Размышления у парадного подъезда о февралистах

                «Москва — большая деревня»
                (присказка)

                «Девушку можно вывезти из деревни, но деревню
                из девушки — никогда»
                (поговорка)


Февраль вот-вот сойдёт… — «Куда ж нам плыть?
Куда бежать? Куда лететь? Куда…» — неловко
заблеяла, привыкшая ходить
в отару подписей, отпетая тусовка.

Заптахали окрест, запорывайкали,
шортлистанулись — и строчат хреновину
все эти гипер- что так сладко вякали,
перезаслуженные, звуковые не в ту сторону.

Запублицистились в хедлайнеры всей лавочкой,
свободными да умными прикинулись, —
дебилы и рабы, мол, кто не с «Альфочкой».
Ну как теперь встречать их по прикиду из

бутика, что раз пять со всеми кассами
отъехал и вернулся так, что фиг его
разведаешь, где будет он бока свои,
что как у боровов, отлёживать земфирово?

Быть может РАН расскажет для начала, вся
куда их тьма прусикнулась по-быстрому?
Но как-то РАН убого подключается.
Что ж, есть о чём задуматься Бастрыкину.

Так странно всё… Так жёстко… Так черно,
что дыбом в старом градуснике ртуть вся
вскипает… Но куда ж они? С чего
им всем вдруг так приспичило рехнуться?

Взметнулись галки шмалкины. Погадки их
едва-чуть-малость кепки не закаркали
постами, как туристы возле памятных
мест каждый дюйм заядлыми зеркалками.

Куда ж им плыть, всем этим, эксклюзивненько
штудирующим гайд упрямо гаденький?
В MI6? О, боже, как оперативненько
и живенько, а главное — всей стаинькой

их волны схлынули. Смотри, у них, у мутненьких
и гребешок есть — это пена. Пены много в них
не тонущей. А в целом, в этих мультиках
зловония, как в тубзиках убогоньких.

На дирижопеле гопакнулся мазуркнутый
музырик. Вслед ему запричитали в хор
живые жмурики, ещё бы дискографию
забрали на хрен всю с собой на радостях.

Макака речи с драндулета Хроноса
гудковые свои антибравурчики
зажгла бронивикастово. Да где чи ей   
до вождика? Совсем не та лукавинка.

Уходят, улетают, уплывают…
Ещё б уринулись васякины за всякими
тюрбанхалатными, а следом поп-русалочки,
тарзанами-дельфинами затраханные.

У них ведь тоже тяга к рациону
довольно сильно развита. Гитарку
на писанки повесят, что танцору
мешают, и песняшку давят гарну.

Уж пенсион пришёл… А эти граждане
хиты всё млеют, аж баян в окалине.
Не то с ума сошли, не то заразу где
какую подцепили на окраине.

Как тут не вспомнить Гинзбурга в умеренных
масштабах, чтоб вакцину дал от пошлости
и разом исцелил все непомерно их 
не только половые невозможности.

Подвыпилилось чудненькое скопище,
не мудачьё ж ведь, чтоб пенять на зеркало.
Опилочки прибрали б за собой ещё.
Кой нам они? Вот впрямь цены б им не было.

Я посылаю с миром всем им весточку.
Дай бог им пить и есть повсюду прянично,
чтоб гастролировать с успехом на минеточку
да лобондюшку глянцевую разве что.

А спросит кто: — «Как, милые, быкуется
на новом месте? Тридцати-селебрети
хватает ли на жизнь ещё? В быту ведь вся
загвоздка». Безответны гуси-лебеди.

Пожалуются разве что на клоунов,
пранкирующих, в шутку позвонив едва.
А в целом всё, как у хот-дога с колой, вновь
ок, если б чуть поменьше разводилова.

Вот так всегда, что у границ, что за границами,
что в их пределах, что по беспределу,
рождается предательство, рождается
и спрос на всяких там посредников-мошенников.

А не хрен, что в Кесарии, что в Пучеже,
язык свой распускать всем этим быстреньким.
Куда ж теперь… У них беда. Не будем же
пугать их утомившимся Бастрыкиным.

Не будем содрогать их и Росгвардией.
Но если кто вернётся, за наваром ведь
вернётся, не расскажет даже «Гардиан»
о чём и как с такими разговаривать.

Ведь не на хмонг же в самом деле. Где уж мне
осилить это варево восточное.
На нём особо не подклеишь к девушке,
закончившей болонское заочное.

И девушку к себе не нааукаешь.
А если вдруг накличешь, так не справишься
умасливать. А ушлая подруга лишь
съязвит ухмылку и исчезнет с клавиш вся.

Поговорила б хоть какой психолог с ней,
чтоб стало вновь ей блогастно и благостно,
а то ведь пилит, не жалея лопастей,
замыленный тараща каждый глаз с окно.

И с этими бы Кремль, ведь не чужие ж нам,
поговорил бы где, да хоть на выходе,
со всем кагалом этим обезжиренным,
хоть на турецком — тоже ведь язык поди.

Повыпилились малость «чмоки-чмоки»,
у коих попадался чаще лобстер в чек,
чем груздь в засол, а следом — чанки, монки,
не зная даже, что такое лобзичек.

А всё с того, что зашуршали жалобы
вербально так, что взвился гул над пасекой:
— «Свободу слова заменять не надо бы
свободой распускать свой Твиттер грязненький».

В порыве открымения не следует
с народом разговаривать кричалками.
У Грузии вот тоже безабхазие.
Какое уж там к чёрту — Гамарджоба! — ей.

А этим, славой замордованным, запинатым,
ещё бы дать пинка… Но подскажите, кто
башмак поднимет и, от чувств избытка в нём,
испачкает об то, что гадит жиденько?

Какая, боже, деэстрадизация!
Ещё бы провести де- (взявши веники)
рекламизацию всех мониторов — акция
зашкалила бы все на свете рейтинги.

Торгашит фейсом кто, — по мне, хоть брокколи, —
так и взымай с него налог, чтоб меньше взвякивал.
Насколько наторгует, вот настолько и
взымай, да ещё сверху — за рекламку, мол.

У них же так всегда, что ни агония
в прямой кишке, то новые гешефтики.
Ну на швыдкой нам эта филармония
со звуками, ушедшими под шекели?

Все улетели голуби, все — более
чем ястребы из банков и парламентов
с правительствами, коих прежде в боги мне
и вам вменяли вопреки регламентов. 

Осталась только маленькая девочка,
осколками посеченная давеча,
не мамой наречённая, с Донецка,   
да мальчик, что дружил с ней, из Дамаска.

Остались дни и месяцы месившие
в краях беды грязищу непролазную,
остались люди и дела, вместившие
в одну страну страну такую разную.

Остались «твари» те, кто слову вежливому
остались доверяться беспокойному:
«Уж лучше нам отправить их на вешалку
истории, чем им нас — на пеньковую».

Остались джунгли с кругляком постыренным,
не густо населённые холопами
немытыми, которые платили им,
уехавшим, не только тем, что хлопали.

Остались, кто спасал «Норд-Ост» от ДАИШа*,
остались трудно жившие и празднично.
Хотя, конечно, и среди оставшихся
не без изъянов. Вот, к примеру, давеча,

решая, кто румяней и белее всех,
одно лямое, а попробуй ублажи ничьей,
страшилище страшилищу страшилищей
назвал — и стал румяней и белее всех.

Остались те, кто взращивал сей поезд,
сей длинный список джетов и корабликов…
Им несть числа и нет с них спроса, то есть —
с имён, а не с чинов их или пабликов.

Они и нынче славятся расчётами
в чужие рубежи, — спецы кидалова.
И кто бы знал, каких себе ещё они
на днях взрастят птенцов гнезда двуглавого? 

Увлёкся? Так оно и мне не очень ведь
приятно. Извините. Буду собранней
и лаконичней. Но, увы, какая очередь
наметилась, таков и разговор о ней.

«Февраль. Достать чернил и…» Только где же мне
без импорто- достать их замещения,
что б описать, куда они при Брежневе
бычками плыли вдоль томатного течения;

как отрывались весело, при, как его,
Борисе Николаиче, а более
при Дяде Сэме, ушлом от бескрайнего
избытка, не отыщешь нынче Бога где.

При ком угодно... А теперь невежливо
вдруг так свернулись в крафтовые свёрточки   
под шекели, аж райдер сник. И где ж его
взять своего? А вот берём же всё-таки!

Нет, никому не надо смердяковить здесь,
из этих т'варищей на голову упоротых.
Для этого иные околотки есть.
И дела нет у нас до околотков их.

Так пусть же себе пилят за балясами,
уж коли вдруг приспичило им, страсть как
подняв пылищу за пылищей, с разными
там коучами старшими поваськать.   

Торопятся — и дай им бог. Так лучше. И
не надо их пытать, безостановочных: 
— «Скажите, февралятушки, текучие,
а не хотите ли, что б вам купили кнопочник?»

Пусть открывают молча свою чакру впредь
на северном Гоа. Там — кайф! Там пропасть ей
как хорошо и весело. В овчарню ведь
не ходят даже овцы стадом подписей.

Пускай мотают — ни пера ни пуха им!
Пускай себе резвятся… Кто б не выпустил?!
Дорожка скатертью их всем желаньям кухонным
набить утробу. Боже, как их выпас мил!

Но кто бы выпустил, что б с ними разговаривать,
доступный разговорник нам, когда они
вернутся, шелудивые. И есть ли он,
такой язык, что б с ними разговаривать?


* террористическая организация, запрещённая в России.