Война и мир. гл. 2-1-3а и 3б

2-1-3а

А в залах элитного русского клуба
Висел голосов гомон разных мастей,
На зрелище это смотреть было любо,
На дикий разгул наших русских людей.

Сновали, как пчёлы в весеннем полёте,
Сидели, стояли, сходились они,
Обильной еды, от питья — были в поте,
Накала страстей, как от жгучей жары.

В мундирах, кафтанах, во фраках все гости,
У каждой двери был ливрейный лакей,
Костяк старых членов — почтенные «кости»,
И — каждый соседа знатней и древней.

Случайных гостей, в основном молодёжи,
Участников наших геройских боёв,
Денисов и Долохов, и; — Ростов тоже,
И многих участников средних слоёв.

Одетый по-модному — Пьер с грустным видом,
Ходил по всем залам как будто гулял,
И — словно привыкший ко всяким обидам,
Ему, кто не нужен — взгляд не обращал.

Годами он должен был быть с молодыми,
По связям, богатству — член старых кружков,
Не нужны богатому вовсе иные,
Зачем на них тратить и пару всех слов?

Бродил от кружка до кружка он, к другому,
Где мог быть востребован тот интерес,
Ему — дань отдавшему Наполеону,
Ему, полководцу, имевшему вес.

Кружки стариков из фамилий столь знатных,
Имели особый для всех интерес,
В них часто о подвигах молвили ратных,
А также — какой был «достигнут прогресс»:

Как наши, бежавшей австрийской пехотой,
Наткнулись на дикую эту толпу,
Они были смяты «австрийской заботой»,
Об этом не скроешь смешную молву.

Должны были русские просто штыками,
Среди беглецов проложить себе путь,
Они, несмотря ни на что, (между нами),
От русских штыков не боялись свернуть.

В другом кружке — речь об австрийском совете,
В котором Суворов кричал петухом,
В ответ на австрийские бредни все эти,
Желая пресечь глупость ту обухо;м.

Шиншин как бы в шутку сказал, что Кутузов,
Кричать петухом не смог опыт принять,
Ему возразили, что в крепкие узы
Главкома пытались за правду связать.

Ростов, как граф-ра;споряди;тель, поспешно
Обхаживал важных по чину гостей,
Здороваясь с каждым приветливо, нежно,
По духу был словно всем им, как родней.

Ростов Николай, его новый знакомый
Беседу о чём-то вели у окна,
Им Долохов был, другом ставшим искомым,
Он дружбою с ним был доволен сполна.

Но граф не успел дать приветствий герою,
Как вдруг доложили: «Прибыли ОНЕ!»
И гости сомкнулись, как в кучу, толпою,
С желанием видеть хотели бы все!

Уже развернувшись, спешил граф навстречу,
В передней, в дверях показался сам ОН,
Приветствия сыпались в виде «картечи»,
Явился пред ними сам Багратион.

Без шляпы и шпаги, и в новом мундире,
(Доверив швейцару оружье своё),
И весь в орденах, на груди словно гири,
Они отличали заслуги его.

И, как украшенье отваги героя,
Вся грудь в орденах и Георги;й с звездой,
В лице его — праздник победного боя,
И в нём — побеждённой Престольной Москвой.

Он шёл, как стесняясь, и, как держать руки,
Под пулями легче, привычней шагать,
Он, в самом-то деле, испытывал муки,
Впервые пришлось перед светом предстать.

Почётное место он занял в гостиной,
Вокруг вся столпилась московская знать,
На блюде серебряном  будто с повинной,
Но с видом, манерою очень картинной,
Лежали стихи в его честь, чтоб читать.

Сначала не понял, зачем ему блюдо,
Потом попытался он, всё же, читать,
Забрали из рук у него это «чудо»,
И автору дали их вслух воссоздать:

«Славь тако Александра век
И охраняй нам Тита на престоле,
Будь купно страшный вождь и добрый человек,
Рифей в отечестве, а Цезарь в бранном поле.
Да счастливый Наполеон,
Познав чрез опыты, каков Багратион,
Не смеет утруждать Алкидов русских боле…

2-1-3б

Но он не докончил стихов своё чтение,
Дворецкий нарушил сие торжество,
Как здравницу, и с громогласным почтением,
Слова произнёс эти, как божество:
           «Кушать подано»!

Гремел «Гром победы раздайся» из зала,
Все встали, обед был важнее стихов,
Он стал словно искрой приёма накала,
Не нужно уже никаких больше слов.

Его посадили меж двух Александров,
(Беклешов, Нарышкин — по обе руки),
Как близости символ к царю его кадров,
Как верный помощник всей царской руки.

Пред самым обедом представил граф сына,
Узнав его, молвил ему пару слов;
Денисов и Долохов, и в том причина,
И с ними Ростов, как герои, по чину,
Сидели все вместе, украсив весь стол.

Напротив сел Пьер, с ним Несвицкий, князь рядом,
Сам граф со старшинами — против НЕГО,
Обед мог сравниться со спелым тем садом,
Зимой на столе плоды были его.

На блюде втором, исполинских размеров,
Красуется стерлядь, всем радуя глаз,
Являя обеду особым примером,
Гостей вовлекая всех в новый экстаз.

Шампанское, хлопая пробками, вскрыли,
Граф встал и поднял уже полный бокал,
Все гости тост ждали, готовыми были
Продолжить — как праздника яркий накал.

А тост был простой, но, идущий от сердца,
Желали здоровья все государю;!
Они словно в душах открыли все дверцы,
Любимому всеми в России царю!

Глаза увлажнились слезами восторга,
Опять «Гром победы» раздался, как гимн,
«Урра»! Многократно все гости исторгли,
Они с императором были своим.

Потом — За здоровье любимого гостя!
И певчие пели контату в стихах:

«Тщетны Россам все препоны,
Храбрость есть побед залог,
Есть у нас Багратионы,
Будут все враги у ног»…

И вновь — за здоровье всех важных все тосты,
И за учредителя — на радостя;х!