В том

в  чистом  виде  запах,
и  я  видел, 
в  зеркалах  канатоходец  открыл  глаза,
озноб  кожи  отражением  чувствует  меж  двух  Лун,
скопище  не  настоящих  змей   
взламывало  предрассветное  состояние,
лишь  один  летал,
солнце  втискивало  яркий  луч
в  плохопригнанный  прищур… 

во  плоти  ползла  усталость,
змея,  щеря  глаза,  злобно  шипела,
стена  отчуждения  меняла  мальчика  с  флейтой,
он  клеит  марки  на  голубя,
он  письмом  обложил  цепкие  когти, –
он  отца  видел  на  фотографии,
его  жизнь  наполняет  творчество,
отца – войны…

родовым  пятном  мерцают  звёзды,
в  том  ли  дыму  огонь?
а  чёрный, 
в  белом  ли  свете?
не  покажет  Джин
к  кому  в  гости  повадился,
лишь  угостит  горьким  одеколоном  запах,
до  сладких  объятий…

доживать  не  придётся,
коль  душа  наполнена  не  душой,
если  голубь  не  долетит,
если  буквы  склюют  бумагу  по  образу  расстрелянных  гильз,
нет  пустоты, 
и  невмоготу  понять  этот  смысл,
разогрей  зима  снег,
да  пусть  капли  пуль  падают  молча,
рядом  нет  никого, 
кто  адрес  перепутал  со  своей  дорогой,
и  рвал  свет  лап  лампами  тревоги,
шёл  переступая
в  ту  даль,  что  на  грани…

разминёмся  для ясности,
в  конуру  пропасти  заберётся  ясный  луч,
посветит  неизбежность,
как  в  последний  путь,
а  я  в  тишине, 
забившись  в  угол,   рычу  сучьи  проповеди,
со  мной  больше  нет  того,  кого  люблю  бесконечно…

мальчик,
наверстаешь,  когда    нибудь   покой,
так  говорит  стрелками  время,
что - то  новое  придёт,  разотрёт,
забудешься,   пусть  неумело,
а  я  напишу  новые  стихи,
а  я  напишу,  чтобы  старые  надоели,
напишу  письмо,  не  отправленное  тобой, 
а  ты  будь  с  флейтой,
тебе, 
себе, 
тем,  кто  услышать  сумеет.