Три каши недоваренных...

Три каши недоваренных, три очных
диплома на три ветреных села
не при царях, три в розовых цветочках
платка, три бешенства, спалившие дотла
три неконтактных пары линз, трёх квочек
три на седьмой водице киселя…
И с этой — ничего себе дракончик! —
я бился и накручивал себя:
походит, мол, болезными пудами,
да где-нибудь разыщет золотник,
чтоб выходится: может, в Абу-Даби
иль на Руфабго, сэкономить дабы,
да мало ли на свете Коста-Рик.

И — здравствуйте! — что вижу? Боже правый!
Воистину, хоть как чуть помяни...
И что мне с этой бестией лукавой
поделать я не знал и де Пари
не ведал Нотр-Дам, как жить — о боже! —
без этой милой фэнтези, кураж
поймавшей тот же, приодетой в тот же
самофракийский лёгкий макияж.

Теперь она изрядно холодна.
Сменила прежний имидж. А зачем? Я
не знал. Но знал: едва ли хоть одна
в неадекватном коррексе её
мозгов мне предназначена ячейка.

За неименьем неотложных дел, —
бочком, бочком, — просачиваясь в трудный
осенний день, я радуюсь тому,
что в толчее не говорю «Привет!» ей,
дежурных недолюбливая фраз.
Как хорошо, что мы не точим ляс,
не ссоримся, одной не едем веткой
метро, не врём, не делаем толпу
наряднее, чем стоило бы в будний
поставленный с ног на голову день,
чей нрав неадекватен, чья губа
с утра и впрямь сегодня дура дурой,
надулась и в толпе не хочет хмурой
на барышень раскатывать себя.

Проехали... И ладно, что не терном,
а тёрками — по тёмным по лесам.
И — ни ногой обратно. Суеверным
я стал каким-то, не особо нервным,
но вспыльчивым: чуть что — и по газам.
А и вернусь, так что с того? Глазам
поверит? Распахнёт ворота? В терем
откроет двери? Тоже мне Сезам!

И — наплевать! ведь есть же «пятихатка»
да зажигалка с куревом, да свинг
в наушниках, да кой-какая хавка,
не бог весть что, но хватит потихоньку
подзахлестнуть самофракийский ник,
а протрезвев — свалить своей дорогой
к большому на распутье валуну
читать репосты древности далёкой
и отвечать на них, как в старину.