Я садился и слушал

I.

Я садился и слушал.

Под окном — на втором этаже
Души
Обсуждали ужин да сломанный торшер.
О задержке зарплаты, о кредитах да затратах
Говорили они, смеясь,
А потом бередили палаты, вердикты в кармане
Да дыры в желете, и на ботинках грязь.
Ещё и ремонт крегтит, что-то стреляет в груди,
Но это ничего, всё ещё впереди,
Главное — подработать, собраться и выбраться из хрущевых картин.
Правда, мать захворала, алкоголь подорожал,
И постоянно подростки бегают по гаражам.
А ещё,
Скоро день рождения подруги, цветы нужно полить — да только не доходят руки, и голова болит.

А тем временем во;роны кружили над хрущёвкой,
Приземляясь иногда к моим ногам,
Их когти — иглы, их клюв защёлкал,
Я усмехнулся и взглянул в окно тогда.

Там что-то об уроках и дачах, котлеты пригорели,
Потом опять вера в удачу, и провода, и параллели.
Но
Тон сменился слишком резко,
Она надеялась, что временно,
А он не смог найти себе же места,
Ведь

— Дорогой, а я беременна.

Я слушал этот смехо-плач,
А вороны кричали,
И через гул задач
Им цель — пройти печали.

Там что-то рухнуло, разбилась ваза —
Она надеется — под утро всё это будет просто пазл,
Что сложится деталями,
А после даст медали им.
Но
Из окна упала сигарета —
Фактически цела
И, если верить в суть момента,
Высокая её цена.
Она, слегла шатаясь, вышла из подъезда
И я сказал:

— Ведь я способен выполнить желания твои.

Она взглянула на меня чуть трезво:

— Мне ничего не нужно. Уходи.

II.

Я садился и слушал.

Эта ночь обещала быть страшной,
Если у стен есть уши —
Значит, они образуют башни.
И вроде ничего,
Работа, заботы, бардак,
Какие-то письма, рябь и сон,
Да только в шкафу у него травмат,
А на кухне молчаливый спор.
Она сидела с бутылкой горячего спирта,
Он ходит по помещению вязко,
А за стеною сладко спит дар,
Который менялся с счастьем.
А долги и кредиты теряют свой шарм,
Клумбы и урны снаружи вселяют крах — вот им бы
Переехать в какой-нибудь штат,
А не понимание искать.
Но,
По закону таких историй,
Мир идёт наперекосяк:
Если боль смыть кровью,
То непременно заденешь себя.
Утром — метро, суета и детсад,
Днём — перекус, перекур, бумаги.
Вечер уже сладко спал в висках
Отваги.

А я понимал одно — если бы не он,
Не осталось бы девка в песочнице,
Не билась бы камнем о дно, не слушала б гон
Его фамилии в её отчестве.
Даже если б удар не попал — эта хижина нарасхват.
Её горе — его цена, персонально продуманный ад.

Она думала о ребёнке, о её дорогом сынуле,
И надеялась — не увидит, как отец глотает пилюли.
Но
Из окна упала сигарета —
Выкуренна с половиной,
И, если верить в суть момента,
Она б забыла его имя.
Она, слегла шатаясь, вышла из подъезда
И я сказал:

— Ведь я способен выполнить желания твои.

Она взглянула на меня, как в бездну:

— Мне ничего не нужно. Уходи.

III.

Я садился и слушал.

Но крик и удар,
Сгущавшие туши,
Летели в буран.
Вот уйдёт она, что тогда? —
Ребетёнок лишится отца.
Лучше падать к его ногам,
Чем себя от руки спасать.
Он сидел за стеной, в своей комнатке,
Снова слышал весь бой и гром.
Если буквы столкнутся иголками,
То слова образуют тромб.
А потом всё замолкло, и свет погас,
Ворон сел на железку окна.
И бежала она резко к холоду трасс,
Чтобы просто не пить до дна.

Вновь увидев меня,
Она падала в ноги, и кричала о просьбе, мольбе,
Лишь бы всё поменять,
Лишь бы выпросить бога ухитрить изменить ход бед.
Сигарета горела в моих руках,
И я слушал её попытки.
Он не встретить её, он не встретить закат,
Даже если тот будет липким.
Но
Я выронил — упала сигарета,
Выкуренная совсем,
И, если верить в суть момента,
То время вытекло из стен.
А вороны, кружа над домом,
Клевали чашу из горшков.
Она кричала — снова.
Снова.

А я ушёл.

19/01/22