Друг детства и юности. Из книги А. Г. Абакумова. В

ДРУГ ДЕТСТВА И ЮНОСТИ

У нас с Гришей было пионерское детство, прошедшее в играх, где мы, как конники Буденного, от-стаивали завоевания Октября; была комсомольская юность, когда мы безоглядно шли на штурм ста-рого, за колхозы; было военное лихолетье.
Нас, пионеров двадцатых и комсомольцев тридцатых годов не пугало военное лихолетье и всё то немыслимо жестокое, происходившее в тридцатых и сороковых годах по воле "вождя и учителя", как теперь это называют деспота, и его подручных. Была великая вера в партию большевиков, вера в светлое будущее - социализм, который мы строили и защищали на полях сражений.
Отгремела война, снова счастливая и радостная жизнь. Но не все вернулись с поля брани к этой жиз-ни.
Григорий Иванович Абакумов пал смертью храбрых в первый год Великой Отечественной войны среди первых защитников Родины, отдавших свою жизнь за светлое будущее своих детей, верных присяге и Социалистическому Отечеству.
Памяти его посвящаю воспоминания о нашей довоенной дружбе, чтобы его сын и внуки знали, ка-ким был их отец и дед в молодости, чтобы быть достойными его.
Отмечу, что семья моего друга детства Гриши была такая же, как и моя, - "питерского".
 Уклад семьи был устойчивым и, несмотря на бедность земли и суровость жизни, очень характерным для Ичкова, семья Ивана Григорьевича была среднего достатка, обеспеченной, дружной, трудовой. Она имела двух коров, овец, телят и кур. В доме был ткацкий станок, блестящий самовар, металлические крова-ти с красивыми шарами, венские стулья, висячие и настольные керосиновые лампы с абажурами и другой достаток. До колхоза в этой семье, так же как и у многих, все вместе пахали землю, урожай собирали, в армию сыновей провожали, и свадьбы шумные играли. Молоко, сметана, масло и до-машний ржаной хлеб были основой пищи этой семьи, как любого северянина.
С созданием колхоза братья Григория, Филипп и Павел, ушли работать в Холмогоры. Гриша с матерью остался в колхозе. Люди в Ичкове трудились все от мала до велика, от зари до зари. Любовь к земле была подлинная, и чувство достоинства крестьянина сохранялось в тридцатых годах. Особенностью семьи Ивана Гри-горьевича было и то, что все были грамотны, много читали и все три брата, Филипп, Павел и Григо-рий, были гармонистами. Про четвертого - Якова - не скажу: знал я его маленьким. В семье главен-ствовала мать - Фекла. Отец жил в Ичкове мало, больше всего в Архангельске, где работал в паро-ходстве: летом - машинистом (и мотористом) на пароходах, а зимой ремонтировал корабли, как он любил пароходы величать. Деревню, где был их дом, стали называть Моторихой - в честь профессии Ивана Григорьевича. Детей он любил самозабвенно. Всякий раз, когда приезжал домой, привозил подарки. Особо баловал Гришу за то, что тот любил работать, охотиться, ходить в лес за грибами и ягодами и не пренебрегал любой работой по дому и в поле. Все же в семье Гриши, как и в моей, по-следнее слово признавалось за матерью, потому что большая часть нашей жизни протекала под их неослабным вниманием.
Детство и юношеские годы мы провели вместе, живя в деревне Ичково, работая в колхозе "Новая жизнь", а затем пошли единым путем, став командирами Красной Армии. Итак, наше детство и юношество в двадцатых и тридцатых годах двадцатого века.
Из окон наших домов открывался взору необъятный простор заливного луга, весной и летом утопающего в цветах. В центре луга поблескивало зеркало Линного, небольшого озера, напоминающего след гигантского животного на глубоком снегу. С юга на север идет до трехсот метров поволока, оканчивающаяся глубоким, до 5 метров, стаканом. Ширина этого водоема около 50-100 метров в "поволока," и до 15- 20 м в "стакане". По преданиям, это красивое озерко образовалось в результате падения "камня с неба". Глубина его стакана, якобы, была очень большая, но теперь его занесло песком и илом во время весенних разливов Северной Двины. Это озеро было излюбленным местом купания всей детворы деревни и местом прекрасной рыбной ловли щучек бредешком в прогревшейся воде. Весной, во время разлива С.Двины, заливной луг становится нерестилищем для щук. После схода воды с луга в Линном, Колоде, Глубоком ключе и других более мелких водоемах остаются тысячи мальков-щурят.
С наступлением теплых дней вода в водоёмах прогревается, корма много, и щучки очень быстро растут. Над этими водоемами кружат стаи чаек, прекрасных рыболовов. Когда щучки вырастут дo размера 15-20 см длины, мы бежим с Гришей на Линное или Колоду с бредешком - мелкоячеистой сетью прочной вязки с вшитым в средину сетчатым мешком-мотней, чтобы наловить этих щурят не только на жаркое, но и чтобы матери насушили этой рыбешки впрок, Опишу все-таки эту рыбную снасть. Обе половины бредешка, отходящие от мотни, называются крылья. Верхний и нижний края прикреплены к веревкам, а с боков подвязаны палки - клячи. За эти в любое время суток могли иг-рать и читать книги. Этому способствовали белые ночи. Лес, птиц, мелких зверушек мы с Гришей очень любили. Любили рыбачить на лесных озерах и меньше на С.Двине. Ходили по грибы, за яго-дами, добывали дичь, лесную и водоплавающую, хотя и немного. Мы ходили в лес, как в сказочное царство, где все было мило, дорого и многое уже было знакомо. Мы слушали щебетанье птиц, цока-нье белки и даже к голосу нудного комара мы с интересом прислушивались. Вообще-то, слушать лес было для нас большим удовольствием, хотя ночью филин своим уханьем приводил нас в трепет. В лесу на каждом шагу раскрывалась ранее невиданная красота.
В Северо-Двинской тайге главные породы - ель и сосна. В лесу, закрепленном за колхозом, была еще береза и осина. В тайге темные сумрачные ельники мы проходили быстрее, а вот в светлых сосновых борах и на большом Варварином болоте задерживались, чтобы полюбоваться всей красотой леса. Тайга круглый год в скромном зеленом наряде, всегда таинственна. Мы ее беззаветно любили. Ещё любили ходить в то место, где растут громадные лиственницы, видные из окон наших домов. Лиственницы, весной и летом темно-зеленые, а осенью золотисто-желтые, привлекали нас своей красотой и могуществом.
Утром, раным-рано, когда еще только заря, мы с Гришей входили в лес, находившийся в полудреме, тихий и таинственный, когда еще не было гомона и суеты птиц. Знакомая нам тропа вела, вообще-то, по знакомому лесу, а все равно как будто идем в первый раз. Сосняки, в которых растет олений мох - лишайниковые, всегда светлые и чистые. Олений мох - ягель - соединение гриба и водоросли - после дождя и ночной росы мягкий и эластичный, словцо резина, а при ясной погоде быстро высыхает и хрустит, как яичная скорлупа.
Мы могли без устали пройти многие километры, быть искусанными всякой мошкарой и быть беско-нечно довольными виденным, слышанным и собранными охотничьими трофеями. А если еще и по-хвалу получали от матерей за принесенные грибы и ягоды, то уж и сон был весь в видениях леса. Это открытая к природе душа сдружила нас.
До   пятого класса мы учились в разное время, соответственно возрасту. Вместе с Гришей учились в пятом и шестом классах, так как у меня почти два года (после четвертого класса) был перерыв в уче-бе. ШКМ не было, ее открыли осенью 1929. Я жил в Архангельске больше года у дяди Дмитрия Ев-докимовича Пекишева, был у него учеником слесаря в мастерских Нарпита, а Григорий в это время кончал четвертый класс. Оба были членами Всесоюзной пионерской организации им. В.И.Ленина во время учебы с десяти лет. Давали торжественное обещание при поступлении в пионеры: я - в 1926 г., а Григорий - в 1928 г. Получали красный галстук в торжественной обстановке и значок.

После этого дня на занятия в школу, в избу-читальню, в сельсовет и другие организации должны были ходить при галстуке. Мы с гордостью носили пионерский галстук. В отряде был горн и барабан. Ритуалов было много, но четко запомнились пионерские костры. Пионерские отряды были в классе. (Здесь пропущена страница) разных классах, следовательно, в разных отрядах. Но вот летом, после учебы в школе, отряд был по месту жительства, где нас, пионеров, объединяли всех. Руководила нашим отрядом в Ичкове учительница. Мы клялись честно и неуклонно выполнять законы и обычаи юных пионеров, и заветы Ильича.
Нашими пионерскими обязанностями были хорошо учиться, быть образцовыми школьниками. За-помнились такие слова из Торжественного обещания: "Юные ленинцы - стоять за дело рабочего класса, выполнять заветы Ильича будьте готовы!" - Всегда готовы! - дружно отвечали мы.
Ежегодно 19 мая мы отмечали день рождения пионерской организации (этот день был объявлен в 1922 году).
Тридцатый год для колхозной молодежи был особенным. Открылась школа колхозной молодежи (ШКМ) в Наволочке, что в 5 км юго-западнее Ичкова на левом берегу Северной Двины (для нас за рекой). В ШКМ учили за 5-й и 6-й классы, седьмой был в Холмогорах, что в 30 км северо-западнее Ичкова. Кроме того, в Холмогорах функционировал зоотехникум. Открытие ШКМ означало посту-пательное движение новой жизни. У нашей молодежи была ненасытная жажда знаний. Учились мы самозабвенно. Почти все мальчишки и девчонки, ранее окончившие 4-й класс, пошли учиться в пя-тый.   Расстояние до школы в пять километров да еще через С.Двину для нас не имело никакого зна-чения. По пути в школу мы обсуждали домашние задания, даже решали сообща задачи. Через реку переплывали на баркасе без боязни в любую погоду. В распутицу весеннюю и осеннюю (в ледостав и в половодье) мы, ученики, жили в Наволочке у местных жителей за плату по договоренности наших родителей с ними.
Любили мы литературу и географию, больше всего историю, но преподаватели стремились привить нам любовь к математике и к русскому языку. Писать без ошибок - был наш девиз.
Учеба в ШКМ нам давалась легко, уроки выполняли быстро и, выполнив все дела по дому, бежали на различные игры. Выделялся Григорий хорошим почерком, умением рисовать и особенно писать плакаты, лозунги и призывы как на бумаге, так и на материи. Был смышленым и активным учени-ком. Все книги, которые были в наших семьях, мы прочитали, и тогда стали брать у питерского - пенсионеpa Кудрявина, приехавшего из Ленинграда в Ичково, где у него был прекрасный дом, "ко-ротать старость свою", как он нам говорил. Он нас приучил к бережному, аккуратному обращению с книгой. Приходили к нам сверстники Вершинины, и мы вечерами засиживались допоздна: читали, а иногда и спорили о прочитанном в книгах. Книги играли большую роль в нашем воспитании, но художественной литературы в деревне все же было очень мало. Книги читали по очереди.

Седьмой класс можно было окончить только в Холмогорах. Я не имел возможности, а вот Григорий - окончил седьмой, так как его старшие братья Филипп и Павел  в эти годы жили и работали в Холмогорах. Желание закончить седьмой класс у меня было настолько велико, что с помощью Гриши достал все необходимые учебники и стал заниматься самостоятельно. Успех в моей самостоятельной учебе был значительный: я успешно сдал вступительный экзамен за семь классов при поступлении в Высшую Коммунистическую сельскохозяйственную школу. Во время учебы в ШКМ и по ее окончании мы с Гришей были агитаторами, разъясняли крестьянам происходящие перемены в деревне, читали газеты, ходили по домам, призывая подписываться на займы, и особенно активно работали по агитации за колхоз. Мы все это делали по указанию учителя и взрослых активистов деревни. Мы жили всем, что происходило тогда в стране, особенно успехами первой пятилетки.

Все, кому исполнилось 14 лет, вступили в комсомол. Я - в 1930 году, а Гриша - в 1932 году. Комсо-мольская ячейка была в Ичкове. Работали на колхозных полях, участвовали в общественной работе и в художественной самодеятельности. Нами руководили учителя и колхозные наставники. Было большое стремление участвовать в делах взрослых, в труде наравне с ними. С тридцать третьего года началась активная военная подготовка молодежи в осоавиахимовских организациях. Занимались мы и спортом. В центре Ичкова комсомольцы совместно с молодыми людьми деревни оборудовали спортплощадку, на которой играли в городки, лапту, позднее в волейбол и даже что-то вроде футбола. Жизнь преобразилась. Стар и мал вечерами собирались в избе-читальне. Песни, частушки, танцы и пляски под гармонь и самодеятельные спектакли позволяли весело проводить время.
В 8-9 лет Гриша лихо сыпал переборами на гармошке, а в пятнадцать он был уже гармонистом, лю-бителем народной музыки. Моя попытка научиться играть на гармонике и на балалайке не увенча-лась успехом, хотя Григорий и помогал мне в этой учебе. Старшие братья пояснили мне, что "в ран-нем детстве на мои уши медведь наступил". Поэтому надо быть не музыкантом, а охотником, чтобы наказать медведя.
В тридцать третьем году Грише, по его просьбе, я привез из Архангельска самоучитель игры на гар-монии. Не знаю, помог ли Григорию этот самоучитель, но все считали, что Гриша играет на гармош-ке хорошо, искусство игры осиливал на слух и играл самозабвенно. Даже считали, что он прирож-денный гармонист. Любил Григорий играть песни гражданской войны, различные северные "страдания", а также плясовые и душевные песни, частушки и песни, только что им услышанные. Позднее   я узнал, что он в части, где служил, и на фронте в годы войны под бомбежками и артобстрелом играл для бойцов любимые песни.

В Ичкове радостные дни отмечались различными обрядами. Для каждого праздничного события был свой обряд, своя песня, своя радость. Красоту в жизнь колхозников вносила песня и гармонь. Все было продумано при проведении этих событий. Особенное внимание уделялось свадьбе и престольному празднику Петрову дню, когда уже закончили сев и надо начинать страду – сенокос. Хотя обряды были старинными и зачастую скромными (именины), но какие-то просветляющие и призывающие жить весело, красиво. "Пирушки" с употреблением большого количества водки, ханжи, медовухи, пива и других спиртных напитков презирались. На пирушки не пускали молодых людей, особенно школьного возраста.
Предпочитались те празднества, где трезвые, все веселятся, все участвуют в игре, пляске, танце или ремесле.
На Петров день съезжались в Ичково со всех окрестных деревень, и карнавал был на лугу и в вере-снике. На этих гуляньях были даже конные гонки, кулачные бои, что-то наподобие бокса, но без перчаток и с ударом наотмашь. Были и ограничения, куда нельзя было наносить удар.

Во время престольных праздников производился показ нарядов, вещей собственного рукоделия, ма-стерства девушек-невест и будущих женихов. Здесь же заводились и новые знакомства и дружба мо-лодых людей. Духовный мир окрестных деревень, да и всего района проявлялся в украшении того, что относилось к быту. Все расписное, узорное было в почете и славе и в наших семьях. В двадцатых годах в осенние и зимние вечера молодежь после тяжелой работы (чуть ли не каждый день) собиралась в одном доме (по очереди) на посиделки для забав, песен и рассказов (баек). Обычно на посиделках девушки пряли пряжу, вязали варежки, шарфы, свитера. Прялки были атрибутом на всех вечеринках, а в некоторых домах разрешалось танцевать, если нe великий пост. Прялки все были разные, разукрашенные, изготовленные из березы не только Ичкове, но и купленные на ярмарке в Холмогорах или Архангельске. Даже в тридцатых годах женщины сами пряли, сами ткали и сами шили. Пряхами девушки становились  уже к двенадцати-четырнадцати годам. На посиделках за рукоделием не только разговаривали, но и песни пели.

Григорий Иванович был наиважнейшим участником посиделок. Он в это время исполнял на гармошке разные песни, аккомпанируя девичьему хору. Посиделки с музыкой особенно ценились   в начале тридцатых годов. Попеть частушки, страдания, поплясать под гармошку жители Ичкова и соседних деревень могли на свадьбах, куда приглашался гармонист, в избе-читальне и на площади в центре Ичкова. Гриша хорошо играл на гармошке ритуальные песни и пляски свадебного обряда. Поэтому его часто приглашали на свадьбу не только в Ичково, но и в Ступино, Копачево и даже Кривое. Гармошка на свадьбе была одним из главных атрибутов свадебного ритуала. Очень ценилось умение Григория играть на гармошке свадебные песни и пляски, а также и то, что он на свадьбах был всегда трезв, не поддавался уговорам выпить, держался с достоинством и уважением к пожилым людям.

Мы с Гришей были заядлыми шашистами. В двадцатых и тридцатых годах в Ичкове стар и мал играли в шашки, а позднее в избе-читальне появились и шахматы, но в шахматы играли немногие . Шашки были почти в каждом доме, как правило, искусно сделанные самими владельцами, многие очень хорошо. У меня шашки и доска были самодельными, сделанными старшими братьями, а вот у Григория были настоящие, купленные в городе. Игра оживлялась в присутствии болельщиков, особенно, когда заканчивалась "нужничком", или, как говорили питерские, "сортиром".
Еще помнится один эпизод из детства и юношества Григория. В Ичкове была деревянная церковь, построенная лет четыреста тому назад без гвоздей, но в начале XX века была обшита досками в шпунт, изготовленными на лесопильном заводе в Архангельске.

Колокольня была высокая, на ней висело девять колоколов в три яда. В первом ряду (восточном) ви-сели три больших колокола, за ними средние, а затем - три маленьких. Если бы колокола поставить один за другим, то они бы выглядели так, как слоники на бабушкином комоде или матрёшки.
На пасху в колокола могли звонить те, кто в мелодиях разбирался, остальных просто с колокольни гнали. Из всех ребят, с которыми я общался в конце двадцатых и начале тридцатых годов, в колокола разрешали звонить только Грише, хотя ему было всего 14 лет. Он мог создавать церковный ритмичный звон и умело выделывал «камаринскую» и «барыню», да так, что люди вокруг церкви собирались, чтобы послушать это мастерство и с удивлением посмотреть на того, кто так хорошо колокольный звон создает, в окно колокольни видна была только вихрастая голова да лицо в улыбке "рот до ушей". Его никто не называл охульником или бездельником, ибо он не осквернял слух верующих, а звуками наполнял улицу радостью.
Был все же один курьез, о котором долго говорили и шутили. Однажды дед, церковный звонарь по прозвищу "Сатана", попросил Гришу позвонить к заутрене. Рассказал, как это надо сделать, и вместе с Гришиной матерью его уговорили все же с условием, что мать утром разбудит его своевременно и проводит до колокольни. Гриша обрадовался и, заранее поблагодарив, уехал в соседнюю деревню. Точно в положенное время Григорий отзвонил призывную и, устроившись около окна поудобнее, стал ожидать окончания заутренней, чтобы отзвонить отходную.
 Навалившись на окно колокольни, новозванный звонарь то ли сильно задумался, то ли вздремнул, а потому не заметил, когда появился около колокольни весельчак Алексей Рудаков, сторож скотного двора. Алексей громко крикнул: Эй, ты, революционная смена, вдарь "барыню", а я по дороге пляшу". Гриша, не долго думая, начал от-званивать "барыню", забыв о ходе заутренней, и стал наблюдать как Алексей "коленца выделывал". Вообще-то, до окончания богослужения в церкви оставалось несколько минут, и если бы звонарь начал звонить отходную, то все было бы в порядке, а тут звонит "барыню". Богомолки постарше в удивлении стали креститься, а те, что помоложе, заулыбались. Поп шепнул дьякону: "Иди, утихо-мирь". Вот тут-то и началось самое непредвиденное. Дьяк, мужчина среднего возраста, большого ро-ста, обладал очень громким голосом-басом. Подойдя к лестнице, ведущей на колокольню, дьяк поле-нился подняться по ней наверх, а решил перекричать колокольный звон и гаркнул: "ты, "Сатана" (прозвище истинного звонаря), распротак твою в бога... прекрати наяривать барыню, давай отход-ную". Гриша за звоном не расслышал этого призыва и продолжал играть, зато в церкви хорошо слы-шен был оглушительный богохульный рев дьяка. Поп поперхнулся, старушки в ужасе раскрыли рты, а молодухи еще громче засмеялись, а дед Антон громко произнес "вот дьяк дает, ну и ну.» Дьяк же, поняв, что звон не перекричать, обозленно побежал наверх по лестнице, заорав "прекрати". Этот призыв дошел до молодого звонаря и с испугу он, перепутав мелодии призывной и отходной, начал звонить, что-то наподобие набата. Все богомолки восприняли это за отходную, начали выходить из церкви, обсуждая происшествие, акцентируя внимание не на Григории, сыгравшем "Барыню", а на богохульстве дьякона. Позднее, когда принимали Григория в комсомол, ему задали вопрос, верит ли он в бога? Он заявил, что если бы верил, то не играл бы "Барыню" во время службы церкви. Это за-явление было воспринято комсомольцами, как антирелигиозный акт.


Нам, как и всем детям, были присущи различные игры, в которых проявлялись удаль и азарт. Осо-бенно много игр было в теплое время года. Подбадривающие крики, свист, улюлюканье болельщи-ков создавало своеобразное веселье во время игр-состязаний. С Гришей во всех играх, как правило, мы были вместе. Для нас, учеников первого-третьего класса, взрослые братья изготовляли луки (из вереска) и стрелы. Мы проводили состязания на дальность и меткость стрельбы из лука. До десяти лет любили играть в бабки, весной на просохших лужайках около церкви. Нас собиралось для игры пять-шесть пацанов. Играли с большим азартом, иногда проигрывали все бабки, а вот сустав никто не имел права проигрывать. У меня всегда было больше бабок, чем у Гриши, но зато он имел для иг-ры сустав, залитый свинцом, что вызывало всеобщую зависть.


С 12-13 лет, когда на лугу становилось сухо, начиналась любимая игра в "Рюхи" ("чушки") - городки, как теперь называют эту игру. В Ичково в 30-х годах в "рюхи" играли и стар и млад, городошные баталии продолжались почти до выпадения снега. Играли в городки не только на лугу, но и на площади в центре Ичкова. Рюхи и биты изготовляли сами и на игру приходили со своими. Палки-биты для нас - малышей были сделаны поменьше, чем для взрослых, а рюхи (чурки, чушки - их так называли в Ичкове) были одинаковые. Эту игру ичковская молодежь очень любила за то, что игра укрепляла мышцы, прививала точность движения, вырабатывала глазомер для выбивания отдельных городков и даже целой фигуры, что было главным в этой игре. Кроме того, надо было найти правильную стойку для броска и овладеть плавностью выпуска биты. Городошные мастера пользовались у нас большим почетом, увидев городошников, мы мальчишки неслись к площадке для городков, убирали всякий  хлам и лепешки   коровяка, выбирали для себя место, откуда удобнее наблюдать за этой игрой любимых городошников, чтобы потом повторять их приёмы, позу и движения при игре со своими сверстниками. Мы досконально изучили и знали правила игры в городки, хотя в соседних деревнях в правилах этой игры были незначительные отличия.
Сравнительно простая техника игры, несложное устройство земляной площадки, размером 30x15 метров, простое изготовление рюх и бит из дерева - способствовало широкому распространению этой игры в деревнях Севера. Игра способствовала хорошему физическому развитию ребят. Рюха (чурка) была длиной около I8 см, диаметром от 4 до 8 см, изготовленная из прочного дерева. Коли-чество чурок, употребляемых в игре, колебалось от 10 до 30 шт. Рюхи помещали в "города", очер-ченные на земле в виде квадратов, Города располагались друг против друга на расстоянии 15-20 м. Между ними проводили черту - "полукон". Все фигуры игроки начинают выбивать с кона, но выби-тый городок давал игрокам право выбивать остальные городки с полукона. У нас было такое прави-ло: после того как игроки "зажгут город" - выбьют хотя бы одну "рюху", "попа" или "городок" - пе-реходили на полукон. Каждая фигура состояла из пяти рюх. Взрослые играли на 15 фигур, а под-ростки - на 10 фигур, которые располагались в квадрате - "городе", и выбивали при помощи бросков биты. Когда игроки одной команды пробьют по две биты, вступали в игру городошники другой ко-манды. Выигрывала команда, которая меньшим количеством бит выбьет все фигуры. Применялось до 15 комбинаций из пяти рюх каждая (пушка, звезда, колодец, артиллерия, пулеметное гнездо (или бабушка в окошке), часовые, вилка, тир, стрелка, коленчатый вал, ракетка, рак, серп, самолет, закры-тое письмо). Письмо выбивали только с раз, расходуя до пяти бит, (тогда как на простые фигуры расходовали одну, а на сложные - две-три биты). Подростки расходовали гораздо больше бит на эти фигуры и вели свой счет иногда - общий, к тому же мы играли на 10 фигур. Один на один играли редко, чаще всего группами (командами), как правило, две команды. Летом после игры в городки бежали в Линное купаться.

Хотя и реже,   чем в городки, играли и в лапту на лугу, где пасли скот и трава была короткая. Очер-чивали площадку примерно Ох20 м. Орудовали битами и носились по этой площадке.
Лапта-бита - круглая палка - длиной около метра и толщиной до 4 см. Ручка несколько тоньше, ее диаметр 3 см. Изготовляли мяч диаметром около 6-7 см (иногда катанный из шерсти). Разделялись на две  равные команды: "бьющую" и "водящую" - и вели борьбу. "Бьющая" - занимала места у края площадки, а игроки «водящей" разбегались по полю. Начав игру "бьющие" по очереди, друг за дру-гом, ударом лапты посылали мяч в поле. Если один игрок промахивается, удар предоставлялся сле-дующему. После удачного удара "бьющие" пытались перебежать через поле и вернуться обратно. "Водящие" же расположившись на поле, стремились поймать мяч с лёта, либо "запятнать" им пере-бегающего противника. Когда это удавалось, происходила смена мест: "бьющие" становились "во-дящими", а "водящие" - бьющими.
Побеждала команда, которая совершала наибольшее число полных перебежек, т.е. со своего конца поля вслед за пущенным мячом добегала до другого конца поля, а затем возвращалась назад. Каждая успешная пробежка игрока "бьющей" команды приносила ей очко. Побеждали в этой игре находчи-вые, внимательные, умеющие быстро бегать. В этой игра у нас вырабатывалась товарищеская спай-ка.


И после лапты (летом) бежали в Линное купаться. Разновидностью лапты, в которую играли и де-вочки, была игра с мячом, сделанным (скатанным) из шерсти.
Становились в круг и рассчитывались по порядку номеров, один из игроков из центра круга подбра-сывал мяч вверх как можно выше, называя при этом чей-нибудь номер. Все разбегались, вызванный (он становится водящим) бежал за мячом и, схватив его, кричал "стоп". Все неподвижно замирали там, где застала команда. Водящий стремился попасть мячом в ближайшего игрока, который уверты-вался от мяча, не сходя с места. Если водящий промахивался, то снова бежал за мячом и все повто-рялось. Когда водящий попадал мячом в игрока, тот становился в центр круга, и игра начиналась сначала.
Была еще круговая лапта, когда одна команда размещалась внутри круга, а игроки второй команды занимали место за его пределами. Те, кто за кругом, старались ударами мяча (катанного из шерсти или сшитого из портна и набитого шерстью) выбивать из круга.
Игроки внутри круга увертывались от удара мячом или отбивали мяч любым способом одной или двумя руками. Если это удавалось, игрок оставался в кругу, нет - покидал круг. Когда все игроки из круга были выбиты, команды менялись местами. Эта круговая лапта сохранилась и теперь с той раз-ницей, что применяют бейсбольный мяч и не увертываются от удара, а отбивают мяч любым спосо-бом. Еще была очень простая игра в мяч, кожаный, набитый паклей или тряпками. Игра протекала так. Все участники делились на две группы. Каждая группа стремилась загнать этот мяч за черту "противников". Это похоже было на "футбол", так как мяч гоняли ногами, только не в ворота, а за черту.


Зимой в свободное от учебы или работы время мы каталась на лыжах с горы на луг, ходили на лыжах на охоту в лес ловить в силки куропаток.
Лыжи у Гриши были очень красивые "финские", фабричного изготовления с бамбуковыми палками. По лыжне можно было на них быстро бегать. У меня лыжи были изготовлены старшим братом, зна-чительно шире фабричных, не очень длинные, тяжелые, поэтому я всегда отставал от Гриши при бе-ге на лыжне, но побеждал, когда шли по снегу, без дорог и особенно в лесу по рыхлому снегу. Я, конечно, завидовал его лыжам и часто просил покататься на них. Зато у меня были еще лыжи для охоты: широкие, короткие и подшитые оленьей шкурой. Ходил я на них на охоту с ружьем за тетеревами и куропатками. На них ходил без палок. Руки должны быть свободны от палок, так как ружье должно быть наготове, чтобы сделать выстрел, когда тетерева с шумом вылетают из под снега, где они ночевали. Стрелять приходилось влет. И если они не надают своим внезапным шумом, вылетая почти из-под лыж, то иногда удавалось подстрелить краснобрового красавца.
С Григорием мы ловила белых куропаток в силки, которые расставляли между кустами, искусствен-но сделанными из веток берез, Описывать этот способ лова не буду, видимо, он теперь запрещен.
Успехи у нас была небольшие. За зиму по 3-5 куропаток попадало, не больше.
Зимы длились почти пять-шесть месяцев. В это время катались не только на лыжах, но и на коньках, сделанных местными умельцами или купленных в Архангельске "Снегурочках". Самодельные конь-ки были такими: на деревянную пластину прикреплялся железный полоз, и эти конька привязывали к валенку бечевкой. На коньках, сделанных для нас взрослыми, катались на санках. Проводились и лыжные состязания, как на скорость, так и при катании с гор, холмов, заросших деревьями и кустар-никами (что-то наподобие слалома). В тридцатых годах стал процветать хоккей с мячом, который также докатился и до Ичкова. Появились мячи и самодельные клюшки, и начались эти игры, хотя и не по правилам, которых толком не знали, но уже с судьей.

Мы с Григорием больше всего на свете любили природу: лес, озера, луга, могучую Северную Двину и Хепалку, запахи трав, грибов и щебетанье птиц.
Мы с Гришей были страстными рыбаками. Уже с восьми лет росистым утром бегали мы с удочками на тихое все в кувшинках озеро Хепальское. Дно озера илистое, в ряде мест ближе к берегу и песча-но-галечное (аришник).
Прибрежная зона в большинстве мест поросла различной растительностью, поэтому ловить рыбу с берега почти негде. Ловили с плотика, сделанного взрослыми рыболовами и охотниками. Щук ловили жерлицами, ставив с плотика на приколы. Не всегда бывает удача и на Хепальском. Летом тридцать второго у наших матерей не было ни хлеба, ни картошки, ни каких-либо круп. Мы с Григорием пошли на Хепальское с ночевкой, не имея продуктов, и только немного соли было у нас. Мы надеялись ловить рыбы, чтобы самим покушать уху и матерям принести рыбы, по дороге на озеро и обратно собрать грибов.
Как на грех, в первый день мы не наловили рыбы на уху. Несколько окуньков-живцов поставили на щучьи уда и, чтобы утолить голод, стали готовить грибное блюдо. Белые грибы, промытые в чистой воде, нарезали мелкими кусочками в котелок, посолили содержимое, котелок плотно закрыли крышкой, засыпали по самую крышку золой костра, в своем собственном соку грибы очень быстро упарились и мы хорошо поужинали - наполнили желудки. Каково же было наше удивление оттого, что голод не был утолен, и особенно это чувствовалось утром.
Следующий новый день нас порадовал. Наловили мы все же окуней на уху и для дома несколько щук. Запомнилась эта уха. Мы сидели у дымящегося котелка с ухой из окуней. От котелка шел такой аромат, что испытывали страшный голод и головокружение. Наварная уха была очень аппетитной. Никакая сила не смогла бы оттянуть нас от котелка с ухой. Дымок придавал ухе особую прелесть и тонкость.
Осенью все мы воспряли духом, когда появилась первая молодая картошка. На рыбалке на Хепаль-ском мы уже варили двойную рыбацкую уху. Сначала варили мелочь. В бульон клали картошку, за-тем крупных окуней или щуку. Котелок с почти готовой ухой приспускали на тлящие угли, томили. Потом деревянными ложками ели уху и рыбу до пота, до предела. Шли спать в избушку в блаженном состоянии...
Кроме основного водоема, где мы чаще всего ловили рыбу, озера Хапальского - мы знали еще Горное, что в двух километрах южнее Хепальского. На Горное разрешалось нам ходить только вдвоем, в одиночку ходить на это озеро нам не разрешали родители. Так и не узнал почему. Чаща всего на это озеро мы ходила вместе с Гришей в возрасте 14-16 лет и старше, беря с собой охотничьи ружья. Горное небольшое, почти круглое озеро, расположенное необычно, как бы на возвышенности. Окружено оно борами, высоченными соснами и елями. Озеро, богатое растительностью, личинками стрекоз и комаров (мотылем), прекрасным кормом для плотвы и окуня, было гнездовым угодьем для кряковых уток и одной пары лебедей. Поверхность озера около берега во многих местах в зеленых кувшинковых листьях. Летом цветов на кувшинках очень много, а к осени она превращаются в зеленые кубышечки с семенами внутри. Мы иногда ели эти кубышки, находя сладость в них. Поздней осенью кубышки буреют и уходят на дно, чтобы дать новые всходы. Дорога выводит к озеру, где песчаная отмель, около которой стоят плоты, сделанные охотниками, но пользовались ими те, кто приходил на озеро первым. В двух метрах от берега озера повалено большое дерево так, чтобы можно было отдохнуть, придя к озеру, переобуться, усевшись на это дерево как на скамью. С этого места открывается панорама почти круглого озера, обнесенного глухой стеной вековых сосен и елей. На противоположном берегу видна горловиноообразная лахта - исток речки Горной.
Когда сидишь на плотике вблизи берега, поглядывая на поплавок, ощущаешь живую тишину, наполненную лесными звуками, щемящими сердца. Как только бросишь крючок с наживкой, так сразу хватит червячка сорожка. Поэтому с грузильцем делаем лесочку, чтобы наживка быстрее ко дну шла, а там уж наверняка ее схватит красноперый, полосатый окунь. Он на этом озере светлее, чем на Хепальском. Если нет клёва,   а ехать на другое место не хочется, то любуешься лилиями-кувшинками, огромными стрекозами, деревьями на берегу и наслаждаешься звуками леса. Покой становится на душе и радостно ощущение жизни.
Есть одно место на берегу, с которого видно все озеро. Нам тогда казалось, что на этом озере только зеркальная гладь, словно вечный штиль. Зыбь от ветра бывает набольшая благодаря стене леса во-круг озера. Из озера вытекает речка Горная, а пополняется озеро водой от нескольких родников, от которых бегут в озеро ручейки да водой стаявшего снега в борах.
Весной на этом озере ежегодно наблюдали пару лебедей, летом уже с выводком - всю лебединую семью, которая в октябре улетала на юг. На южной стороне озера высокий бор, где разворочены муравейники и коряги - следы медвежьей семьи, живущей здесь. Иногда нам удавалось видеть медведя, пришедшего попить речной воды и покупаться.   На той стороне, где вытекает Горная, противоположном берегу речки, большая луговина, на которой можно увидеть сохатого или лосиху с теленочком.
В борах или моховом болоте, богатом клюквой и брусникой, токуются выводки глухарей. Вдоль речки много низинных, заболоченных мест с высокой травой. На этих мокрых лужайках, на искусственно созданных возвышенностях, небольшие стога сена, оставшиеся еще от прошлого года и новые, хотя уже и те и другие объедены сохатыми и имеют причудливую грибовидную форму. Вдоль всей речки до слияния с Хепалкой узкая тропинка с отводками к каждому омуту. В вилке - слиянии двух речек - очень хорошая охотничья избушка, построенная Андреем Вершининым. В этой избушке мы часто ночевали, она прочная и теплая. Здесь же поляны, покрытые травой, и тоже стожки с сеном. После слияния речек строго на запад течёт единая более мощная Хепалка до впадения в Северную Двинy, причем с большой особенностью. Не доходя несколько сот метров до С.Двины, Хепалка уходит под землю, а вытекает на берег Северной Двины как большой ключ. Нам не разрешали ходить в этот район, поэтому я описать впадение р. Хепалки в Северную Двину не могу.
Лес у Горного девственный, не знавший топора лесоруба. Могучие ели с сединой высоко уходят в небо. На берегу озера, у истока речка, среди могучих елей, как среди великанов, охраняющих сокро-вища, стоит избушка. Она отличается от той, что на Хепальском, добротностью. Срублена из тол-стых бревен в паз, с проложенным между ними мхом, хорошо проконопаченными щелями этим сфагнумом. Есть пол и потолок из пластин в паз. Потолок утеплён листами коры, снятой со стволов ёлок, и засыпан в четверть слоем земли. Крыша с высоким скатом и чердаком под нею, куда сделано входное окно, закрытое ставнями. В стене, обращенной на юг, дверь размером чуть  меньше роста человека, плотная, на кованых навесах и с крепкими защелками с обеих сторон. Небольшое окно с двойными застекленными рамами, а в простенке, на наружной стороне стены между дверью и окном, под навесом крыши, вешалки для ружья, кузова и одежды, а внизу полка для просушки обуви. Под окном скамейка, около которой яма для окурков. Вдоль восточной и западной стен до самой крыши костры поленницы, заготовленной к зиме, а у северной стены штабель кряжей сухостоя. Внутри печь-каменка по-черному, добротно и аккуратно сложенная, с дверцей у топки. Сверху, на ровно сложенные камни можно ставить котелок, чтобы сварить суп или уху, и чайник - скипятить чай. Нары на двух человек с изголовьем из плахи, стол у окна, скамья вдоль стены, а над окном полка, на которой берестяные туеса, в которых соль, сухари, крупа, в одном из них, закрывающемся, спички, огниво, трут и кресало; туг же ложки, нож, две кружки, котелок и чайник. Все это говорило о том, что здесь зимой живет охотник, в период охоты на белку. Эта глухомань была прекрасным местом обитания белки. Большую   часть своей короткой жизни зверёк проводит на деревьях, где находит и пищу, и дом, а спасение от врагов. В этом лесу белки жили оседло и очень редко уходили в поисках лучшего корма.

Запомнился, правда, один случай, когда сотни белок из леса с правого берега Северной Двины через Ичково, подняв переполох охотничьих собак, двигались к реке через луг и, переплыв С.Двину, по-мчались в левобережную тайгу. Почему и куда устремились пушистые путешественницы, мы толком не знали.
Охотники в зиму на двадцать девятый год не имели хороших трофеев. В последующие годы промы-сел белки продолжался, белковье продолжалось и после организации колхозов.
В этой лесной чащобе нас, молодых рыбаков, пугали таинственным ночным образом жизни, бес-шумным, "теневым" полётом, необыкновенными звуками— раскатистыми, с уханьем и диким хохо-том, с очень большой головой с рожками, огромными глазами громадные птицы. Родители нам говорили, что филин или другая какая-либо сова издает эти звуки и бояться их не надо. И все же наше сердца сжимались от этих звуков. Охотник Степан Распутин предупреждал, чтобы мы не разоряли гнезд филина, он защищает гнездо и может острым клювом-крючком и острыми когтями серпом запросто убить человека, а уж изуродовать несомненно.
В летние и осенние дни, до занятий в школе, ходили по грибы и за ягодами на Варварино болото и в боры около него. Ходили по тропинкам в сосновых борах, упругих от опавшей хвои, ощущая драз-нящий грибной дух вокруг, вслушиваясь в звонкую перекличку рассыпавшихся по лесу девчонок, в таинственные шорохи в чащобе и испытывая мгновенный страх от взлета рябчика или глухаря, охватывающий ознобом детскую душу.
Рыбачили и на Северной Двине. Перед сном упрашивали матерей разбудить на утренней зорьке, не проспать бы самый клев. Дождевые черви накопаны, с вечера всё подготовлено. Еще и коров со дво-ра не выгоняли, и куры не пили из лужиц воду, а окна наших домов с восточной стороны точно про-зрели и стены зарозовели. Мы с Гришей с удочками на плечах и с банками в руке, где наживка хра-нится, бежим к реке, к заветной заводи, где есть большой омут и перекат, предвкушая удовольствие ужения. Утренняя роса на траве холодила наши босые ноги, и сон как рукой снимало. На блестяще-матовом от росы лугу протянулся наш след, как две лыжни зимой на снегу. Особенно красив на вос-ходе солнца был вересник, похожий на большой остров в белом тумане, как в воде.
Запах луговых трав мне не описать, его просто надо вдыхать. На нашем заветном месте заранее под-готовлены скамеечки из чурок и рогульки, на которые клали удилища. Хотя на берегу прохладно от остывшей воды, но мы этого не ощущали, так как были хотя и босиком, но в телогрейках, а на голове кепки. Забрасывали наживленные крючки в реку и до боли в глазах всматривались в поплавки, не начнет ли он полегоньку оживать. И вот  удача: взметнулось удилище, и сверкнула на солнце трепещущая красноперка, чуть длиннее указательного пальца, но и это чувство, незабываемое в течение всей жизни, не описать.
Ёрш, красноперка, окунек или подлещик всегда приносили великую радость исполнения наших же-ланий и возбуждали охотничью страсть.
Мы, 7-8-легние мальчишки, ловившие рыбу в С.Двине, приносили трофей - до двух десятков ершей. Взрослые часто подсмеивались, задавая ехидный   вопрос: а сколько весит нынче ерш?  Но матери одобряли наш улов и готовили такую уху, что по вкусу считалась на втором месте после стерляжьей. Обычный размер Северодвинского ерша был около десяти сантиметров и весил до 20 граммов. Крупный ерш попадал на крючок очень редко.
Большая голова с выпуклыми глазами, короткое тело с толстым брюхом и мощное колючее воору-жение ерша не пугали юных рыболовов. Мы уже в те годы знали, что днем ерш держится у дна на сравнительно большой глубине и очень активен ночью на мелководье. Ёрш прожорлив, клюет круг-лосуточно все лето. Крючок заглатывает глубоко и не срывается. Так как ерш - рыба стайная, на од-ном места вылавливали несколько штук на одну удочку.
Однако надо было на берегу соблюдать тишину, не стучать, не кричать и особенно по воде не уда-рять. Ерш пуглив. От шума сразу же покидает это место.
Крючки купленные, а лески, удилища, поплавки самодельные были такими, что мы ловили не только ершей, но и окуней и красноперок, а уж потом и крупных лещей, когда нам было около 12-14 лет от роду. В эти годы мы уже стали ставить донки, закидывать с берега продольники-переметы на значительное расстояние от берега. С лодки ловить рыбу нам не разрешали, хотя у Ивана Григорьевича, отца Гриши, была очень хорошая, красивая лодка.
В возрасте 15 лет мы уже усвоили особенности ловли рыбы в Северной Двине. Знали и о влиянии приливов и отливов, происходящих в Белом море, на ловлю рыбы в Северной Двине. Вообще-то, резко заметно это явление примерно в районе Усть-Пинеги. Но и у нас на реке у деревни Ичково в течение суток примерно через каждые 6 часов вода в реке то прибывает, то убывает. Помнится, что во время отлива вода спадает на десятки сантиметров, а во время прилива вода вновь прибывает на такой же уровень. Мы уже замечали, что рыба лучше берет во время отлива, но в середине лета очень плохой клёв в это время. В жаркое время лещ и язь лучше кормились в прибылой воде. Хоро-ший клев леща, когда была устойчивая хорошая погода.   Благоприятен южный и юго-западный ве-тер, а во время северного ветра лучше не ходить на рыбалку на Северную Двину. Место для ловли леща с иловато-глинистым дном, глубокие ямы. Места стоянки лещей нам указывали взрослые, да и сами мы определяли и запоминали их по всплескам.
Когда удавалось еще и яму определить, то   с прикормкой успешно ловили лещей на удочку на тихом течении в июне и июле, особенно в хорошую погоду. Насадкой были красные дождевые черви, мятый хлеб и тесто, чуть-чуть сдобренное мятным или анисовым маслом, разбавленным в подсолнечном. Приманка - кисточка красных червей, насаженных на крючок ниже их головки, была прекрасной. Как только поплавок пошёл в сторону - подсекаешь, а если насадка - хлеб, лучше подсекать, когда поплавок ляжет и задрожит и, вздрогнув, начинает погружаться. Ловить леща надо, имея подсачек. Такую немудреную азбуку юного рыболова мы знали в совершенстве и имели хорошие уловы.
Мечтали поймать семгу, но не удавалось, а вот стерлядку ловили, правда, за много лет несколько штук. Рыбачили детьми и в юношеские годы, а чем дальше, рыбалки случались все реже и реже.
На рыбалку на Северную Двину иногда ходили мы гурьбой по четыре-пять мальчишек. Придя на берег реки, прежде чем начать лов рыбы, проводили состязание по "выпечке блинов" - бросанию плоских камешков так, чтобы они много раз подскакивали на поверхности воды перед тем, как утонуть. Победитель игры "печь блины" награждался правом выбора места на берегу для ловли рыбы на удочку в эту вечернюю и реже утреннюю зорьку. Иногда победителя освобождали от сбора дров для костра, если рыбалка длилась всю ночь. Были среди нас и чемпионы-мастера выпекать до 10 и более блинов.
Второй игрой на берегу С.Двины была "меткость" - бросание камешков в банку. Отыскивали боль-шой валун, на него ставили консервную банку. Отсчитывали от валуна двадцать шагов и обозначали линией место, где должен стоять участник игры. Каждый подбирал пять-десять увесистых камушков, и начиналось испытание на меткость. По сигналу старшего очередной игрок мечет камень в банку. Задача - меньшим числом камушков сбить банку с камня. Победитель тот, кто меньше израсходовал камней на сбитие банки.
Ходили на рыбалку с ночевкой, т.е. чтобы половить рыбу на вечерней и утренней зорях. А между зорями на берегу реки разводили костёр и пекли картошку. Обжигая руки, чистили обгоревшую кожуру картошки и, чуть посолив, кушали неописуемый деликатес в наступившей прохладе и тишине успокоившейся С.Двины, как бы тоже решившей отдохнуть, от тяжелого рабочего дня. О картошке пели мы тогда песню:
"Здравствуй милая картошка!
Пионеров идеал.
Тот не знает наслажденья,
Кто картошку не едал.
Лучше холмогорской картошки нет нигде. Она в руках рассыпается, её без ничего есть можно.
Картошка была нашим спутником в жизни. И это отражено в песне:
Эти песни мы пели у пионерского костра, на рыбалке, и были они нашими спутниками в жизни.


Весной тридцать третьего года отец Гриши - Иван Григорьевич - разрешил ему ходить на охоту с ружьем. Ружьё у Гриши было 28 калибра, центрального боя, новенькое, очень красивое, был и па-тронташ, и ягдташ. Однако Иван Григорьевич поставил условие: сдать экзамен по стрельбе и по пра-вилам безопасности. В марте он организовал занятия по стрельбе, на которые был приглашён и я, так как на охоту мы уже ходили вместе, но только с одним моим ружьём. Занятия были организованы за гумном, которое находилось у дороги в вересник на склоне, в ста метрах от бани. На двери входа в печь овина была нарисована утка, почти у самой земли. Мы лежали в тридцати шагах, а по команде Ивана Григорьевича поочередно стреляли утиной дробью. Мое ружье было 24 калибра с винтовочным затвором (переделана трехлинейка на Тульском заводе), очень старое, но било хорошо. Разрешалось сделать два выстрела каждому. После каждого выстрела смотрели цель и отмечали пробоины карандашом. Стреляли хорошо. Но на следующее воскресенье была организована стрельба в "лёт". Для этого Иван Григорьевич поставил длинный шест на овин. От вершины шеста в сторону леса до земли была натянута тонкая веревка, по которой скользил макет утки от вершины шеста до флажка, подвязанного в двух метрах от земли (по высоте).
Иван Григорьевич подавал команду, дергал за шнур, (выдергивал крепление) утка как бы летела вниз. За это время один из нас должен был сделать выстрел. Затем шли смотреть, сколько попало дробин в утку. Если даже попадала одна дробинка, задача считалась выполненной. Успех был очень плохой, расход зарядов был для меня катастрофическим, и я отказался стрелять в «лёт». Но Иван Григорьевич дал пороху и дроби, и мы занятия продолжали. За все эти дни стрельбы нас он учил об-ращению   с ружьем и правилам безопасности на охоте и дома при обращении с ружьём. Его учёба для меня осталась памятной на всю жизнь, и много раз я благодарил (заочно) Ивана Григорьевича за науку, которая мне пригодилась в жизни многократно.

Так мы стали ружейными охотниками и в положенное время (разрешение на охоту) ходили в лес стрелять рябчиков и тетеревов, а в озерах Линное и Колода - уток.
Гриша был среднего роста, коренаст. Помнится, что глаза были голубовато-серые. Он зорко всмат-ривался ими в глубь леса. Юный охотник в лесу вмиг преображался, движения его были бесшумны, лицо становилось строгим. Он любил охоту на рябчиков с манком (пищиком) и однажды пожелал поделиться опытом этой охоты со мной. В лесу у нас были заветные места. Осенью, когда в золоти-стый наряд оделись белокорые березы, багряно-красными стали осины, а ели да молодые стройные сосенки красовались в своих вечнозеленых нарядах, в тихий солнечный день мы с Гришей пришли на одно из заветных мест, в районе Елового ручья, охотиться на рябчика. Тихо, изредка кричала сой-ка, пела свою звонкую песенку синица да стучал на дереве работяга-дятел.
В такой осенний, тихий, ясный день, красавец рябчик, дымчато-бурый с белыми крапинками и чер-ными пестринками, с хохолком на темени, с черным пятном в белой оправе под горлом (у петушка, а у самки горло светлое с пестриками) и красными ободками вокруг глаз, прилетал на зов манка.
Серебряный голосок этой птицы, очень затаившейся на дереве, как будто и нет её там, далеко разно-сился в тихие утренние часы.
Мы уселись под густой елью. Гриша достал из кармана медный пищик (манок) и стал издавать то-ненький с легким перебором свист и напряженно вытягивал шею, прислушиваясь к ответному писку рябчика. Манил, издавая звук самочки: "Ти-уу-та", "ти-уу-та", поворачивая голову в разные направления. И вдруг он мне шепчет, что слышит ответ петушка: "Ттии-ттии-ти-ги-ти", а я ничего не слышал.
Гриша подождал немного и снова поманил. Петушок вновь откликнулся, а даже я это услышал. Вдруг с шумом взлетел рябчик, подлетел к нам и сел на ель рядом с нашей, поворачивая головку из стороны в сторону, ища подружку, позвавшую его. Григорий привычным движением вскинул ружье к плечу, прицелился и нажал на спусковой (крючок). После выстрела рябчик, стукаясь о сучки, камешком упал на землю под ель. Я пробовал призывать рябчиков, но, видимо, они замечали фальшь издаваемого писка и на призыв моего пищика не отзывались. Манить рябчика надо умело, искусно, а для этого надо обладать хорошим слухом. Кроме того, рябчик отзывается на манок только в ясную, слегка прохладную погоду. В ненастье рябчики хоронятся в густом ельнике и помалкивают.
Был всё же у меня успех подозвать к себе рябчика. Шёл я однажды с охоты и в одном бору, отдыхая, услышал позывные рябчика-петушка. Я достал пищик и, стараясь, начал издавать звуки курочки. Так длилось несколько минут. Но рябчик не летел. Вдруг я услышал шорох на лесной подстилке. Оглянувшись, я увидел рябчика, подбежавшего ко мне по земле, он находился примерно в пяти метрах, поворачивая голову, Смотрел по сторонам. Я залюбовался им. Ни о каком выстреле и речи быть не могло. Как только я чуточку пошевелился, рябчик с шумом вспорхнул и улетел далеко от меня.
Это, пожалуй, был самый счастливый день моей охоты, когда я посмотрел эту чудесную птицу и не выстрелил в нее.
В сосновом бору, на сфогновом болоте и в березовых рощах мы с Гришей собирали грибы и ягоды. Особенно много было подосиновиков, рыжиков, волнушек и других губ, а также брусники и черни-ки. И все же мы больше всего увлекались рыбалкой и охотой. С большим наслаждением совершали походы на Хепальское, по путику вдоль Варварина болота и Елового ручья в другие заветные места юго-восточнее Ичкова.
В то время в этих лесах много было тетеревов, куропаток, глухарей, рябчиков, зайцев и другой дичи, а в озерах - щук и окуней. Хотя ружейная охота была менее успешна, чем рыбалка, но побродить по лесу было большим удовольствием.
Работа на МТФ нас приучила вставать в четыре часа утра. Поэтому у нас, молодых охотников, при-вычными стали два утра: одно от зари до восхода солнца, другое с восходом солнца. Смена зорь бы-ла сигналом для начала и охоты, и рыбалки. Так и повелось: началась заря - значит охотиться пора.
Мы познала одну тайну белой куропатки. Белая куропатка сидит на гнезде, затаившись так, что за можно тронуть рукой. Сначала мы недоумевала, как же так, спугнули с гнезда, а яиц нет, что же она так таилась? И вот потом разобрались (видимо, с помощью взрослых). Куропатка, вздетая с гнезда, яйца раскатывает в стороны - на полметра, а то и метр. По возвращении она скатывает яйца обратно в гнездо и сидит, как будто ничего не произошло.
Наша дружба измерялась бессонными ночами под проливными дождями у чадных костров, долгими походами по охотничьим тропам. Вечер. Костер горит и пылает, веселый и приветливый, такой, что глаза трудно отвести от него. На зеркальной поверхности озера отражается его подвижное, неспо-койное красное лицо. Вокруг тихо, лишь где-нибудь громко всплеснёт рыбина. Мы с нетерпением ждем, когда сварится рыба в уже закипавшей воде в котелке, висящем на таганке над костром. Во время рыбалки и охоты с ночевкой отдыхали в охотничьей избушке. В этой дымной избушке прихо-дит крепкий сон. А после трудового дня был волчий аппетит. Даже жиденькая уха, сваренная из не-многочисленной рыбьей мелочи, казалась деликатесом; похлебав её, мы крепко засыпали на под-стилке из душистого сена.
Открытие весеннего охотничьего сезона мы встречали на лугу, залитому водой Северной Двины, а рыбалку - на Хепальском. Весной Северная Двина разливалась, затопляя пожни и луг. Талая вода за два-три дня   выходила из берегов и стремительным потоком лилась через пожни, особенно, когда в Орлецах был на реке затор льда с лесом. Словно приветствуя этот могучий поток, голосили птицы, а в рассветной выси слышались призывные голоса журавлей и гусей. На луг, залитый водой, садились перелетные утки, гуси и масса куликов, маленьких и больших.
Начиналась весенняя охота на уток, иногда удачливая. Стаи уток исчислялись не десятками, а сотня-ми.
Мы охотились на "настоящих" уток-крякв. Эти утки кормятся на мелководьях и на суше, преимуще-ственно по вечерам и ночью. Охотились с подхода и из шалаша, построенного на опушке вересника. Шалаш делали из хвороста и кустарника.   Чаща всего стреляли уток, сидящих на земле или на воде у берега. Охота на крякв, как правило, производилась вечерами и утренними зорями на Линном, Колоде и на других местах кормежек. Так как утром и вечером мы с Гришей работали, то, чаще всего, охотилась днем, засев в местах, куда утка слетаются на днёвку. Использовала манок, подманывая   кряковых.
На Варварином болоте водилось много серых журавлей и куликов, а на озерах и лесных речках - уток. В нашей местности на журавлей не охотились. Журавлей считали священными, приносящими людям счастье, а выстрел по ним - беду. Мы с Гришей любили наблюдать за этими чудесными пти-цами.
В конце апреля, как правило, небольшими стаями прилетали серые журавли. Прилетевшие на родину журавли сразу же начинают участвовать в своеобразном токовании - плясках, которые очень интересны. Чаще всего плясали журавли парами, редко - стаями. Они очень осторожны, поэтому мы наблюдали издалека (в 200-300 метрах). Гнездовья их была около Хепальского, на сплошь заболо-ченной долине, невзрачной, с кочками трясины. Это старое заболоченное, очень коварное озеро, по-чти не посещаемое людьми, и облюбовала журавли для своих гнездований, находя пищу на моховом болоте. Найти гнездо журавлей очень трудно, так как журавли очень скрытны.
Мы знали одно журавлиное гнездо, построенное прямо на земле (на кочке) очень небрежно, как куча хвороста, внутри которого располагался выстланный сухой травой лоток. Мы установили, что ста-рые птицы занимают свои прошлогодние гнезда, подновив их. Самка откладывала 2-3 крупных яйца. Насиживают поочередно обе птицы. Но самец сидит только тогда, когда самка уходит из гнезда на кормежку. Самец находится поблизости от гнезда, зорко охраняет гнездовий участок. Примерно через месяц после начала высиживания у журавлей появляются птенцы, растущие очень быстро. Как только они поднимались на крыло, вся семья утром и вечером совершала вылеты на кормежку на копанины (в поля), где рожь, овес или горох. Мы установили, что журавли любят кушать зерна, ягоды, различные травы и корни. Даже видели, как некоторые журавли ловили лягушек и мышей. Все это нам удалось наблюдать в течение трёх лет. Может быть, я не все запомнил и думаю, что читатели мне простят.
В рассветной выси весной слышатся голоса прилетающих, а осенью улетающих (большими косяками пролетающих) журавлей.
Оба мы была комсомольцами. В комсомол вступили четырнадцатилетними. Комсомольские поруче-ния Григорий выполнял аккуратно и в срок. У него было постоянное поручение писать призывы, лозунги на бумаге и красной материи, которые тогда были в моде, оформлять стенную газету, которую мы выпускали еженедельно, просиживая над ней вечерами, а также он отвечал за украшение внутренних помещений избы-читальни. Но всё же не это было главным. Он был самым активным участником и вдохновителем самодеятельного музыкального кружка. Часто комсомольцы выступали перед колхозниками в Ичкове, Ступине и Копачове. Ставили спектакли и что-то наподобие концертов. Со сцены избы-читальни звучала северная песня, заливались гармонь и задорная балалайка. Девушки выступали на сцене в северных нарядах, позаимствованных у матерей и бабушек. На каждом вечере самодеятельности комсомольцы выступали с частушками, ими же составленными, с критикой на злобу дня и лирическими. Гриша играл на гармошке, а я с комсомолкой Лизой декламировал стихи и частушки. Был и курьез. Однажды за частушку, вернее за резкую, но справедливую критику плохой работы одного колхозника, силача и забияки, он нас с Гришей вечером побил, но рано утром следующего дня пришел с извинениями, и мы его простили. В избе-читальне с 1932 года начали работать различные кружки, организованные под руководством Антипина Андрея.
Особенно много посетителей избы-читальни стало с появлением детекторного радиоприемника, с наушниками. Поэтому нам приходилось мало слушать передачи из Москвы из уважения к старшим, которым дали преимущественное право пользования наушниками (иногда наушник клали в кувшин, и несколько человек сразу слушали передачу).
Празднование Первого мая и годовщины Великого Октября проводили бурно: демонстрации, флаги, взволнованные речи, прежде всего молодежи. Все это волновало, будоражило, возвышало нас, мальчишек. Мы верили в светлое будущее, в то, что сбудутся наши надежды.
Свою жизнь мы представляли среди природы. Но в тридцать четвертом году у нас у обоих появилось желание служить в армии, в кавалерии. Мы любили лошадей и мечтали стать кавалеристами.
Не могу точно сказать, что послужило основанием зародившейся мечте быть красными командира-ми. Это, видимо, результат активизировавшейся работы ОСОАВИАХИМА. Занятия по военной подготовке проводились часто.
Григорий занимался тем делом, которое выпадало на долю рядового колхозника. Он управлялся с лошадью и плугом, косил траву и заготовлял дрова, делал все, что положено членам полеводческой бригады. Он как-то радостно трудился на колхозных полях и пожнях.
В деревне было правило: бери косу, покажи, какой ты есть работник. Девушки ценили ребят по их работе. Вместе с отцом и старшими братьями выходили мальчишки на пожни и неудобья. В руках такие же, как у отцов, косы. Только   черенки покороче, по росту. Мы старались, потели, хотя и не угонялись за отцом, похвалу имели. Ворошили душистое сено, возили сено к стогам.
В шестнадцать лет я стал бригадиром животноводов, в таком же возрасте бригадиром животноводов стал и Григорий, сменивший меня в декабре 1934 года, когда я поехал учиться в ВКСХШ. До этого, с назначением меня бригадиром животноводов, я попросил, чтобы учетчиком молока и кормов поставили Григория Ивановича, комсомольца, хорошо работающего в полеводческой бригаде, грамотного и с хорошим почерком. Более года мы вместе с ним работали на МТФ. За все время не было ни одного расхождения в учете выработанных трудодней каждым членом бригады, в количестве принятого и сданного на маслозавод молока; не было недоразумений с кормами для коров; корма он развешивал по нормам, установленным зоотехником. Воровства молока и кормов на ферме не было.
Это объяснялось там, что у нас на севере вор презирался всю жизнь, и к тому же вступил в силу очень жесткий закон по охране социалистической собственности. Наша совместная работа на МТФ описана еще в главе "Они были первыми". Вспоминаются наши обязательства, которые мы давали на комсомольских собраниях: быть образцом в поведении, в труде, в семье и среди колхозников. Это записывалось в постановлении собрания.
На колхозных собраниях и, особенно на сборах бригады позорили лодырей и прогульщиков, считая, что это - пятно на всю бригаду. Дисциплина была хорошая. На работу на ферму приходили в назна-ченное время, хотя и приходилось утром вставать в четвертом часу. Колхозники и колхозницы тру-дились великолепно, и мы, молодые люди, подражали им.
Работа в поле, на ферме, на пожнях как будто прибавляет лет. За одно лишь лето в чем-то равняет нас со взрослыми людьми. Ночью во сне продолжался рабочий день, видимо, большое стремление к труду было у нас. Правда, в зимние сны, часто виделось лето. Вообще-то, очень интересно зимнее видение лета.

В 1935-1937 годах мы редко встречались и лишь иногда в письмах обменивались успехами в работе и учебе. Последняя наша встреча была летом 1938 года, когда я, получив десятидневный отпуск в Харьковском артиллерийском училище, курсантом которого был зачислен, приехал в Ичково к матери. Григорий обратился ко мне за рекомендацией для поступления в военное училище. Я с радостью дал её. Рекомендацию заверили в сельсовете и отослали в военкомат вместе с заявлением об учебе в училище. Эти несколько незабываемых дней провели мы вместе, не предчувствуя даже того, что это наша последняя дружеская встреча.
Сбылась у нас мечта детства: стать красными командирами - мы стали курсантами военных училищ.
Сильна память о родном месте, крепко держится она в человеке. Нелегко жить, нe заглядывая в род-ное гнездо. Сразу же после войны весной 1946 года приехал я в Ичково навестить тяжелобольную мать. Зашел в клуб колхоза, где пела гармошка до боли знакомые, берущие за сердце песни тридца-тых годов и годов Великой Отечественной войны. Вспомнился великий период первых пятилеток и войны в полном объеме, вспомнил и друга Григория Ивановича, офицера, не вернувшегося с полей сражений. В 1953 году вновь побывал на земле отцов и дедов в Ичкове - в родной деревне. Какое-то приятное тепло разлилось в моей душе. Повидал жену друга Григория Ивановича - Зинаиду Андре-евну и их сына Володю, которому отец завещал будущее нашей Родины.
Через 45 лет после первого колхозного собрания, в 1975 году, приехал в Ичково проводить в послед-ний путь родного брата Якова Григорьевича. Оборвалась прочная родная связь с Ичковом. Нет там больше близких по крови. Босыми ногами ступал я по той деревенской дороге, по которой в детстве и юности мы с Гришей ходили ежедневно. Ощущалось соприкосновение с родным, дорогим сердцу и очень близким для меня, но в то же время чувствовалось и коренное изменение во всем. Появлялась непонятная жалость к утраченному, хотя и, понятно, невозвратимому. Шел я по дороге, где не было следов лошади, а колея от автомобилей да выбоины от гусениц тракторов. На крышах домов уже не деревянная - тесовая, а шиферная кровля и не коньки, а телевизионные антенны. В каждом доме, в каждой комнате электрическое освещение, а на кухне газовые плиты, хотя русская печь как монумент стоит на прежнем месте.
Встречались уже старенькие комсомолки тридцатых годов, по три нормы выполнявшие в годы вой-ны, работая даже  за "палочки", не павшие духом. Их светящиеся глаза были полны оптимизма, хотя большинство из них - вдовы-солдатки, как себя они называли. Работают на ферме молодые девчата, точно такие же и, вроде, другие, какими помнятся из далекого прошлого. Одно схоже: радостные, веселые, работающие с песней.
Война отобрала у меня сильного, смелого, жизнелюбивого друга детства, который смог бы многое сделать в жизни. Мне всю долгую жизнь не хватало друга - хорошего и надежного, каким был Гри-горий. Мы с ним были мечтателями, жили вольно, раскованно, не лукавили и не виляли.
Григорий Иванович любил Родину. В бою он смело шел на дула пулеметов и жерла орудий   брони-рованных чудовищ и пал смертью героя среди первых на Смоленской земле. Мы помним о нем. Вы-рос сын и растет внук, обеспечивая Григорию бессмертие. Помню и я о тебе, мой хороший друг, и ту нашу клятву: не дрогнуть в бою. Я нашей клятвы не нарушил. На снимке и в сводке Совинформбюро сказано, как я воевал в первые месяцы Великой Отечественной войны. Может быть Григорий видел этот снимок в газете и читал (слышал) сводку Совинформбюро от 28 августа 1941 года.
Григорий Иванович пал смертью храбрых за то, чтобы будущее детей было прекрасным, за социа-лизм, за Родину.




Вересник
Из книги А.Абакумова "Откуда мы родом"

Западнее Моторихи, от склона, где были поля, на лугу, для выпаса скота был «вересник» - царство могучих, пирамидальных елей; нижние ветви их, покрытые мхом, казались седыми, пахнущими самой отдалённой древностью. Почти около каждой ели был густой и высокий можжевеловый куст. Если тайга за околицей почиталась родным домом, то вересник был садом, местом отдыха детей, стариков и выздоравливающих. Здесь ребятишки собирали еловые рыжички со шляпкой в копейку и алтын для засола в бутылях (четвертях) к праздничному столу, и спелые можжевеловые ягоды для замены сахара. Вечнозелёные с пирамидальной кроной ели достигали высоты до 50 метров и в диаметре до метра. Шишки, веретенообразные и лишь немногие яйцевидные, были очень крупные. Некоторые деревья имели возраст до 500 лет, по нашему подсчёту колец на пне срезанного дерева. Этот подсчёт возраста дерева производили мы вместе с учительницей. Чистый еловый бор-вересник резко отличался от елового леса, растущего в тайге, в километре от него. Там, в тайге, ели были пониже, шишки помельче и встречались берёзы и осины, т.е. то был лес, характерный для северодвинской тайги. Своеобразие вересника поняли те, кто пришёл сюда более пяти веков назад, и берегли его как сад, как место отдыха, как реликтовый лес. Однако в пятидесятых годах XX века вересник вырубили под луг, раскорчевали, но ничто тут не растёт. Плакали горькими слезами жители Ичкова, но не смогли отвести топор от вековых  елей, занесённый недальновидными людьми.