Укатила, сев на скорый поезд...

Укатила, сев на скорый поезд,
в гансохристиановский финал,
коим так прославлен мегаполис,
чей рассадник менторский вдруг стал
для неё такой хорошей взбучкой,
что вечерний несказанный свет
отструился над её избушкой…
Был и — нет.

В общем, собрала манатки в спешке,
к двадцати поскольку мутным трём
земноводный, вслед сгоревшей в печке
шкурки, доконал её синдром.

И на посошок сия без мозга ню
распекла житуху в Рашке без
лишних словоерсов, а заморскую
«Кодеком» лужёным до небес
возомнила, что кулик свой локус,
и от хезитации болот
эканье слетело — и неловкость
набрала водицы полный рот.

Но дружок решил, что будет лучше,
если он, её профессион
де фуа вменив анчутке в уши,
сиганёт в скабрезный моветон
нынешних эстрадных децибел, чем
станет слушать бред её, ситро
сладко запиваемый, о девичьем
о дракулаурьем, о своём:               
как она срядилась то банкеточкой
выручить обложек, то какой-
никакой стремянкой, то скамеечкой,
то — не знаю мебели такой.

Здесь же ничего помимо сора,
трудно выметаемого из
домика, ни разу даже с Porro-
многослойным просветленьем призм,
наглеца, пренебрегая разницей
лет и веских более причин,
не сумела разглядеть за рабицей
перед нею выросших морщин.

Потому, где ласками, где к ласкам,
ей труда большого, так сказать,
не составило на сплошь заокеанском
языке партнёра отыскать
по IQ, по бизнесу, по ноче-
провожденью чудному, как трек
лабуха, играющего дольче
на прикольной коечке хай-тек.

Суть же, как всегда, осталась лишней.
Неугоден стал её надрыв.
И на пальцах разве объяснишь ей,
глядя на залив,
отчего вдоль берега надолго
позабыты, будто бы ничьи,
билдинги — контейнеры Нью-Йорка,
сухогрузов ждущие в ночи.