Е. О. Противоречий очень много

Дважды, в начале и в конце романа, Пушкин указывает на творческую несостоятельность своего героя. Ему не даются даже начатки поэзии. Первый раз он уселся писать от скуки, желая занять себя и развлечь. “...ничего не вышло из пера его”. И вот, по прошествии времени, он снова погружается в поэзию или стоит на её пороге – на этот раз от неразделённой любви и глубокой меланхолии. Результат тот же. “И он не сделался поэтом...”

Первая глава, седьмая строфа:

Высокой страсти не имея
Для звуков жизни не щадить,
Не мог он ямба от хорея
Как мы ни бились, отличить.

Как понимать “мы?” “Мы” может означать “я” – иногда, говоря о себе лично, используют множественное число. “Мы, Николай, царь земли русской...” Но здесь другой случай. В контексте романа Пушкин использует местоимение “я” единственного числа: “Мой бестолковый ученик”, “Младые дни мои неслись”. Следовательно, “мы” – круг общих знакомых, которые в той или иной мере отдали дань стихосложению. Дельвиг, Кюхельбекер, кто-то ещё. “К перу от карт и к картам от пера” – чеканная формула другого Александра Сергеевича – Грибоедова. Обычные, естественные для дворян занятия.

Возможно, “мы” – весёлая ватага вчерашних лицеистов, вырвавшаяся на свободу. Или известные в то время литераторы, друзья Пушкина Катенин с Шаховским. Правда, все их усилия пропали даром.

Строфа сорок третья:

Онегин дома заперся,
Зевая, за перо взялся,
Хотел писать – но труд упорный
Ему был тошен; ничего
Не вышло из пера его,
И не попал он в цех задорный
Людей, о коих не сужу,
Затем, что к ним принадлежу.

Евгений укатил в деревню и думать забыл про сочинительство. Ни общество молодого поэта, ни его гибель, ни любовь скромной девушки не расшевелили новоявленного помещика. “Путешествия без цели” тоже не всколыхнули души. Прошло около трёх лет. Онегин снова в северной столице:

Как изменилася Татьяна!
Как твёрдо в роль свою вошла!
Как утеснительного сана
Приёмы скоро приняла!
Кто б смел искать девчонки нежной
В сей величавой, в сей небрежной
Законодательнице зал?
И он ей сердце волновал!

Евгений опять превращается в унылого затворника. Восьмая глава, тридцать восьмая строфа:

Он так привык теряться в этом,
Что чуть с ума не своротил
Или не сделался поэтом.
Признаться, то-то б одолжил!
А точно: силой магнетизма
Стихов российских механизма
Едва в то время не постиг
Мой бестолковый ученик.

Не сделался, не постиг. Каким же образом он тогда писал эпиграммы?!

Эпиграмма и есть короткое стихотворение, сатира на личность или общественное явление. Снова первая глава, строфа пятая:

Имел он счастливый талант
Без принужденья в разговоре
Коснуться до всего слегка,
С учёным видом знатока
Хранить молчанье в важном споре
И возбуждать улыбку дам
Огнём нежданных эпиграмм.

Чтобы сочинить огненную эпиграмму, необходимо владеть и стихотворным размером, и рифмой, и обладать образным мышлением – помимо наблюдательности и специфического, насмешливого, ядовитого склада ума. Нужна практика и отточенное, филигранное мастерство. Как же писал стихи Евгений, не умея писать стихи? Тем более, импровизировал?

Строфа сорок шестая:

Сперва Онегина язык
Меня смущал; но я привык
К его язвительному спору,
И к шутке, с жёлчью пополам,
И злости мрачных эпиграмм.

Может всё-таки! Шутки у него жёлчные, эпиграммы мрачные. Неужели здесь феноменальное раздвоение личности? Или всего-навсего небрежность и легкомыслие автора, махнувшего рукой на противоречия?


* * *

М. Лотман в своих Комментариях снимает это противоречие. Пушкин использует слово в переносном смысле. Эпиграмма в контексте первой главы – отнюдь не один из жанров сатирической поэзии, как можно подумать, а “колкое, остроумное замечание, насмешка, острота”. К ним-то Онегин очень даже способен: “Как он язвительно злословил...”

11. 04. 2023