Стихотворения на отб. тур конкурса Поэзия Донбасса

СТИХОТВОРЕНИЯ НА ОТБОРОЧНЫЙ ТУР ТЕЛЕВИЗИОННОГО КОНКУРСА "ПОЭЗИЯ ДОНБАССА" , ЭФИР 30 НОЯБРЯ 2022 ГОДА
КОНКУРС ПРОХОДИЛ ПРИ ПОДДЕРЖКЕ "ПРЕЗИДЕНТСКОГО ФОНДА КУЛЬТУРНЫХ ИНИЦИАТИВ" В МОСКВЕ. ИНИЦИАТОРЫ ПРОЕКТА: ПОРТАЛ "СТИХИ.РУ" И СТУДИЯ ИНТЕРАКТИВНОГО ТЕЛЕВИДЕНИЯ ГАЗЕТЫ "ВЕЧЕРНЯЯ МОСКВА"   


ВАСИЛИЙ ТОЛСТОУС


СТИХОТВОРЕНИЯ

1. КИПАРИС

Недвижны лица, словно маски:
ни дрожи губ, ни голосов.
Жара струится. Длится вязкий,
не прекращающийся сон.
Сквозь вату глухо: «Стройся! Живо!» –
и встали, будто на парад.
На вид обычны, не двужильны,
войной оплавлены в отряд.
Уходят молча, без оглядки,
вдыхая пот и пыль дорог. 
В одном – налаженном – порядке
размахи рук, мельканье ног:
«Так-так! так-так!» Сверкнёт сапог и
качнётся строгое лицо.
Ни тени страха, ни тревоги.
Шагают сотни близнецов
туда, в распадок за холмами,
где днём и ночью – дым и гарь.
Сверкает небо, временами
огнём подсвечивая хмарь.
В закатном свете виден ясно
цветущий яблоневый сад.
От взрывов отсвет ярко-красный
среди летящих в небо хат.
…Когда дверей и крыш мельканья
порыв удара бросит ввысь,
заметишь: тот, над хатой крайней
взрыв так похож на кипарис.


2. ***
Когда сойдёт последний свет заката,
и тень укроет ближний террикон,
тогда сверкнёт подствольная граната,
и разорвётся здесь, недалеко.
Начнут стрелять из рощи пулемёты,
но красоту трассирующих пуль
вы, может быть, не сразу и поймёте,
живя в домах, искрошенных в щепу.
В подвале тоже, в общем-то, неплохо:
коптит свечи огарок на столе,
и мать в углу укачивает кроху,
чей мир – пространство маминых колен.
А так – вполне приличная реальность:
садись, накормят кашей и борщом.
Помочь, конечно, можете. Морально.
Мол, как вы там. И есть ли вы ещё.


3. ***
С зарёй остатки сонной лени я
смахну, скажу себе: «Пора!»
Укажет взводный направление
для выдвижения с утра.
В тиши, нехожеными тропами
в разведку выступит отряд,
чтоб на полях, пять лет не вскопанных,
растаять в травах сентября.
Нас, провожаемых сороками,
наверно, выследят враги:
большие птицы вьются около,
сужая с криками круги.
И вспыхнет бой короткий, бешеный.
Вернёмся, если повезёт,
живыми, но уже не прежними –
родной одиннадцатый взвод.
Дивизион получит данные
о диспозиции врага,
сплошным огнём накроет здания
артиллерийский ураган.
...А мы помянем над могилами
навек покинувших войну,
и вспомним тех, что раньше сгинули
за дом свой, веру и страну.


4. ***
Он с работы приходит в семь вечера,
свет включает, снимает пальто,
говорит: «Я всё то, что намечено,
сделал в точности, до запятой.
Я удачлив, мне жизнь подчиняется,
мать жива, есть родные, друзья.
Есть любовница Саша, красавица,
без любовниц на свете нельзя».
Он садится за стол в одиночестве,
ест яичницу, хлеб и паштет.
У него есть и имя, и отчество,
но чего-то, как водится, нет.
Он и сам не поймёт, что упущено,
потому перед сном, как всегда,
вспоминает дела для грядущего
и дела, что не стоят труда.
Достаёт из пальто пачку Marlboro,
дым пускает в окно и молчит.
Небо цвета глубокого траура
синих звёзд разбавляют лучи.
Где-то поезд пройдёт, постучится в ночь,
погудит, на просторе замрёт.
Вдруг шепнёт кто-то: «Жизнь не засчитана».
А он думал, что наоборот.


5. ***
О том, что есть любовь на свете,
о тёплой ночи, долгих днях,
и как навек остаться в лете, –
сложите сказку для меня.
Я буду слушать и внимать вам,
щекой покатится слеза.
Не хмурьтесь, вы не виноваты,
что время двинется назад:
я просто кое в чём волшебник
и мне подвластны времена,
немножко добрый и душевный,
когда в ночи стоит луна.
Тогда вокруг сгустятся тени,
людьми проступят во плоти,
и даже солнце, сбросив темень,
взойдёт, чтоб сказку осветить.   
Знакомый дом, и сад, соседи,
стройны и молоды они…
Текут неспешные беседы
часами, складываясь в дни.
Там папа, мама – все живые, –
легко проходят сквозь меня:
их вижу словно бы впервые
так близко и при свете дня.
Незабываемые лица.
Двадцатый век. Обычный год.
И этой сказке время длиться,
пока петух не пропоёт.


6. ***
Нам Родину изрезали границей,
заставили поверить в этот бред.
Она мне до сих пор великой снится,
предателей не знающей и бед.
Она моя от края и до края,
на Волге, и за Каспием – моя,
и кажется, что словно бы вчера я
считал своими реки и моря.
Срывался часто с близкими из дома,
и ехал на рыбалку, на Аксай,
где снова на излучине знакомой
шаланды поднимали паруса.
А вечером, укачанная ветром,
ласкалась набежавшая волна.
Я в мире был не худшим, и не первым –
я просто жил весомо и сполна.
А те, что смели Родину изрезать, –
пусть ни в бреду, ни в жизни, ни во сне,
прошу я, чтобы рожи этих бесов
ни разу не привиделись бы мне.


7. "СЕРГЕЙ ПРОКОФЬЕВ"

«Когда-то здесь летали самолёты».
«Да ну? Не заливай, братан».
«Ей-богу, я не вру.
Я убегал сюда, придя с работы,
смотреть, как вниз аэроплан
идёт на первый круг».
И направляли снова два бинокля
в окно соседи средних лет.
Вдали аэропорт
чернел, эпохой ошалевшей проклят,
и башни высохший скелет
глядел на них в упор.
«Назвали же вокзал ”Сергей Прокофьев”,
он ведь не лётчик, – музыкант!»
«И хорошо. Он наш.
И музыканты гибнут на голгофе.
За что? Наверно, за талант,
за стиль и за кураж».
«Наверно, было здесь легко взлетать-то», –
сосед соседу говорил.
«А бой, поди, утих».
Они курили и не знали, кстати,
что над посёлком дрон парил,
и снайпер видел их.


8. ***
Смущаясь, дети попросили:
«Присядь, попей. Припомни, дед –
ты был когда-нибудь в России?
Ведь прожил, чай, немало лет.
Скажи: она вообще какая?
Такие ж хаты ли на ней?»
Ответил дед: «В ней нет окраин.
Земель немилых нет, верней.   
В ней было место и Донбассу,
и прерий крымских ковылю.
Я понимал всегда и сразу,
что на Дону её люблю,
что я люблю её на Волге,
и на Днепре, и на Неве,
был не чужим в Москве нисколько,
ведь с детства думал о Москве».
«Ну что молчишь? Ты озадачен?
Бывают лучшие края?»
«Я не молчу. Я просто плачу:
Россия – родина моя».


9. ***
В большой квартире никого.
Идёшь по комнатам, и эхо
несётся, ухает вдогон
и повторяет: «Надо ехать!»
Но ты молчишь, а эхо вновь
талдычит: «Надо ехать, надо!»
В просторной спальне тени снов,
и две подушки спят, не смяты.
В прихожей тоже пустота.
Небрежно сложенные вещи
на неожиданных местах,
они видны сквозь слёзы резче,
и понимаешь: всё не так.
И то, что едешь в ночь – пустое,
и что пакуешь вещи – вздор.
От крика, выплеска – до стона
один ненужный разговор.
Курить не надо, это вредно, –
ах, Боже мой, какая чушь.
Луна дрожит монетой медной,
совсем не ведающей чувств.


10. ***
Ну, вот он, через реку шумный брод –
пять валунов, стоящих точно в ряд.
А берег крут: подъём и поворот,
и кучно сосны древние стоят.
Вода стремится вниз меж валунов,
размашисто войдя в водоворот.
Скрывая глубь, ложится тень на дно
от клёна, что над берегом растёт.
Плотвица безбоязненно стоит,
глядит из-под воды на перекат.
Весь этот, с детских лет знакомый вид,
завяз во мне, как певчая строка.
Всю ночь во сне (проснусь – и наяву)
незримый мир стоит передо мной.
Холодную прибрежную траву
я чувствую сквозь обувь даже в зной.
И знаю я, что нет пути назад,
что речки нет в помине и травы –
зелёный мир запомнили глаза
и небо невозможной синевы.
Но где-то всё же есть ушедший мир,
ведь просто так не может он пропасть!
Я знаю: вот он, здесь, а рядом с ним
забвения прожорливая пасть.