Кирюхино похмелье

      
       Автор: Викулов Сергей Васильевич

      (13 сентября 1922 года – 1 июля 2006 года) – русский, советский поэт,
      активный пропагандист здоровой трезвой жизни.
 
С.В. Викулов – участник Великой Отечественной войны с октября 1942 года. За боевые заслуги дважды награждался орденом Красной Звезды. В 1951 году окончил Вологодский педагогический институт. Член СП СССР с 1950 года. Член правления СП РСФСР (1985) и СП СССР. В 1968 - 1989 годах был главным редактором журнала «Наш современник». Похоронен в Москве на Троекуровском кладбище.



  Кирюхино похмелье
  (Глава из поэмы)

Час похмелья – Нюшкин час.
Нюшка словно порох!
Подвернется таз:
– Р-раз! –
И скосит на мужа глаз:
«Пусть встает, боров!»
– Два! – ведро заодно
катится от Нюшки.
Дверью хлопнет – все равно
выстрелит из пушки.

Хлопнет так, что кирпичи
шевельнутся в печи,
дрогнут стены дома.
Мертвый, кажется, б вскочил
от такого грома.
Но Кирюха – черта с два! –
он хитрей, Кирюха:
у него голова
и еще два уха!
Сплю, мол, сплю,– сделал вид.
Ну а сам чует,
как жена его костит,
языком врачует:
– У, пьянчужка!..–
Берет
за больное место.–
Рот-то шире ворот
на вино, известно.

За сто верст – помахать
«белою головкой» –
побежишь... Ох, связать
всех бы вас веревкой,
всех, надежною, одной,
во главе с Крестовым,
да и в омут головой,
не мешали чтобы
жить!..

Кирюха лежит
неподвижней смерти.
Муха под носом жужжит –
все равно терпит.
Поднимает пыль ноздрей
с половицы шаткой,
лишь ресницами порой
шевелит украдкой.
Поскорей бы из избы
черт унес Нюшку,
чтобы встать, раздобыть
где-нибудь чекушку.
Наконец еще разок
дверью хлопнув лихо,
Нюшка вышла за порог,
и в избе («Всему свой срок!»)
сразу стало тихо.

– Все, встаю...– открыл глаза
и от пола голого
оторвал сначала зад,
а потом уж голову.
Сел на стул, как прирос,
Смотрит истуканом,
пачку мятых папирос
отыскал в карманах.
Закурил не спеша –
все равно горит душа
и в башке разряды...
Денег в доме ни гроша,
а лечиться надо.
Аж губу прикусил,
занят мыслью грешной...
В долг – проси не проси –
ни за что, конечно,
не отпустит продавец...
– Сдай, мол, магазину
шерсть, к примеру, с овец,
аль яиц корзину –
и тогда, пятью пять,
пей хоть до упаду!
Мне ведь план выполнять
все одно надо!

Вот и весь разговор...
В сердце боль тупая.
И выходит он во двор,
тяжело ступая.
Свет не мил.
В душе тоска,
а на лбу испарина.
Шерсть –
ту нечего искать:
раньше отоварена.
И «расчет» за то сполна
получен от Нюшки.
Но... еще «статья» одна
не исчерпана до дна:
курицы-несушки.
И Кирюха с головой
погрузился в дело.
Ларь обшарил в кладовой,
действуя умело,
все поставил вверх дном,
все углы оползал.
Распалясь, заодно
заглянул и в гнезда.
– Ух! – и сел на сундук,
и вздохнул: – Мало...–
Девятнадцати штук
ровно не хватало.
Вдруг – он даже привстал –
вспомнил, что два воза
бабке Дарье давал
со двора навоза!
– Надо ж, чуть не забыл! –
выдохнул Кирюха.

...Два шага до избы,
где живет старуха.
Постучался, за порог
переставил ногу:
– Аль жива? – Жива, сынок...
– Ну и слава богу! –
Сел, волнуясь слегка,
глянул из-под козырька,
начал издалёка,
с тонкого намека:
– У тебя, гляжу, сегод
огород – не огород,
загляденье просто...
Глянь, ботва-то как прёт,
с человека ростом!
Помолчал: дошло иль нет?
Не дошЛо. И снова:
– Мол, тебе столько лет,
Дарья, а здорова.
У меня ж со вчера
в теле... лихорадка!
– Болен – есть дохтура,–
увильнула бабка.–
Соберись-ка, сынок,
да и марш в город.
И отставив чугунок
от огня на шесток,
глянула с укором:
– Все гуляешь, Кирилл,
все шумишь, слышу.
Ты бы лучше починил
на избе крышу.
Нюшка баяла, худа
крыша-то: вся в дырах...
– А чинить-то мне когда?!
Коли в дождь – так сыро,
а коль солнышко печет,
так она и не течет
и не каплет, значит...
Зря Анютка плачет!
Зря и ты завела
разговор о крыше...
Бабка сплюнула со зла;
– Бес ты! – Трешку подала,
и Кирюха вышел.

Вышел, брошенных вдогон
дополнений слушать
не желая: дескать, он
пропивает душу.
Дескать, он не в отца.
Батька, помнят люди,
в праздник не пил так винца,
а не то что в будень,
так как в те поры и час
мужику был дорог...
Ах, подобные не раз
слышал он укоры!
Продавец – в его ларьке
от бутылок давка –
Кирю с трешкою в руке
встретил у прилавка:
– Вот теперь, пятью пять,
пей хоть до упаду!
Мне ведь план выполнять
все одно надо.
Взял бутылку Кирилл,
а еще, для плана,
пару пряников купил,
попросил стакана.
Потекло по усам
да и в рот попало.
Но не стал пить все сам,
угостил Степана. –

Не... Не пью! – сказал Степан.
– Ха! Теленок тоже
не пил, не пил, да и пал,
а ведь пил бы – пожил!
Сдался тот наконец.
А потом горькой
взял и сам... Продавец
улыбнулся только.
И обоих за дверь
выставил без грома:
– Мол, все, мол, теперь
продолжайте дома.
У меня не ресторан,
братцы, не чайнуха.
И пошли они – Степан,
а за ним Кирюха.
И пошли – в руке рука,–
ноги заплетая.
И была им узка
улица родная.
До избы не добрались,
сели под забором.
«Я люблю тебя, жизнь!» –
затянули хором.
И еще: «Не за так,
за свои мы пили!»
...Спал Кирюха в кустах,
а Степан в крапиве.

    1966 год



      "И затем стократно воспетая, на все лады расцвеченная страсть к вину становится убеждением, чуть ли не религией поэтов и писателей, людей искусства, творческого труда.
      Не смогли на протяжении веков верно оценить и осмыслить эту пагубную страсть и мудрецы - ученые. Разве что наиболее прозорливые из них, как например Леонардо да Винчи, сказавший: "Вино мстит пьянице", - или Аристотель: "Опьянение - есть добровольное сумасшествие". В большинстве же своем ученые тоже пьют. И до сего времени".

       Иван Дроздов "Унесенные водкой" стр. 76