Война и мир. гл. 4-1-10

4-1-10

На пятый день в сарай для пленных,
Явился важный офицер,
Он сделал перекличку «бедных» —
Одна из принятых в том мер.

Дошедши в списке он до Пьера,
Особый сделал он акцент,
Бродить без имени — манера,
Уже опасный прецедент.

С присущим равнодушьем чину,
Лениво оглядев «врагов»,
Велел он устранить причину,
К допросу каждый был готов:

Предстать пред маршалом в том виде,
( Почти на всех — и рвань, и грязь),
Чтоб маршал не был бы в обиде,
И не возникла неприязнь.

Ещё чрез час явилась рота,
Сопровождающих солдат,
Была у них одна забота,
Доставить всех, как ценный клад.

Маршрутом на Деви;чье Поле
Шагал «вредителей» отряд,
Чтоб получить судьбы их долю,
И стал бы рад, иль принял яд.

Тот день был солнечным и ясным,
И воздух необычно чист,
Но вид Москвы стал весь ужасным,
Он больше стал, чем неказист.

Не стлался дым отныне низом,
Он поднимался строго вверх,
Картина вся Москвы «с капризом»,
Полна французам для помех.

Огня пожарищ и не видно,
Столбами вверх струился дым,
Москва горела — так обидно,
Пьер сделался вдвойне раним.

Виднелись пустыри с печами,
Всё, что осталось от домов,
Как будто это стало «знамя»,
Поднято вверх пугать врагов.

Пьер даже не узнал кварталов,
Лишь уцелевших ряд церквей,
Напоминал о том, бывалом,
Что раньше было чудом в ней.

Но Кремль был цел, как града символ,
Все башни издали видны,
Иван Великий словно буйвол
Маячил где-то впереди.

Вблизи блестел знакомый купол:
Ново;деви;чий монастырь,
Раскинул свой заметный «рупор»,
«Обожествляя круг пустынь».

Оттуда слышен слишком звонко
Воскресный божий благовест,
Напомнив Пьеру очень чётко,
Неся с собою божью весть;

Что нынче — наш народный праздник:
В честь богородицы — обет,
А враг, француз — такой проказник
Нанёс народу столько бед.
   
Но этот светлый русский праздник
Не мог никто здесь отмечать,
Народ Москвы, как в нём участник,
Боялся церковь посещать.

Везде творилось разоренье,
И в том числе во всех церквах,
Оставшиеся — к сожаленью,
«Держали праздник в головах».

Встречались изредка и люди,
Боясь попасться на глаза,
Как поджигателей осудят,
С досады прошибёт слеза.

Французкой жизни стал порядок,
Обычай русской жизни пал,
Французский гнёт всем стал не сладок,
Он всех во многом притеснял.

Казалось бы, в вопросах веры,
Не нужно было притеснять,
Наоборот, принять все меры,
Народу дать о том понять;

Что церковь — это часть их жизни,
И тем привлечь народ к себе,
А не лишать его отчизны,
В их постоянной с ним борьбе.

И в том была ЕГО ошибка,
Народ французов не признал,
Москва обрадовала пыткой,
ОН не нашёл в ней свой причал.

Везде и всюду им казалось,
Что каждый житель — это враг,
Им ничего не оставалось,
Найти зачинщиков очаг.

Народ запутать подозреньем,
Чтоб прекратить пожаров сеть,
Рождая вновь остервененье,
Нанизывая эту цепь.

Пьер думал, что его ответы,
На тот вопрос: кто он такой?
Забудут — есть другие беды,
Напрасно приобрёл покой.

Вернулись вновь к нему ответы,
Под кодом: «Тот, кто имя скрыл»,
И потому его приметы
Никто в допросах не забыл.

Он не на шутку был встревожен,
Погибнуть безымянным мог,
И этот путь мог стать возможен,
Бесславный ждёт его итог.

Хотел убить Наполеона,
Под дулом оказался сам,
Французского в Москве закона,
Погибнет с горем пополам.

Всех привели к большому дому,
За домом был огромный сад,
Тот дом для Пьера был знакомый,
Князей Щербатовых был «ад».

В нём находился маршал Даву,
И весь его военный штаб;
Он герцог был, имел он славу:
Жесток, «с клешнями слыл, как краб».

Его вели по галерее,
Исполненной всю из стекла,
К заветной для допроса двери,
Где, может, смерть его ждала.

То бывший кабинет был князя,
Отныне Даву стал, как князь,
В нём с обоюдной неприязнью,
Держал сам маршал с Пьером связь.

Был занят чтением бумаги,
И он, не отрывая глаз,
Ему присущей «всей отваги»,
Вновь повторил в который раз:

Опять: «Кто вы, ваш чин и имя»,
Сковал вдруг Пьера даже страх,
Молчал наш Пьер, катясь в полымя,
Вопрос — секирой будто взмах.

Холодный взгляд сверлил вновь Пьера,
Даву; терпел и ждал ответ,
Не мог придумать Пьер примера,
Правдивый чтоб оставить след.

Но прежде, чем успел решиться,
Пьер дать какой-нибудь ответ,
Даву; решил насторожиться,
Для страха приписав навет:

— Я знаю этого злодея, —
Суровый прозвучал вдруг глас;
Но Пьер от страха, чуть немея,
Но всё же начал свой рассказ.

Его нача;л он с возраженья:
— Вы знать меня и не могли,
Я вас не видел до вторженья…
Но Даву мысли слал свои:

— Владея языком вы нашим,
Похоже, русский вы шпион,
Язык врага — шпиону краше,
Тем боле ценится в том он.

Пьер, как ожил от обвиненья,
Начав себя он защищать,
Вновь повторил он возраженье,
И понял, что нельзя молчать.

Пьер знал — Даву; Экмюльский герцог,
И молвил те же он слова:
— Скажу Вам честно я от сердца:
Шпион — мне злейшая молва.

Известно всем Высоч(е)ство Ваше,
Служил в милиции Москвы,
Что может быть по службе краше,
Порядок возвращать в тиски?

— Как знать мне эту вашу правду,
Кто сможет это доказать, —
Уже чуть мягче молвил Даву,
Но взглядом продолжал «ласкать».

Пьер вспомнил вдруг своё знакомство,
С французским чином Рамбаля;,
Беседу с ним в «плену удобства»:
Как жизнь он спас — всё не тая.

Поскольку всё легко проверить,
У маршала оттаял взгляд,
Наверно, он решил поверить,
Но всё же, выпустил он яд.

Внезапно прервана беседа,
Вошедший важный адъютант,
Принёс известье, «как победу»,
С манерой будто в нём — талант.

Желанный, радостный стал вызов,
И маршал, отложив дела,
Помчался на серьёзный при;зыв,
Где новость важная ждала.

Велел на время всю когорту,
Куда-то снова увести,
Куда, зачем, «к какому борту»?
Пьер должен ждать, средь них «цвести».

И вновь — всё то Деви;чье Поле,
Вершатся судьбы все на нём,
Родным неся одно лишь горе,
Шагал отряд сей под ружьём.

Не помнил Пьер куда, как долго,
Шёл под конвоем их отряд,
Не мог понять какого толка,
На них применят казни яд.

Одна лишь мысль вертелась в Пьере:
Когда и кто, и в том — за что,
В какой такой законной мере,
Ведут невинного его?

Пьер понял — это был порядок,
Другой, чем раньше был у нас,
Казнить без всяких там оглядок,
Пожар — и сам он чтоб угас!

Он вспоминал свой образ жизни,
Хотя и был всю жизнь богат,
Но вот ведут «всё ближе к тризне»,
Наверно, сам в том виноват.