Тяжёлый угар ума

Владея формулами и функциями, заклинаниями и печатями тригонометрии, обладая навыком точной и безошибочной сборки при тусклом свете, так хорошо выходить, погружаться, плыть в свежем просторе дворов и улиц, смотреть в небо, которое после столь долгих усилий наконец перетянуто проводами — внутри них есть дополнительные пучки красных, зелёных, жёлтых, синих, фиолетовых, серых проводов; и ничего не нужно — мир придуман и создан, я живу в мире; всё обустроено; существует медицина — хирургия и терапия — и огромное количество методов в ней, и её медикаменты, которые делают жизнь лёгкой, и неотложная медицинская помощь, которая каждые пятнадцать минут куда-то едет сквозь пробки трафика и хорошо успевает; любую температуру можно измерить; существует транспорт, который всё меняет; внешняя природа выросла до размеров города, и теперь даже у меня в квартире есть океан, гора, каньон и пустыня, несмотря на весьма небольшие доходы. Где-то там до сих пор существуют деревья, расщелины, бушующие глубины, дикая необузданность, — а можно просто лежать на чистом горячем асфальте огромной плоской парковки и наслаждаться этими проводами — так не нужно ничего предпринимать, мир уже завоёван; прохлада и небольшой дождик под конец, но он очень скоро проходит без малейших признаков духоты. — Однако даже в совокупности всё это ничего не меняет — во всём этом просто хорошо быть, приятно проводить время, зная про транспорт и медицину, книги, кинематограф, устройства, строения, химические субстанции; здесь ты в любой момент можешь улучшить себе настроение или заснуть в течение двух минут (по результатам пяти этапов натуральной эволюции, которая тоже не потребовала ни усилий, ни страданий).

Покоится в маслянистых парах пересобранный вариатор, за который мне ничего не предлагают — он служит хорошему и приятному времяпрепровождению, я в нём хорошо отдыхаю, а потом отдаю кому-нибудь этот материал. Наверное, самое полезное, что я извлёк из школьности — умение делать всё с первого раза, чтобы потом хорошо переделывать много раз. Получается хорошо, просто складывается по своим законам, насколько я расслабляюсь и позволяю, — у меня никогда не было ярких креативных качеств, я хотел считать деньги и заниматься рекламой; но теперь получается хорошо, просто складывается, идеально складывается раз за разом, где я работаю над материей, над перемещением предметов в пространстве на складе (инженерный цех), перевариванием составов, сваренных из слов, которые обрели общую гробницу в словарях, моих любимых книгах, что я читаю во время отдыха много дней, много часов в день. (В короткий сон мне снилось, что я пришёл к вам по композитным мостам фантастического мира, дорогие давние супруги из моей давней жизни, а вы уже говорите на португальском языке после четырёх или пяти лет практики в совместной жизни; вы предлагаете мне еду и книги, отвечаете на вопросы; я даже там ещё помню и говорю что-то вроде: "Boa noite, eu quero perguntar sobre algumas dificuldades..."). Наверное, неплохая память и что-то ещё, вечно что-то ещё — конечно, это простая жажда по мере правил, неожиданно много энергии, но также последовательности внутренних становлений и наблюдений за внешними становлениями, их приторный тринитарный блеск; — но всё это ничем не лучше бельгийской глупости моих незнакомых предков с неопределённым бытийным статусом, — как они тяжелы! — но не более тяжелы, чем я сам, тяжёлый, как здесь лежу, будто бы очень тяжкий от собственных кажущихся движений вперёд, назад, носитель хрупкого человеческого образа, не знающий, что с собой делать, движущийся вперёд-назад, дёргающий себя, не дающий себе отдыхать красиво.

(Хрупкий человеческий образ внутри телесного микромира, живущего по принципам самоуравновешивающих систем, внутри клеток и их мембран, пещеристых тел и гладких шершавых волокон, слишком маленьких молекул органических соединений, которые, несмотря на свой уничтожающе малый размер, раз за разом продолжают упорно, преемственно складываться точно так же, как в прошлый раз, соединяясь с другими — такими же маленькими — молекулами, — о, что поддерживает их? — я не могу понять и постичь этого, это загадка для меня, которая рвёт меня невообразимо мелким размером своего предмета; гнев пептидов и непорочная чистота рефлексов, безукоризненная проводимость узлов передачи сигналов от нервов к мышцам, где всё отработано годами и будет жить годы, непрерывно работая, и до сих пор оно живёт долго и долго длится — даже нельзя представить себе непрерывный процесс работы сердца и поджелудочной железы, настолько непрерывный, умопомрачительно, несовместимо с моим сознанием — это действительно жутко, страшно, пугающе, и в момент засыпания это может бросить в ужас при мысли о полной смерти; — резко: вертикальное положение и глубокий свистящий, скрежещущий сжатый вдох, где белое стекло вдребезги разбивается о белый бетон, а грузовик с отказавшими тормозами в последний момент подаёт сигнал перед катастрофой мира; сердечный ритм, который словно сотрясает всё естество; кухня, стакан воды; горизонтальное положение, когда будешь снова готов.)

Обретаясь в собственном языке вещей, так хорошо теперь стоять на балконе, позволяя пеплу осыпаться на головы отчуждённых добропорядочных буржуа (до сих пор слегка отчуждённых), — о, настоящие человеколюди! — у которых, на самом деле, тоже есть, которые тоже как будто бы несколько размягчились в пятницу и которых я тоже безмерно люблю, как и всех людей; запах ночи, бензина и табака — исчерпывающий арсенал инструментов, чтобы быть действительно далеко от далёких мест.

Граффити на стенах — это крутые божки техногоний, фасцинирующие меня одеться легко и бродить всю ночь напролёт, всю эту весеннюю ночь, наполненную чистотой и свежестью, искусностью, ловкостью и энергией некоего мастерского умения, рискованным предприятием, самостоятельной авантюрой ловли.

Не так уж много требуется тому, кто держит сознание собранным, памятуя о своих рецептах простой пищи (кулинария) и об оставшихся деньгах, которых всегда хватает, если держишь сознание собранным (кажется, оно ловит и создаёт на основе этого, но тоже заканчивается, падает в повторение). Всё это нужно для производства собственной трансфинитной мифологемы, чтобы быть действительно далеко от далёких мест.

Наверное, это классная жизнь и действительно дорогая память, способность к запоминанию, небольшое умение понимать и капелька ярких качеств; и что-то ещё, конечно, будто этого не достаточно. Простая жажда по мере сил, неожиданно много энергии и минимум точек для её плодотворного приложения, — как будто бы минимум, но в действительности они повсюду, повсюду стоят в Интернете, открытые, но незнаемые, бесконечно многие, как пересобранный вариатор хороших дел и еда, которую можно приготовить, как деньги, которые получаются, но они скрыты под пеленой Интернета, точь-в-точь как я под покровом моей прежней застенчивости, которая, как я позже понял, внешне очень сильно напоминала умственную неполноценность.

Очень хорошо иметь в себе некую внутреннюю тригонометрию (в качестве легковесного чувства забытой, годами закрытой книги) и умение безукоризненно и точно держаться при слабом освещении, всегда пребывая в спокойствии и уверенности. Хорошо выходить на улицу, нырять, плавать в прохладном пространстве метров и улиц, смотреть в небо, которое по-настоящему получается лишь после больших усилий — наконец мы опутали его высокоскоростным оптоволокном, красными и зелеными проводами, тогда как внутри есть дополнительные лучи и пучки желтых, синих, фиолетовых и серых, — и ничего не надо, потому что мир придуман и создан, мы живём в мире; всё правильно; есть медицина — операции и лечение — большое количество способов, образов, методов помощи для любой ситуации, разработанных великолепным количеством усилий увлечённых и знающих людей, есть также их живительная медицина, медицина катастроф, неотложная медицинская помощь, которая каждые пятнадцать минут появляется в коридоре, которая сохраняет жизнь и даже здоровье, которая все меняет. После того как я вырос до размеров города, в моей квартире все ещё есть море и горы, одна долина, одна пустыня — они где-то есть, несмотря на все мои низкие денежные количества.

А в иных местах ещё есть деревья, ручьи, канавки, дикие глубины, дикая ярость богатого мира, совсем другого мира, — или вы можете свободно выбрать, всегда свободно, можете просто соврать и начать наслаждаться этими звездами на широкой и ровной автостоянке (в то время как остальной город благостно движется и смешивается, пронося в себе те же самые мысли и ощущения, тот же праздник), лёжа на чистом и теплом асфальте, с чётким осознанием: нет никакой необходимости брать что-либо с собой, ведь это уже есть на свете. Прохлада, — о, свежесть, — и немного дождя в конце, однако он проходит очень быстро и радостно, не оставляя даже намёка на удушье, прежняя свежесть. — Но в целом всё это ничего не меняет. Приятно жить сейчас, в двадцать первом веке, — это хорошее время для изучения, для изучения транспорта, медицины и терапии, математики, тайных языков, несуществующих языков, глаголов, книг и художественной литературы, разлитой во всём пространстве, существующей на стенах, на вывесках, в надписях на грузовиках; хорошее место для постижения кинематографа и просмотра фильмов, для открытия лаборатории, для изучения оборудования, машиностроения, строительства, воздухоплавания, зданий и химикатов; здесь в любой момент можно улучшить настроение или заснуть за две минуты (возможность возникла согласно пяти стадиям развития природы в учении Шеллинга), и это действительно рай — придуманный, созданный, заново обретённый.

Отдыхать в масляных угарах ума, порождённых отремонтированным вариатором, которого не жаждут иметь за деньги, — это хорошее и приятное занятие, и в нём я отдохну хорошенько сегодня, а потом буду сходить с ума, механично раскладываясь спиральной колодой внутри себя, вращаясь в теле (есть мнимые победы, где мне кажется, будто я заново открываю себя; есть цепи каменных холмов далеко на северо-западе, есть взморья и горки после многократной мастурбации, тяжёлые песчаные мели бреда и дрожь от дефицита магния, сердечные перегрузы и переливы от дефицита калия). Возможно, самое полезное, чему я научился в школе, — это способность делать что-то в первый раз, а затем делать это снова и снова, с каждым разом всё лучше. Оно получается хорошо, так как оно развивается только по своим законам, насколько я расслабляюсь и позволяю этому быть, — ярких творческих качеств у меня никогда не было, и мне хотелось считать деньги и делать кинематограф; но именно другое выходит хорошо, лучше всего, лучше, чем у всех, и всё сходится легко, сходится снова и снова, — я много работаю с материалом, передвигаю вещи по комнате и на складе (моя инженерная мастерская), ныряю в словари, находя поразительнейшие связи, а после готовлю из слов, которые извлекаю из возлюбленных мёртвых книг; моя некрофилия. Так я провожу дни и часы — это свободное время. (Мне приснился короткий сон, что я пришёл к вам по тяжелым мостам, дорогие супруги из прошлой жизни, а вы спустя четыре года или пять лет совместной жизни уже почти свободно говорите по-португальски; вы предлагаете мне еду и книги; я не помню, о чём я спрашивал вас дальше.)

Наверное, хорошая память и что-то еще, всегда что-то еще — конечно, по правилам, только по правилам; это простое желание, неожиданное количество энергии, но вместе с тем — излучение внутренних и внешних изменений, соблюдение восходящих троиц; — все это немногим лучше моих неведомых предков в неопределенной экзистенциальной ситуации, которых я не знаю, но лишь догадываюсь про пыль их бельгийской глупости (что в действительности напылена именно на моём характере) — какие они непростые! — но они не тяжелее меня, и я так же тяжел, как они, — и ведь на деле вся эта тяжесть сугубо моя, — о, как будто я очень тяжел в своих нерешительных движениях туда-сюда; и здесь я несу хрупкий образ человека, который сам ничего не может сделать, а там он тащится, настойчиво не давая себе покоя, как будто хочет пытать себя, своего двойника, этой пыткой до безумия или до смерти. После этих сессий в комнате становится нереально; жёлтое масло жёлтого света ламп жидко льётся, будто жёлтый свет тающего помутнённого разума, и я как будто уже не в мире.

(Хрупкая человеческая фигура в микрокосме тела, живущего по принципу автобаланса, в клетках и их оболочках, полых телах и гладких грубых волокнах, мелких частицах органических соединений, которые, несмотря на свою разрушительную малость, снова и снова упрямо преследуют свою форму, фиксируются в том же виде вновь, последовательно, как в прошлый раз, и присоединяются к остальным таким же, совсем маленьким, молекулам — о, что их скрепляет? — я не могу понять, ведь это тайна для меня, и она разрывает меня  непостижимой малостью своего предмета; специфицированные ферменты, ярость пептидов, безупречная чистота обратной связи, четкая передача сигнальных интенций от нерва к мышце, — всё это делалось годами и будет жить годами, работать непрерывно, ещё долго жить и продолжаться ещё очень долго, никогда не закончится, не остановится, не оборвётся. Время — вы даже не можете себе представить постоянство процессов сердца и поджелудочной железы, непрекращающихся, удивительных и непостижимых, несогласующихся с моим сознанием — они воистину ужасны, ужасны, ужасны, и во сне они могут вызвать ужас и удушье при мысли о полной смерти; — внезапно: вертикальное положение и глубокий свист, сжатый скрежещущий звук, словно сейчас белое стекло дробится о белый бетон, а грузовик со сломанными тормозами даёт свой гудящий сигнал в последний момент перед грядущей мировой катастрофой; сердцебиение, которое, казалось, сотрясает всё сущее; кухня, стакан воды. Опустошённый ландшафтный режим, курс на гибель.)

Когда вы говорите на своем языке, то можно без страха стоять на крыльце и девиантно посыпать пеплом голову (чуть более отчужденного) добропорядочного горожанина, — о, настоящие люди! — который на самом деле тоже, который тоже немного смягчается в пятницу и которого я тоже невероятно люблю, как и всех остальных; ароматы ночи, бензина и табака: исчерпывающий арсенал способов по-настоящему побыть вдали от далёких мест.

Граффити на стенах — образы крутых технобогов, которых я люблю за то, что они носят легкую одежду и блуждают всю ночь напролёт, всю эту весеннюю ночь, полную чистоты и свежести, мастерства, искусности и энергии какого-то особого ремесла, рискованного приключения, независимого приключения, независимой кампании рыбной ловли под ярким свечением месяца.

Есть очень много вещей, которые не нужны тому, кто имеет сосредоточенный ум — он проходит мимо, потому что обращает внимание только на свои простые рецепты еды и количество оставшихся денег, которых всегда достаточно, если, конечно, он держит сосредоточенный ум поверх (будет брать и творить из него, однако и он, наравне с иным, испытывает настойчивое снижение). Всё это требует создания цикличной легенды, которая при рассказывании возвращается к своему истоку, выдуманная. Возможно, будет новая жизнь с драгоценной памятью, способностью помнить и понимать (некоторое минимальное понимание) и даже определённым блеском; а прочее, конечно, всегда будет казаться мне недостаточным, манящим, недостижимым. Простая сборка из лучших способностей, неожиданное количество энергии и минимум применения, — но применение только кажется минимальным, тогда как на самом деле оно везде, везде в Интернете, где всё так открыто, но неведомо, бесконечно и хорошо составлено, подобно тому, как преобразователь преобразует яд в добрые дела и еду, которую можно приготовить для блага других, как деньги, которые ты получаешь, но они исчезают на хлам и мелочи, вещи и их возможности скрфваются под слоями меняющегося Интернета, словно я меж призраками своего старого позора, который, как я это понял позднее (слишком поздно), был очень похож на застенчивый вымысел.

После отдыха выйду на улицу, полумёртвый, шатающийся, словно в тяжёлом угаре, посмотрю на других людей и увижу, что там ещё очень, очень много жизни, очень много разной судьбы. — Небольшая осторожная прогулка, постепенное восстановление функций.

24 – 25 марта, 2023 год.