он поднял на смех своё положение,
Все прошлые чувства я кину за борт».

2-1-6б

Не мог оставаться с ней под одной кровлей,
Не мог и представить, как с ней говорить,
Он принял решенье хозяйскою волей,
Расстаться, уехать, но жизнь сохранить.

Велел камердинеру укладывать вещи,
На завтра отчаливать вновь в Петербург,
Но он понимал, как зажат будто в клещи,
Она — ведь жена — не отделаться вдруг.

Когда, неся кофе, слуга зашёл утром,
Пьер спал, держа книгу, раскрытой в руках,
Забылся он сном, не мог понять ну;тром,
Где он, зачем обувь осталась в ногах.

— Графиня изволили знать, светлость ваша,
Вы дома? — такой слуга задал вопрос,
Но он не успел дать ответ ему даже,
Как вдруг перед ним её облик возрос.

Графиня сама уже, в белом халате,
Атласном и шитый он весь серебром,
Косы; две и, как диадемою в злате,
Явилась к нему, в кабинет словно гром.

Вошла величаво, явилась спокойно,
С морщиночкой гнева на белом лице,
И ей, как жене, подобает достойно,
Всё знать о дуэли и что там в конце.

Пьер робко, как заяц, окинувши взглядом,
Но делает вид, продолжая читать,
Присела и ждёт, и с презрительным «ядом»,
Она начинает свой гнев выражать:

— Так что вы наделали с вашей дуэлью,
Храбрец отыскался, и что за дуэль,
И что доказать, и с какой такой целью?
Да вы посадили нас вместе на мель!

Вы верите всем и всему, что вам скажут!
Что Долохов, друг ваш, — любовник был мой,
Убив его, в обществе нас все «размажут»,
Вы стали с рогами, как над головой!

Теперь — мы посмешище в нашей Престольной,
И каждый отныне вам может сказать,
Что вы, в пьяном виде, вели недостойно,
Что умным и здравым нельзя вас назвать.

Вы без основанья поверили слухам,
И вызвали друга на эту дуэль,
Вы слаб, дорогой, и умом, даже духом,
Обратную вы всю достигли так цель.

Но вы! — как могли вы поверить в такое,
Что он — мой любовник, и вдруг, почему?
Чем с вами, мне общество лучше иное,
С ним мне интересно, и вот — потому!

Вот, если б вы были умней и приятней,
То я предпочла бы быть с вами всегда;
— Молчите, мне с вами и с ним всё понятней,
Обмана в семье не прощу никогда!

— Так я говорить ещё с вами не смею!
Но нет, мне извольте, я смело скажу:
— Жена с таким мужем, как вы, разумею,
И я, как все женщины здраво сужу;

Имела б любовников, но — терпелива…
И я в этом плане семье вся верна;
Пьер взглядом окинул её так брезгливо,
Во взгляде всей ярости она не ждала.

А может нарочно устроила ссору,
От мужа такого избавить себя,
И дать ему право, и дать ему фору,
Вопрос бы поднял он, её не любя.

Страдал он физически в эту минуту:
Не мог он дышать и стесняло всю грудь,
Слова её вызвали ярость и смуту;
— Нам лучше расстаться, — успел он вздохнуть.

—Расстаться?! — извольте, всегда я готова,
Но дать состояние вы мне должны,
Вот чем испугали, найду мужа снова,
Жене ведь для жизни и деньги нужны.

Вскочил Пьер с дивана от наглости этой,
Шатаясь, он с яростью бросился к ней:
—Убью! — закричал, за живое задетый,
Доской угрожал, сделав шаг уже к ней.

Она отскочила, ей сделалось страшно,
На пол бросил до;ску, разбив на куски,
С руками раскрытыми к ней шёл опасно,
Расправу над ней совершить от тоски.

Он к ней подступал с таким страшным криком,
Что с ужасом в доме услышан был крик,
Бог знает, случиться могло что, но мигом,
Она убежала, Пьер — чуточку сник.

Давно стало ясно, не будет возврата,
Оставил жене Пьер «живой» документ,
Где в нём подтверждалась его вся расплата,
На всю половину имений — утрата,
Уехал в столицу он в данный момент.