Люди. Владимир Шуф. В край иной

.





В КРАЙ ИНОЙ
      
Автор: Владимир ШУФ (1865-1913)

…………………………..La, ou est mon soleil!

ЧИТАТЕЛЮ

     В книге этой рассказана история души, ищущей Бога. От нeверия и агностицизма, полного сомнений, от разбитых святынь прошлого длинный путь ведет к вере, в край иной. Найдет ли его читатель вместе со мною? Я много странствовал. Я искал своей святыни среди мраморных обломков Эллады, в пустынях Африки, на берегах Нила, на ближнем и дальнем Востоке, где подымаются минареты Ислама и в древних кумирнях стоят истуканы Будды. Я видел Европу и Азию, мертвые города и забытые гробницы. Кровавые войны, землетрясения, народные смуты были перед моими глазами... Я видел мир, -- это путь целой жизни, который привел меня в Палестину, к священным водам Иордана. Свои мысли и впечатления я передал в цикле сонетов. Между ними есть связь, но читатель, не желающий странствовать со мною, может просмотреть каждое стихотворение отдельно, хотя бы для одного развлечения, если ничего иного он не требует от книги и от поэзии.
………………………………………………………………….Автор



ПУТЬ ПЕРВЫЙ

               В ЕГИПЕТ


I. ПРОСТИ.

Был вечер тих, сады благоухали
И яблони стояли все в цвету.
В последний раз, исполненный печали,
Родной земли я видел красоту.

Я уезжал в неведомые дали,
Где дни тревог, где злые бури ждали,

А соловей в сиреневом кусту
Пел молодость, и счастье, и мечту.

Довольно грез! Я знал все сердца муки
И на моём обманчивом пути
Цветам весны беспечно не цвести.

Пел соловей... полны тоской разлуки
Неслись в саду пленительные звуки.
Сад говорил мне доброе «прости»!


II. НА ПАЛУБЕ.

Бежит корабль в синеющую даль.
И я стою, окован думой властной.
Моей мечты, прошедшего мне жаль,
Мне жаль страны, любимой и прекрасной.

Там горы спят, прохладен вечер ясный,
Там кипарис делил мою печаль.
Минувших дней искать, жалеть – напрасно,
И, странствуя, я вспомню их едва ль.

Но к берегам привязан с прежней силой,
Бросаю я магнолии цветок, –
Привет прощальный родины, мне милой.

Прибой его баюкая увлёк,
И в край родной, который так далёк,
Домчат волна и ветер легкокрылый.


III. СПУТНИК.

Мой спутник странный, злая тень моя!
Смотри, как тих на море вечер ясный.
Плывем с тобой мы в южные края...
Чему ж смеешься ты, сосед опасный?

Наморщен лоб под феской темно-красной,
Грудь холодна под золотом шитья.
Ужель не радует нас мир прекрасный
И чуждо нам все счастье бытия?

Смеешься, бес? Красою неизменной
Блестит морская гладь, –  наряд вселенной.
Смотри, зажглась далекая звезда.

Она горит, как перстень драгоценный.
Ты говоришь, –  погаснет без следа?
Пророчишь ты?... не верю, никогда!

IV. ЗАБЫТЫЙ ХРАМ.

Душа моя  –  как разоренный храм.
Стоит алтарь, поруганный, разбитый...
В оправе риз и золоченых рам
Свитые лики стерты и забыты.

Там, где клубился синий фимиам,
Светильник пал на мраморные плиты,
Весь воском залитой, и по стенам
Плюща узоры сетью перевиты.

Ни песен, ни молитв... Тоской объят
Печальный ум. Чему молиться ныне?
К кому воззвать, во что я верить рад?

Мне не зажечь погаснувших лампад
И в тишине, в безмолвии пустыни
Лежат мои поникшие святыни.


V. МОРЕ.

Люблю я ширь лазурную морей,
И бег, и запах корабля смолистый,
И ветерок соленый, влажный, чистый, --
Певучий свист среди высоких рей.

Суровый ЭВР и плещущий Нерей
Умчат туда, где берега скалисты.
По гребням волн, корабль, лети скорей, –
Там мирт цветет и ясен день лучистый.

И с новою простившись стороной,
Я в даль уйду, в невольное скитанье, –
Туда, где свет, где вечно звезд мерцанье.

Скользит корабль, как призрак, над волной.
Моей души неясное исканье
Меня влечет тревожно в край иной.


VI. ВИЗАНТИЯ
                (МОЗАИКА)

Где кипарис задумался над урной,
Я Византию видел, –  дивный сон...
У базилик, от зноя усыплён,
Рог Золотой сверкал волной лазурной.

Босфор умолк, забыв свой ропот бурный.
Сапфир и жемчуг страстно мечет он.
Чуть слышен всплеск весла. В тени колонн
Скользит ладья, подняв шатер пурпурный.

Плывет ли тайно кесарь Феофил
К монахине Евказии? Эфорам
Он отдал власть, научным занят спором.

Гречанка-поэтесса новый пыл
Зажгла в царе, –  любовь к церковным хорам
Но много ль тайн рассказано Босфором?


VII. КАМЕЯ

                Ю. Д. Беляеву

Знаток ты в геммах... Вот моя камея.
Трудился ли над ней Диоскорид?
Резьба ее, быть может, говорит
О веке Филадельфа Птоломея?

О глиптике познаний не имея,
Я не сужу, но, как тебе, открыт
Мне светлый мир искусства и Харит.
Мне кажется прекрасною камея.

Сардоникс млечный алая заря
Окрасила оттенками коралла.
Чей нежный профиль смотрит из овала!

Лик Арсинои, лик сестры царя?
Свои черты, на ониксе горя,
Богиня Эос утром рисовала.


VIII. ЦАРЬГРАД.

Спят берега Босфора голубые,
Стамбул в чалме забылся в грезах сна.
Умолк Восток... Лишь на Святой Софии
Еще горит двурогая луна.

Мечеть, сераль, киоски расписные --
Всё дремлет здесь и чуть озарена
Покоится зубчатая стена
Разрушенной Исламом Византии.

О чем ты грезишь, старый Цареград?
Падет глава, венчанная тюрбаном,
Лучи креста Софию озарят.

Судьба твоя прославится баяном.
Объединенным в дружестве славянам
Да будет здесь единый царь и град!


IX. АТИНА.

Мы долго шли по улицам Галаты.
Здесь был беднейший в городе квартал.
Мой черногорец Марко не солгал, –
Мы постучались в скромные палаты.

Повсюду были ветошь, скарб, заплаты,
Две старых ведьмы развели мангал
И в угольях дрожа перебегал,
Как пламя жизни, огонек крылатый.

Вдруг, точно сон, причудливо дразня,
В дыму жаровни, в отблески огня
Мелькнула тень, –  гречанки профиль резкий.

Чадрой своей слегка задев меня,
Красавица Атина в красной феске,
Смеясь, исчезла в складках занавески.


X. СКУТАРИ.

–  «Куда, скажи, пришелец, ты глядишь?
Там путь в Багдад, опасный путь и длинный.
У нас здесь мир, безмолвие и тишь.
Спят кипарисов темные вершины!»

–  «Тут кладбище печальное, дервиш!».
–  «Здесь Скутари и минарет старинный
Мечети нашей. Здесь цветут долины.
На берегах Босфора ты стоишь».

–  «Прощай, иду! Стамбул исчез из вида.
Меня влечет в страну, где жил калиф,
Где чудный край Гаруна-Адь-Рашида!»

–  «Ну, добрый путь! Будь, странник мой, счастлив!
Вот талисман, –  верней меча Сеида
Послужит он, в дороге сохранив!».


XI. ШАХМАТЫ.

Раз с мудрецом, прибывшим издалёка,
Халиф сидел за шахматной доской.
Сиял кругом богатствами Востока
Весь в арабесках вычурный покой.

Мудрец в чалме взял бороду рукой,
Халиф играл, задумавшись глубоко.
–  «Скажи, мудрец, приманкою какой
Влечет наш ум игра? В ней сила рока?

Как в алгебре, законы в ней царят?
Где счастья нет, там правит разум здравый!».
Мудрец, взяв ферзь, отвел слона назад.

–  «Халиф, ты прав! –  звучит ответ лукавый. –
Для мудрецов умнее нет забавы:
От мудрости в ней отдых... шах и мат!»


XII. МРАМОРНОЕ МОРЕ.

Маяк последний скрылся на Босфоре.
На солнце блещет Мраморное море.

Его лазурь вся в струйках ветерка,
Как сладкий вздох, морская зыбь легка.

Легко и мне... Печаль моя и горе –
Исчезло все, как тают облака.
Ко мне волна спешит издалека
Вся в жемчугах и золотом уборе.

Не Геро ли всплывает на волне?
Мне грезится сон счастья позабытый
И тонет вновь в прозрачной глубине.

Но берега лазурной далью скрыты.
Там Геллеспонт, там роща Афродиты.
Мечты любви проснутся ли во мне?


XIII. ЛЕГЕНДЫ.

Религии, –  преданья давних лет,
Ещё звучат мечтательно и странно...
Явился Будда с притчами брамана,
Дал Моисей евреям свой завет.

Арабскую поэму Алькорана
Рассказывал Востоку Магомет.
Легенды рая, гурии, нирвана, –
Прекрасный сон, но тайны в мифах нет.

Священных книг сказанья и примеры
В младенчестве народов рождены,
И зрелый ум напрасно ищет веры.

Мы знать хотим, мы веровать должны.
Зачем молчат пустыни и пещеры
И Бог живет лишь в сказках старины?


XIV. СМИРНА.

Алмаз и жемчуг, четки янтарей,
Узорный стих на стали ятагана, –
Нет ничего богаче и пестрей
Роскошной Смирны, дочери Корана.

Причудливо, пленительно и странно
Всё дремлющим Востоком дышит в ней,
Верблюд в тени прохладного фонтана...
И у мечети –  крылья голубей.

Клинок сверкает, кованый в Дамаске,
Кальян дымится в зелени шатра.
И говорит Шехерезада сказки.

Здесь жизнь сама, волшебна и пестра,
Сплетает свой узор, цветы и краски
Пышней и ярче смирнского ковра.


XV. КУРДЫ.

В кофейне Смирны выкурив кальян,
Смотрели мы на море, минареты,
На город, солнцем пламенным согретый.
Вдруг подошли к нам трое мусульман.

То были курды. Башлыки надеты
На голове их были, как тюрбан.
За поясом с насечкой пистолеты,
Кинжалы и зейбегский ятаган.

Что говорить, –  народ совсем не смирный...
Они, сверкнув белками черных глаз,
Кинжалы в стол воткнули подле нас.

Мой спутник – турок, знавший нравы Смирны,
На стол револьвер выложил тотчас, –
То был «селям»*, обычай курдов мирный.

_____________
* «Селям» –  приветствие.


XVI. ШТИЛЬ.

Морская тишь... замолкнул ветер сонный,
Глядится в море синий небосвод,
Весь отражен лазурью ясных вод,
Как в зеркале округлом повторённый.

Минули боги, умерли тритоны,
Прекрасных нимф исчезнул хоровод.
Как это море, небеса бездонны,
И в глубине хор облаков плывет.

И вижу я, пучины гость случайный,
Что в зеркале лишь тени и цвета,
Что в небесах и в море –  пустота.

Вверху, внизу один необычайный
Всё тот же мир, свои открывший тайны.
Он –  волны, тень, лазурная мечта.


XVII. БУРЯ У АРХИПЕЛАГА.

Мы плыли по волнам Архипелага.
Во мраке скрылись берега земли,
Вся в брызгах, пенилась морская влага
И молнии одежду туч зажгли.

Корабль блуждал пугливо, как бродяга.
И голоса, и топот ног вдали
Нам чудились, –  бежала волн ватага,
И гребни их, преследуя, росли.

Бессильно бились цепи рулевые,
Скрипела связь бортов... Сама стихия
Была полна смятенья и тревог.

Казалось, был разгневан нами Бог...
Но, не сказав тебе «прости, Mapия!»,
Я умереть не должен был, не мог.


XVIII. ОСТРОВ ЛЮБВИ.

Вот берега лазурного Лесбоса, –
Отражены лазурью волн они,
И лишь стена Левкадского утеса
Теряется в синеющей тени.

Скала суровая... С ее откоса,
Как птичка, ранена стрелой Эроса,

Упала Сафо, –  и Эллады дни,
О ней вздохнув, грустили не одни.

Там край любви, там остров наслаждений,
В красу подруг влюбленных пылко жен.
Вот ветерок доносится весенний...

Лимоном, лавром, запахом растений
Над гладью моря сладко дышит он...
Любовь моя! –  увы, ты светлый сон!


XIX. МАЯК.

Наш капитан корабль ведет к Евбее...
На палубе брожу я, одинок.
Ночь на море глядит еще темнее,
Лишь там, во мгле, мигает огонёк.

Как звездочка, он ярок и далёк.
Пусть бьет волна, скрипит канат на рее,
И наш корабль под ветром на борт лёг.
Свет маяка душе еще роднее.

Там берег, пристань, –  можно отдохнуть
Там ждет пловца случайная подруга...
Но я куда направлю долгий путь?

Не все ль равно? Под синим небом юга
И на волнах, где ночью стонет вьюга,
Рад маяком я сердце обмануть.


XX. СУНИОН.

Я помню Сунион, лазурный мыс,
Где сладок волн Эгейских лепет сонный,
Где храм стоит и белые колонны
Хранит один зеленый кипарис.

Паросский мрамор, пеной окропленный,
У самых скал над бездною навис.
Там с Афродитой нежный Адонис
У ясных волн делили вздох влюбленный.

О, боги Греции! Ваш древний храм
В развалинах над гладью моря синей,
Но красота и счастье милы нам.

Не служим мы кумирам и богам,
Потух огонь пред новою святыней, –
И в сердце ночь, и мир еще пустынней.


XXI. ПИРЕИ.

Лазурь небес, лазурь под небесами,
И красными алея парусами,

Зарделась даль синеющих морей.
В Элладе мы, и близок к нам Пирей.

Он там, во мгле, шумящей голосами
Машин, свистков, железных якорей.
Лес тонких мачт и корабельных рей
Из волн морских поднялся перед нами.

Весь порт гремит торговой суетой, –
Лишь на холмах в сиянье небосклона
Виднеются руины Партенона.

Так посреди ничтожности пустой,
Где жизнь пестра, шумна, неугомонна,
Душа летит за светлою мечтой.


XXII. АФИНЫ.

С крутых холмов спускаясь в тень долины,
Где кипарис и кактусы росли,
Увидел я прекрасные Афины,
Белевшие в синеющей дали.

Там на утес поднявшись от земли,
Акрополя священные руины
Над городом Перикла вознесли
Эректеон и дивный храм Афины.

Как путники, что здесь в былые дни
В сандалиях вступали в край Паллады,
Остановись и посох преклони.

Тень апельсинных рощ полна прохлады,
Белеет мрамор, –  храмы, колоннады...
О, светлый Феб, как радостны они!


XXIII. АКРОПОЛЬ.

По ступеням разбитым, к пропилеям
Поднялся я, и там, среди колонн,
Увидел море, горы, небосклон...
Зачем мечту о прошлом мы лелеем?

Акрополь стал пустынным мавзолеем,
Где светлый бог Эллады усыплен.
Садилось солнце, умер Аполлон
И тень легла по миртовым аллеям.

Эректеон в терновнике заглох,
Как саркофаг, где прилепился мох
На мраморе, от времени зеленом.

Не ветер ли скользнул над Партеноном?
Мне чудилось, пронесся тихий вздох
От портика по рухнувшим колоннам.


XXIV. ВАКХАНКИ.

                Ф. Б-ту.

Люблю, мой Диомед, твой пир веселый.
Когда вино струится из кратер.
Ты, как мудрец эпикурейской школы,
Сидишь в кругу смеющихся гетер.

Смех, запах роз, вакханок плечи голы,
И виноград пленительных Фалер
Сплел золотистых гроздьев ореолы
На их кудрях... Твой пир –  богам пример.

Ты оценил любовь и наслажденье.
Люблю читать в насмешливых глазах
Твое великолепное презренье

К утехам мира, где все смерть и прах.
Ничтожна жизнь, но радостно мгновенье...
Ты умер бы с улыбкой на губах.


XXV. ГОРГОНА.

Среди долин, когда спадает зной,
Встают росы вечерней испаренья, –
Горгоны-сестры, бледные виденья,
Рожденные туманностью ночной.

Из трех сестер я встретился с одной,
Я шел на зов таинственного пенья,
Обманутый туманом и луной,
Не ведая Горгоны превращенья.

Она была, как светлая роса,
Я узнавал черты и голос Музы.
Ее любви мне сладки были узы.

Но вот туман поднялся в небеса,
И я увидел голову Медузы
И в кольца змей свитые волоса.


XXVI. ЭЛЕВЗИС.

Минув залив за желтым Саламином,
К Элевзису направил я свой путь.
На древний храм хотелось мне взглянуть,
Покинутый на берегу пустынном.

Я подошел к таинственным руинам.
След колесниц в их каменную грудь
Здесь врезался, –  как будто кто-нибудь
Провел резцом на мраморе старинном.

Куски колонн, подземный свод разрыть...
Чего ищу? –  любви, познанья, веры?
Кругом меня лежит лишь камень серый.

И красный мак вдоль трещин древних плит,
Где тлел огонь Дианы и Цереры,
О пламени потухшем говорит.


XXVII. МРАМОР.

В Элевзисе, в музее позабытом,
Головку я случайно увидал,
По красоте подобную Харитам,
Богинь парнасских чистый идеал.

Обломок древний был ничтожен, мал,
Но жизнь таилась в мраморе разбитом.
Не Фидий ли прекрасный очерк дал
Челу, устам божественным, ланитам?

Восторженно на светлые черты
Смотрел я, полн величием святыни
Поэзии и вечной красоты.

В Элевзисе, в развалинах, в пустыне
Передо мной опять явилась ты
В головке дивной мраморной богини.


XXVIII. ФАЛЕРО.

Там, где охотясь на хребте Гимета
Являлась мне Диана за горой,
Был пробужден я в тихий час рассвета
Эгейских волн ласкающей игрой.

В румянце Эос утренней порой
Земля была туманами одета,
Но облаков раскрылся легкий рой.
Я видел край любви, цветов и света.

О, Фалеро! –  весь в зелени олив
И пышных лоз покоился залив.
Его лазурь сливалась с небосводом.

И берегам, и этим ясным водам,
На миг чужой отрадою счастлив,
Я бросил взгляд, как путник мимоходом.


XXIX. ОЛИМП.

Как жертвенник, где темный и летучий
От гекатомб несется к небу дым,
Олимп вставал видением седым.
Одетый в снег и сумрачные тучи.

Он был суров, пустынный и могучий,
Но луч, скользя по облакам густым,
Зажег вершин серебряные кручи
Божественным сиянием своим.

Как будто бы раскрылася завеса,
И видел я престол и храм Зевеса...
Нагорный снег был мрамора белей.

Но пуст Олимп... За далью скал и леса
В Фессалии, среди ее полей,
Лежал богов почивших мавзолей.


XXX. ЛАРИССА.

Гремит Олимп и снова мечет стрелы,
Течет волной кровавою Пеней.
Эдхем-паша в нем напоит коней,
Переступив Фессалии пределы.

Где ж клефты Греции? 3вучит слышней
Крик «…mutic loquuntur»*. Легки и белы
В рядах эвзонов веют фустанеллы.
Вдали блеснула линия огней.

В тумане туч, грозя, синеют горы.
Вот конные прошли карабинеры, –
Ларисса ждет известий и побед.

На раненых устремлены все взоры.
–  Что, патриот? – Уныл его ответ:
– Идут, идут, и счета туркам нет!

1897 г.
_______
* «Hic mortui vivunt, hic mutic loquuntur (здесь живут мёртвые, здесь говорят немые)».Такие надписи были расположены на библиотеках в Древней Греции.

XXXI. КРИТ.

Вот Кандия! Вот остров тот счастливый,
Где кипарис и вечный лавр цветут.
Как небеса, лазурны волны тут,
И глубоки прозрачные заливы.

Но этих волн обманчив вид красивый.
Морской полип и мягкотелый спрут
Там щупальцев раскинули извивы
И меж камней добычу стерегут.

Чудовища проворны, злы и жадны,
И в лабиринты скал опасно плыть,
Хотя заманчив моря плеск отрадный.

Прекрасна жизнь, но может только нить,
Сплетенная любовью Ариадны,
От злых сомнений сердце сохранить.


XXXII. В СРЕДИЗЕМНОМ МОРЕ.


Закат погас, колышет волны сон,
И темно-синее померкло море.
Богине дня, сияющей Авроре,
Допел вечерний гимн свой Аполлон:

Ему вослед взошла Диана вскоре.
Из глубины на дальний небосклон
Она спешит, и нежно озарен
Морской простор, звучащий в стройном хоре.

И не сама ль богиня по волнам
Плывет в пурпурной раковине там,
И алый парус зыблется, играя?

Все в струйках море, – с края и до края.
И вновь напомнила моим мечтам
Твой зыбкий локон струйка золотая.


XXXIII. ЛЕЙТЕНАНТУ С.

В часы, когда задумчивы, туманны
За небосклон уходят облака
И наш корабль плывет в иные страны,
Привет тебе я шлю издалека.

В чужих краях скиталец неустанный
С прямой душой и сердцем моряка,
Ты измерял седые океаны,
Которых даль, как вечность, велика.

Ты море пел и плеск волны свободной,
Среди зыбей крылатые суда...
Своей звезде ты верен был всегда.

Когда гроза шумит над ширью водной,
В полночный час звездою путеводной.
Была тебе полярная звезда.


XXXIV. У БЕРЕГОВ АФРИКИ.

Там Африка... там часть другая шара,
И к берегам желтеющим несет
Меня по синим волнам "El Cahira",
Пред гаванью замедлив быстрый ход.

Матросы-негры бросились вперед.
Белеет город, и в лучах эфира
Арабский минарет пред ним встает,
Увенчанный как бы чалмой эмира.

Смотрю, отдавшись новым мне мечтам.
Там Нил вдали, песчаный берег там,
Где тени пальм и солнце мечет стрелы.

И как красив и мечетях город белый!
Араб ему рукою шлет "селям",
Земли своей приветствуя пределы.


XXXV. АГНОСТИК.

Горит маяк, видна Александрия...
Но где тот город, мудрый лицемер,
Приют древнейших школ, систем и вер?
Над ним блестят лишь звезды золотые.

И есть ли Дух среди надзвездных сфер?
Как гностикам, все тайны мировые,
Горя звездой, открой мне, Люцифер,
И одари познанием, София!

Не пережить минувшего опять.
Знакомы нам науки, лжеученья,
Раскол ума и веры благодать.

Но к нам сойдут ли горние виденья?
Не знаю я, не смею утверждать,
Не верую и в самые сомненья!


XXXVI. РАМЛИ.

Среди песков, пред желтою пустыней
Открылся Рамли, дремлющий оаз.
Египта зной спадал в вечерний час,
Луна взошла за далью темно-синей.

Араб в чалме, закутавшись картинней
В цветной бурнус, ввел за ограду нас.
Толпой стволов там к царственной вершине
Рос баобаб, чудовищный для глаз.

Огни цветов, и пышный плод банана,
И шепот пальм, как бред во тьме ночной, -
Все страстно там, чудовищно и странно.

Загадкою был мир передо мной,
Как дева-сфинкс, лежавший у фонтана,
На мраморе под яркою луной.


XXXVII. ПАПИРУС.

                Н. Н. Абаз.

В оазисе рамлийском есть дворец,
Под тенью пальм лазурные чертоги...
Там сфинкс лежит на мраморном пороге
И копт-слуга – безмолвья образец.

Там, погрузив в науку ум свой строгий,
Один живет таинственный мудрец.
Он веку чужд, чужд трепету сердец, –
Прошедшему подводит он итоги.

Над свитками папирусов склонён,
Он «книги мертвых» развернул страницы.
Вот ибис вещий, знак числа и птицы...

Как жрец Анубиса, читает он,
И ключ гиэротических письмён
Открыл ему некрополя гробницы.


XXXVIII. ФОНТАН КЛЕОПАТРЫ.

Под тенью пальм, где спит Александрия,
В развалинах есть мраморный фонтан.
Цветут кругом алоэ и банан
И вьется змейка в заросли густые.

Египетской царицы гибкий стан,
Грудь смуглую, запястья золотые
И скарабей, Изиды талисман,
Здесь отражали волны ключевые.

С толпой рабынь царица шла сюда
И, пурпур свой с плеч бронзовых слагая,
Вся пахла амброй, знойная, нагая...

И зеркалом служила ей тогда
Среди цветов кристальная вода,
По мрамору цистерны пробегая.


XXXIX. МУМИЯ.

                «Non humilis mulier...»
                Гораций 1, 37.

На берегах таинственного Нила,
В безмолвии священных пирамид
Прах Клеопатры древность сохранила...
В своей гробнице мумия лежит.

Ты здесь еще... не все взяла могила
И образ твой хранит свой прежний вид.
На пелене, которой стан обвит,
Нард, амбра, мускус, – все, что ты любила.

Бессмертья нет, но спящие черты
Из тьмы веков глядят на нас, желтея.
На месте сердца – камень скарабея.

О, Клеопатра! Так ли, это – ты?
Где пир любви, чертоги Птолемея,
И власть, и блеск роскошной красоты!


XL. ТРИУМФ.

Триумф цариц, ниспосланный судьбою,
Тебе был дан, роскошный, как мечты.
Так в древности Восток свои цветы
Лишь Клеопатре приносил с мольбою.

Но свежестью, но блеском красоты
Могли ль цветы соперничать с тобою?
Румянцем щек и тайной голубою
Волшебных глаз их затмевала ты.

Египет, Смирна, берега Евбеи
Несли тебе нарциссы, орхидеи,
Цветущий кактус и корзины роз.

Корабль наш был пышней оранжереи,
И, весь в цветах, чрез волны моря нес
Царицу счастья, юности и грез.


XLI. КАССИДЭ

Ты свой альбом читаешь путевой.
Его покрыл восточными стихами
Поэт-араб, поклонник верный твой.
О, есть еще поэзия в Исламе!

Метафоры роскошными цветами
Здесь сыплются, как будто дождь живой.
– «Как пери, ты явилась перед нами! --
Так «кассидэ»* Бен-Хури начал свой.

Ты – гурия полуночного края.
Ужель эдем есть в северной стране?
Но ты пришла, – я верю песням рая.

Глаза твои, – как бирюза в волне.
Сиянье Севера блеснуло мне,
На золоте волос твоих играя!»

______________
* Кассидэ - арабская поэма.


XLII. ПОРТ-САИД.

Над Порт-Саидом дремлет душный зной.
Лучи и голубые тени резки,
Опущены на окнах занавески,
В лазури волн дрожит балкон резной.

Канал Лесепса скрылся в пыльном блеске,
Но порт кипит, нарядный и цветной.
Воздушных мачт движенье над волной,
На шлюпках крик и ярко рдеют фески.

Из дельты Нила паруса плывут...
Какая жизнь под этим жгучим зноем!
Мы праздно ум сомненьем беспокоим.

Алмеи пляска, смех, веселый труд
Нахлынут здесь шумящим, пестрым роем,
И тени все от солнца убегут.


XLIII. ПОД МУСТИКЕРОМ.

Как змейка Нила в детской колыбели,
Она спала, коварна и гибка,
И мустикер* вокруг ее постели
Ронял прозрачных кружев облака.

Зной Африки темнел на смуглом теле,
С волною кос откинулась рука
И, как роса на пурпуре цветка,
Из влажных губ жемчужины блестели.

Спала ль она, хотела ль обмануть? --
Со смуглых щек, зардевшихся от ласки,
Не исчезал густой румянец краски.

Еще влеклась доверчиво прильнуть
К подушке белой бронзовая грудь...
О, Эминэ, мечта арабской сказки!

____________
* Мустикер – полог от москитов.


XLIV. МАГОМЕТ.

– «Аллах акбар! Нет Бога кроме Бога!
Так говорят пустыня, неба свод
И пальмы тень у волн бегущих вод.
Так говорит пророк!» – «Пророков много!»

Но руки бедуин простер вперед:
– «Мы Магомета чтим!» – Пески, дорога,
Бурнус, одевший стан его убого, –
Прошедшее здесь все воссоздает.

И мнится мне, в сиянье жгучем света
Среди песков я вижу Магомета,
Его копье, его наряд цветной.

– «Аллах акбар!» – в очах полудня зной,
Рука его восторженно воздета...
Поэт и воин был передо мной.


XLV. СОМНЕНЬЕ.

Тоскует дух, закралась в мысль тревога,
Печальный ум сомненьем угнетен...
Никто, нигде не видел в мире Бога
И, Сущий, был всегда незримым Он.

О Господе седых сказаний много.
Они звучат из вещей тьмы времен,
Но, может быть, обманчив дивный сон,
Сходящий к нам с надзвездного чертога?

Бог Словом был, но верить ли в слова?
Жрецы могли для темного народа
Изобрести понятье Божества.

Перед умом безмолвствует природа.
Лишь в час молитв угаданный едва
Надежды луч нам светит с небосвода.


XLV. ОТЧАЯНЬЕ.

В долине мрачной долго я блуждал
Но терниям, в лохмотьях жалких платье.
Кругом песок, обломки черных скал...
На всем была видна печать проклятья.

Зачем родился я? Зачем жизнь дал
Другим, себе подобным? Без изъятья
Мы все умрем и проклят день зачатья.
Лишь смерть одна – венец для всех начал.

Так для чего без разума, без цели,
Мы боремся от самой колыбели?
Погаснет мысль во мраке вековом.

Случайный мир не создан Божеством,
И если б мы воззвать к Нему хотели, –
Ответа нет... Мир пуст и ночь кругом.


XLVII. ЛЮЦИФЕР.

Явился он... его я не искал,
Но, как звезда, что видима повсюду,
На Севере и Юге, – он сверкал
И озарял камней разбитых груду.

Среди песков, с вершины острых скал
Смотрел он дивно, сам подобный чуду.
Я этот взгляд печальный не забуду, –
Как звездный луч, он в сердце проникал.

Дрожала ночь, был близок час рассвета.
Даль пурпуром была уже одета, –
Бледнел венец вокруг его чела.

Душа его отвергнуть не могла,
Искала мысль признанья и ответа,
Но он погас, – заря Восток зажгла.


XLVIII. ХАМСИН.

Я проходил полуденные страны,
Где злобно дует пламенный Хамсин,
Сорвав шатры, засыпав караваны.
Песчаных бурь страшится бедуин.

В сердцах людских и на песках равнин
Проходят вихри, страсти и бураны.
Над ними образ царствует один,
Неведомый, таинственный и странный.

В нем высшей мысли зреет красота.
Пусть рвет Хамсин убор на пальме гибкой
И гибнет жизни сладкая мечта.

Безмолвный Сфинкс лежит в пустыне зыбкой
И неподвижной, мудрою улыбкой
Его немые скованы уста.


XLIX. БОРЦЫ.

                «La ou est mon soleil».

Бежит волна, поднялся парус птицей
И даль полна неведомых угроз.
Край облаков горит уже зарницей
И чайки крик нам злую весть принес.

Напрягши грудь, суровый, смуглолицый,
Налег на руль уверенно матрос.
За смелый труд награда ждет сторицей,
Кто сердцем тверд, – всегда под бурей рос.

Шумит и плещет море голубое,
Повеял волей крепкий ветерок,
И пусть наш путь тревожен и далек,

Вся жизнь – в борьбе, ничтожество в покое.
Навстречу бурь плывем мы на Восток,
Туда, где блещет солнце золотое!


L. НА ЧУЖБИНЕ.

Увидел я Египет и Элладу,
В развалинах священный Элевзис.
И был я там, где дремлет кипарис,
Где путь лежит к далекому Багдаду.

Я находил в скитаниях отраду.
Корабль мой к Яффе нес попутный бриз,
И море Мертвое открылось взгляду,
Когда с холмов песчаных шел я вниз.

И Нил, и Рейн – равно очам знакомы.
Следить любил я волн морских изломы
И чайки крик томил тоскою грудь...

Но я найду ль, тревожно вдаль влекомый,
Прекрасный край, к стране счастливой путь,
Где в сердце мир, где сладко отдохнуть?