Поминайте наставников ваших

«Повинуйтесь наставникам вашим и будьте покорны, ибо они неусыпно пекутся о душах ваших, как обязанные дать отчёт; чтобы они это делали с радостью, а не воздыхая, ибо это для вас неполезно. Молитесь за нас; ибо мы уверены, что имеем добрую совесть, потому что во всём желаем вести себя честно.»
                (Из посланий Апостола Павла: Евр. 13:17-18)



Ощущение себя везде самым молодым – это, казалось, навсегда. Это – нормально. И вдруг – к тебе начинают обращаться на «Вы». Это, извините, вы зря! Как один начнёт, так пошло! А тут ни с того ни с сего:
– Вы не пенсионер?
 С ума посходили, что ли?!
– А как Вас по отчеству?..
– Вениамин Вениаминович!
Не я первый начал, поэтому, как говорится – ваши проблемы!
Между прочим, это всё – на полном серьёзе. Да, да, без шуток! Но не без юмора, конечно; не приведи Господь что-то в жизни воспринимать с серьёзной рожей! С лицом, извините… Если уж учить чему молодёжь, так это – улыбаться всему и везде. Оп-па!.. «Учить молодёжь…» Да, попался: раз уж заговорил о молодёжи, значит, сам уже далеко не молодёжь!
– «Не то, что нынешнее племя!..»
Эх, старичьё!..
Долго-долго выглядел очень молодо, в винный магазин без паспорта соваться было рискованно, да почти и не приходилось, к счастью. Но как-то раз в военкомате послали какие-то неопытные работники… Нашли кого! Адвокат продавщицы потом на суде, глядя на меня, не нашёл, что об этом случае сказать толкового: «ну, здесь уж, да…» Так что сама природа долго-долго как бы всегда во мне твердила: «учиться, учиться, и учиться…», как говорится – сам Бог велел, пока в привычку не вошло. Долго не входило, наверное, потому так долго молодо и выглядел. Мысль: если начинают обращаться на «Вы», то, значит, у тебя уже начинают что-то перенимать. Интересная мысль!
Наставничество. А что это такое? «На-ставить». То есть, получается, как бы поставить на дорожку, а там – топай! Но это маленького так можно, чтоб безропотно, как говорится, с его стороны – приподнял, поставил:
 – Стой! А теперь давай-давай потихонечку… Молодец!
  А взрослого парня – это как?
– Учись, студент?
Или, если сам ещё зелен:
– Служи, как я служил?
Плох из меня наставник! Но сам-то я что-то умею? Что-нибудь знаю? Пожалуй, да. Но древний Платон и его мудрый Сократ – всегда молоды: «Я знаю, что я ничего не знаю, а другие этого не знают, поэтому я согласен, что я – самый мудрый.»».
Знаю, например, что иначе, как за выгодой, никакое живое существо само не пойдёт, а тем более не побежит. Мрачно звучит, правда? Но это – если побрести по пути Дарвина, и иже с ним: человек же ведь это обычное живое существо, просто доэволюциониравалось, как говорится, до такого разумения сущего, такая вот «тупиковая ветвь» вышла, м-да… Лучше откатимся немного назад, минуем «поворот не туда» и сделаем другое заключение: человек не пойдёт сам, а тем более не побежит, если не познает, что такое радость. Сразу на ум Евангельское: «И радости вашей никто не отнимет у вас…». Или, по-другому – «блаженство», это уже посерьёзнее: «блаженны нищие духом.»  Но это уже другая тема. А с наставничеством-то как связать? А очень просто: «Будьте как дети!» Чем детство так радостно, так близко к «Царству Небесному»? Да тем в первую очередь, что там радость на каждом шагу! А как же детство без наставничества-то? Первые наставники – мать, отец. Первые и по времени, и без времени, просто – Первые.

Мне детство в радость вспоминать,
Наш дом, где места нет для скуки.
Спасибо вам, отец и мать
За ваши золотые руки!

Не забыть никогда отцовские руки. Руки слесаря, плотника: пальцы сильные, как пишут в книжках – «узловатые», ногти большие, круглые, с горбинкой, толстые; никогда не видел, чтобы доску карандашом отчерчивал: отмерит рулеткой или линейкой, и ногтем – р-раз! Иногда на свои посматриваю – похожи? В принципе – да, похожи, только посветлее и «понежнее»: с железом редко возиться приходится, и не курю. Никогда не курил, слава Богу! Впрочем, однажды, как говорится – по молодости – почти что закурил, но как-то противно от самого себя стало, и – как отрезало, не успел привыкнуть. Сыновья тоже бросили, все трое: никогда не разрешал на глаза показываться с сигаретой. Старший в бывшей бригаде отца работает, почти всегда на виду, как на перекур пойдёшь? Один из троих, подозреваю, втихаря потягивает, но на глаза не попадается.  Эх, надо было и с алкоголем также, чтоб ни-ни! Но никогда не поздно, года два как ради этого и «завязал», и у самого как гора с плеч, хоть и пьяным никогда меня не видели, а всё же. Интересный момент: поставь вопрос – зачем вообще пить, и ответа никакого нет. А сколько горя на земле!.. Вишь, как разошёлся, ну попробуй скажи, что не наставник!
В моём детстве самым важным элементом в каждой комнате был стол – как в комнате без стола? Как вообще без стола что-нибудь делать-то? О, какие увлекательнейшие дела происходили всегда за этими столами! Самыми таинственными были портновские выкройки, но это дело было чисто женским, так что они сами и разбирались в этих непонятных фигурах. Самое интересное, конечно – за кухонным столом. Сито трясётся, через сито мука в белую кучу сыплется мягко-мягко!  Потом сверху этой кучи-горы – яма как на вулкане, туда яйца – треськ-плюх, треськ-плюх! Ложкой быстро-быстро с мукой всё шире, шире – шыр-шыр!.. Тесто белое, мягкое, ножом – р-раз, р-раз!.. Скалкой деревянной – туда, сюда… Потом на скалку наматывается блин большой, белый, и давай – шыр… шыр.. Перекатывают, мукой пересыпают, и он всё тоньше, тоньше… А потом полосками ровными ножом р-раз… р-раз… Друг на друга ровной длинной стопочкой, и с краю ножом – хр-рум… хр-рум… ровной соломинкой, и в сторону её, в сторону!.. Лапша, «домашняя»! Мама всё время рассказывает, что у них дома в её детстве лапшу недлинную делали, и поэтому один дядька к ним «на помочь» ходить любил, и приговаривал всегда, что у других – «лапшу сыт не нехлебаш, только шею навихаш», а у них лапша недлинная. А пельмени! Тесто – также интересно, тоже ножом: р-раз, р-раз!  Потом колбасками длинными – раскатывается, раскатывается на большой фанерной доске с мукой ладонями, выдавливается, а мотом ножом мягкими подушечками – р-раз, р-раз, р-раз… А потом каждую подушечку быстро-быстро тыльной стороной ладошки с одной стороны-другой, с одной-другой, без звука, потому что мягкое всё, а потом скалкой каждую приплюснутую подушечку раз-раз, раз-раз… Мама всё время при этом спокойная такая, и словно думает о чём-то, а движения у неё одинаковые-одинаковые, и аккуратные-аккуратные, и быстро так всё делается, ловко-ловко! Руки небольшие, мягкие… Залюбуешься, и идти никуда не охота, так бы и смотрел, смотрел… Больше всего в жизни люблю, когда кто-то что-то делает красиво. Наверное, потому, что в детстве видел. Просто что-то сделать любой сможет, что угодно! А вот красиво – это уже не каждый, и не всегда. Ярко помнится страх из школьной поры на субботнике, куда собрались мы ремонт в школе делать, потолок побелить нужно было. А мамы всё нет и нет, и учительница уже сама делать собирается, но она же некрасиво делать начнёт! Ах, где же мама, что же это она?! Слава Богу – наконец-то! Ну, что же ты меня пугаешь-то так! В своей рабочей спецовке, маляр-профессионал, уверенная в своём деле! Всё разводит в ведре в нужных пропорциях, качаю «машинку», и работа пошла красиво! Радость – это когда красиво!
И бабушка так же всё красиво-красиво, и ловко-ловко! Но бабушка вспоминается больше куличами на Пасху, плюшками; на Пасху, а потом ещё и на Родителей. А ещё бабушка – это пряжа, слово такое интересное – «поярки», это шерсть такая; хорошая, значит. Хотя и мама тоже всё время прядёт, но мама – это больше кролики, пух, а бабушка – овечья пряжа, по-другому пахнет. Как так ловко всё у них получалось, ума не приложу, словно фабрика! Веретёна – вж-ж!.. вж-ж!.. крутятся, крутятся! А руки, пальцы – и так, и так… А ещё интересно, когда пряжу в мотках мне на руки надевают, и в клубок сматывают, а я должен не зевать, а руками туда-сюда, туда-сюда – помогать нитке скидываться, и главное – чтоб по одной нитке скидывалось с руки, а то перепутывается, и работа тормозится. А клубки все ровные-ровные получаются! И всё это в детстве – так пахнет! Нет, ну почему никто не может сейчас печь куличи, чтобы они также пахли? Брат говорил, что кроме людей ещё у слонов бабушки в воспитании потомства большую роль играют. Умные животные – знают, что такое бабушка! Потому что бабушка – это ещё тот наставник! Многие говорят, что и в храм их бабушка привела. Меня – нет, не бабушка. От бабушки я слышал только что-то о «боженьке», которого злые люди обидели. От этого во мне с детства запечатлелся образ какого-то небольшого, мохнатого существа с грустными глазами. Да, у всех у нас в семье – а нас было пятеро – была Бабушка! Поэтому и в детский садик никто из нас не ходил, и с бабушкой мы первые в моей жизни стихи разучивали:

«Ах, попалась, птичка – стой,
Не уйдёшь из сети!
Не расстанемся с тобой
Ни за что на свете!..»

На всю жизнь выучили. А ещё:

«Всадник – прочь с коня, безмолвно
Взял топор и млат с пилой,
Живо сбил борты у чёлна,
Руль привесил за кормой.
– Ну, старинушка, готово!
Смело в волны чёлн содвинь,
Да за здравие Петрово
Сети на море закинь!
– За Петро-о-во! Эко слово
Молвил, – думает рыбак.
 – С топором гляди, как ловок!
А по речи… Как же так?
И развёл старик руками,
Шапку снял, и смотрит в лес,
Смотрит долго в ту сторонку,
Где чудесный гость исчез!

И, хотя у Апполона Майкова немного по-другому, как я недавно выяснил, с трепетом в душе найдя это стихотворение в интернете, но этот вариант, конечно, мне роднее, потому что он – от детства! С детства помню страх, когда бабушка надолго уехала: а кто же теперь будет у скамейки подметать? Брал веник, подметал сам, мама с кем-то в разговоре: «по бабушке тоскует».
Ах, чуть не забыл – кролики! Трава, коса!.. Эх, коси-коса! Ах, как много радости современный человек не знает! Не поймёт молодой человек никогда, увы, какая это сладость – по густой луговой траве пройтись хорошей косой! Э-эх! А как коса славно поёт! На заре по деревне это ведь не современное моторное вонючее «р-р-р-р!..» Это была песня не хуже соловьиной трели! Навсегда ушла. Не понять уже не-пожилому читателю Шукшина: «Эх, по такой траве литовкой бы пройтись!» Если бы не отец – и я не знал бы. Пока подрастал один из моих сыновей, завели и с ним кроликов. Родились стихи:

Ах, какой тяжёлый кролик!
Мы его купили с папой.
Шёрсткою покрытый носик,
Ах, ещё он и усатый!

Мне усы лицо щекотят,
Он меня сто раз понюхал.
Мордочкой всё время водит,
И торчат смешно два уха.

Сам его несу я в клетку,
Папа мне поможет малость:
Для него откроет дверку.
Я сегодня с ним останусь!

Вкуснее всего из несъедобного пахнут доски и опилки! Особенно, когда внутри новой кроличьей клетки лазишь, и пол из этих дощечек гвоздиками приколачиваешь. А как фанера пахнет, когда выжигателем по ней тыкаешь!  Ах, так бы и нюхал! А когда выжигатель посильнее прибавишь, чтоб нитка почти белая была, то фанера под ней мягко так огоньком попыхивает – пых… пых… Но это когда уже сильно расшалишься, и тогда не очень красиво получается, неровно. Да что там говорить – и фотоплёнка, фотобумага, проявитель-закрепитель на всю жизнь своими запахами запомнились, хотя фотоплёнка и не очень хорошо пахнет, особенно жжёная. Зато сам процесс фотографии не чета теперешнему! Настолько тогда было всё интереснее: как-то всё получится? Но это уже другая тема.
А через всё это вспоминается отец, как давший всему этому – такому радостному, – Начало. Немного пришлось быть с ним в радости: хотя до совершеннолетия моего он дошёл со мной, но сам был уже как-то на исходе, что ли… Приходит время, когда эти, такие когда-то ловкие руки словно устают, или словно им становится уже неинтересно, а потом их владелец начинает куда-то всё время собираться, и почему-то говорит, что собирается он домой.

А мама собирается «домой».
– Ах, подожди! – но нет:
– Когда поедем?
Зачем я злюсь:
– Да где же мы живём?!
Да, да… конечно, знаю. Дай, помедлим!

Былые фото всюду – все и вся:
Последние свиданья до забвенья.
Как позже собираться буду я?
Осенней птицей, поднятой волненьем.

Каким он будет, дальним? – перелёт
Туда, туда…, от места гнездованья!
Земля рождает, небо – заберёт,
Своё возьмёт сквозь вопли и рыданья!

В отличие от отца маму проводил не так давно.
– Осиротел? – спросили.
На ум пришло другое: «Отец мой и мати моя остависта мя, Господь же восприят мя…» (Псалом 26:10)
Тяжело, страшно тяжело, когда остаёшься один, и надо идти дальше самому, а куда? Раньше, как ни странно (а теперь – смешно) – «знал». А что самое «смешное» – продолжал «знать» до тех пор, пока не пришлось вести самому. Но в итоге-то сам я сейчас знаю, куда? Пожалуй – да. Но это уже другая тема.

А сыновьям я показал дорогу.
С трудом пробился, честно говоря.
Я всё снимал, смотрите понемногу,
И записал. Молитесь за меня.

Коль доживу до старости глубокой,
Поведаю ещё «уста в уста»,
А если доведётся «раньше срока»,
То не скажите, будто жить устал!

И всё равно, каким бы ты ни был уже к тому времени взрослым, оставаться одному, уже куда-то вести своих сыновей – страшно, одиноко, и всё время хочется назад, в детство, или получить оттуда хоть какую-нибудь весточку.

Мне кажется, что лучше получалось
Все у отца: семья, и сад, и дом.
И веселей, и краше сочеталось,
Дружней жилось и пелось в доме том.

Но нет стихов, оставленных в наследство,
И где лежит составленный завет,
Я не нашел пока. Лишь болью в сердце
Стекольный звон мне слышится в ответ.

Семьи портрет, томящиеся фото,
Как сохраненный на листочках свет
Понятны мне, а внуки спросят: «кто там?»
И очень будет нужен ли ответ?..

И, сколько бы не прошло времени, нет-нет да случается, что хочется заплакать, как маленькому, и очень, очень нужно, чтобы кто-то взял тебя за руку, взрослого такого, почти дядьку. Хорошо это или плохо? Не знаю, просто бывает.

Отец…
           О, Господи, прости!
Прости меня и упокой его.
Как поздно
                приходят чувства.
Отпусти!
Грехи его и грех забвенья моего.

Я многое забыть хотел,
Но лишку, через край забыл…
Я думать просто не умел,
Что ты меня
                любил!

Ну вот, взгрустнулось… А всему в жизни радоваться надо!
Насчёт радости. По лицу человека всегда узнаешь безошибочно, есть в нём радость или нет. Всегда очень настораживает человек с хронически серьёзным лицом, особенно в храме. Вот уж где не место невесёлому лицу! Похоже, такой человек Евангелие не читал: «Царь, войдя посмотреть возлежащих, увидел там человека, одетого не в брачную одежду, и говорит ему: «друг! Как ты вошёл сюда не в брачной одежде?» Он же молчал. Тогда сказал царь слугам: «связав ему руки и ноги, возьмите его и бросьте во тьму внешнюю; там будет плач и скрежет зубов» (Евангелие от Матфея 22:11-13). Сложное, казалось бы, толкование у притчи сей, а что тут может быть проще? – человек просто словно не знает, где он, и зачем он здесь, на Пиру Жизни! На пиру надо радоваться с Господином Пира!

Иногда (к сожалению, не очень часто)  при совершенно, казалось бы, рядовых жизненных ситуациях в мыслях неожиданно возникает как бы некая короткая вспышка «умного» света, и где-то в неведомом сознании на всю жизнь, как на фотоплёнке образуется скрытое изображение, и нет-нет да осветит этот запечатлённый лучик света лежащую перед тобой всегда неведомую дорогу, и от этого увереннее, свободнее делаются на этом отрезке пути твои шаги, без опасения свернуть не туда или запнуться ногой о что-нибудь лежащее или торчащее на пути, или вляпаться в какую-нибудь гадость. Пример? Пожалуйста! В ту пору, когда ещё большинству трудового народа на работу и обратно домой приходилось добираться на общественном транспорте (а в мегаполисах это и поныне актуально, и будет, похоже, таким всегда), то этот общественный транспорт нужно было брать обычно штурмом, нарушая фундаментальные законы физики, когда почти всегда вмещалось невместимое. И вот лично я заметил одну интереснейшую вещь: когда на подножке уже висит человек, двери автобуса, упираясь в его бока, или ещё во что, не важно – уже не закрываются, а ты стоишь внизу на асфальте, и тебе уже совершенно не светит вместиться туда, где все, то знай – у тебя есть шанс: начиная помогать этому висящему на подножке человеку избавиться от хрипящих из динамика проклятий водителя, подбадривая его так не хватающими ему в этот критический период жизни пинками и тычками, ты обязательно (обязательно!) вдруг почему-то оказываешься вместе с ним за захлопнувшимися наконец-то сзади дверьми и наслаждаешься тесной, дружественной обстановкой под мягкое покачивание тяжело нагруженного транспортного средства. Почему так происходит? – закон природы: помогая ближнему, попадаешь в струю Жизни, и она несёт тебя куда надо. В подобной ситуации, только не в автобусе, конечно, однажды родились стихи:

Когда бы в тесные врата
Нежданно все вдруг толканулись,
Прознав, куда дорога та,
И даже вспять не обернулись,

В тревоге сильно не теснись,
Не опоздаешь, жди без бою.
Ты лучше тихо обернись,
И посмотри: Христос с тобою!

Пример с автобусом, конечно, вроде бы и шуточный, а скажи поди, что не правда!

А всего на свете пуще
Не прожить наверняка
Без чего? Без правды сущей!
Правды, прямо в душу бьющей!
Да была б она погуще!
Как бы ни была горька…

(Александр Твардовский, «Василий Тёркин. «От автора»)

 Почему «Василий Тёркин» Александра Трифоновича так любим бывал? Потому что даже самая что ни на есть горькая правда с доброй шуткой-прибауткой не жжёт, а греет:

Зги не видно, тьма вокруг,
И бойцу взгрустнётся,
Только что-то вспомнит вдруг,
Вспомнит, усмехнётся!
И как будто сон пропал,
Смех прогнал зевоту.
 – Хорошо, что он попал,
Тёркин, в нашу роту!

(Александр Твардовский, «Василий Тёркин. «На привале»)
 
И, если уж говорить о наставничестве, то нигде, пожалуй, не всплывает с такой жуткой силой эта тема так, как в «духовной жизни». Вот уж где человек остаётся одни на один с собой! «Друзи мои и искренние мои прямо мне приближишася и сташа, и ближние мои далече от меня сташа, и нуждахуся ищущие душу мою и ищущие злая мне…» (Псалом 37:12) Вот уж где «болезни, яко раждающия» (Псалом 47:7). Вот уж нигде люди так не мечутся в поисках «наставника», и некоторые, увы, находят. Именно «увы», потому как вместо Веры человеку так и норовят подсунуть религию, вместо жажды знаний («блаженны нищие духом»), вместо «И изведе мя на широту…» (Псалом 17:20) заключить в темницу снобизма. Но, если удастся прорваться через этот жуткий заслон, то воистину впереди – истинная Свобода! И вдруг понимаешь, что ты, в принципе, уже успел в этой жизни всё сделать.

Ну, что-ж, я всё своё отстроил,
Свои деревья посадил,
Что есть добро, что зло – усвоил,
Отца и мать похоронил.

А суету потерпим малость,
Свою болезнь и свой каприз.
Устроит Бог, а мне осталось
Рвать за собой, что тянет вниз!

И можно уже, не закрывая темы, написать к своей собственной книге такой эпилог:
«Я посвящаю эту книгу моим родным, друзьям, близким знакомым. Но в первую очередь, конечно, своим сыновьям, на глазах которых я рождался духовно, с которыми вместе рос и учился всему, что умею. Стихи создавались трудно и долго, как, впрочем, и всё остальное, что я делал в этой жизни. Я прошёл этот путь, и вы пройдёте! Только глядя на мои шаги вам будет легче. Не бойтесь одиночества, оно мнимо! Это не одиночество, а личное стояние перед Творцом. Я желаю вам не удачи, а желаю быть с Богом. Всё остальное я сказал в своих стихах. И ещё: если хотите вернуть детство, то оно - в Царстве Небесном!»