Продолжение... Фантазии на тему спасения

Письмо матери 24.04.26

"О, Матушка, я здесь, в родной Рязани,
Но не ходи встречать меня на шлях.
Не заливай скуфью свою слезами,
Если невмоготу, тогда  поплачь.

Лихая участь мне теперь досталась,
Хоть не попал в меня кривой бандитский нож.
Я был убит и всё, что от меня осталось,
Любовь к тебе и сёстрам, деда не тревожь.

Я не могу теперь взойти в наш сад
И на рассвете ты меня уж не разбудишь.
Я знаю, сад мне был бы очень рад,
Из чащи филин мне показывает кукиш.

Что там мой клён, крепка ль его нога,
Ты делай иногда ему припарки,
А если выйдет погулять, тогда
Чтоб не замёрз, налей ему 2 чарки,

Собаку нашу, если сможешь, успокой,
Шепни её на ухо: люблю её и помню.
Ей водку в миску зря не лей,
Когда вернусь, тогда мы вместе вздрогнем.

Вернусь я, мама, верно в сентябре,
Когда наш сад вздохнёт от павших яблок.
Туман сгустится и ко мне,
Пёс подползёт не шаток и не валок".

Между недавним прошлым
И действительностью дня
Незримая черта, как африканка мамы,
Непреодолимо рассекла меня,
Оставив за кормой разгул и пошлость.

Самозабвенно обожал я жизнь,
Полёт стрижей и дуновение ветра,
Звон колокольный и шуршание риз
Священников, величие Деметры.

Я дедушкой воспитан строго был,
Чтил соблюдение великих постулатов.
Средь сверстников воцерковлённым слыл
И постепенно набирал ума в «палату».

Как говорил Великий Александр:
«Являться стала муза мне»
Ещё в отроческие годы.
Её велением я горел в огне,
Отринув страхи и невзгоды.

Я с бабкой посещал монастыри,
Об отношении к Богу позже я лукавил,
Когда писал: «Готов задрать  штаны.
И, обалдев, бежать за комсомолом».
Моей рукой в тот миг нечистый правил.

С глубокой нежностью я целовал цветы,
Собакам позволял кусать меня за щёки.
Любой цветок был символом мечты,
Меня к собакам ревновал Нащёкин.

Попал на службу в санитарный поезд,
Жил в Царском, был представлен Алекс,
Читал своих стихов надуманную помесь:
Был поощрён, одобрен, но лишь малость.

Весна, меж тем, грозой отгромыхала,
Дождями пролилась и градом.
Кукушка где-то что-то услыхала,
Услышанными была делиться рада.

Озимые сверкнули изумрудно
И дружно поднялись над нивой.
Пропеллеры стрекоз блеснули перламутром,
Перенеся хозяйку на осот игриво.

Мой милый мельник в дальние угодья
Меня увлёк на ток тетеревиный.
Охота увлекательная вроде,
Но для меня итог не стоил гривны.

Закончилась весна, приспело лето,
С его жарой, пылью, комарами.
В стране происходило что-то где-то,
Кого-то истязали батогами.

В глуши таёжной жизнь текла неспешно,
Провинциальными, негромкими шагами.
А сетовать на жизнь такую грешно,
Я успокоился: меня искать не стали.

Изобретение исчадий Ада- продразвёрстка
Калифствовала на браздах России.
Вопрос о голоде поднялся выше роста.
Большевики крестьян опустошили.

Письмо из Альбиона, наконец, раскрыл я
И что-то липкое растаяло под сердцем.
Писала Анна – у неё семья:
Муж – клерк, два сына, Серафим и Сержик.

Но, как и прежде, лишь вздохнёт апрель
И вспомнятся туманные рассветы,
В душе набатом прогремит капель
И в тишине твой голос: «Аня, где ты?»

Как Ларина Татьяна, Снегина душой
Была России предана всецело.
Оставив Русь за пенистой кормой,
В Британию доставила лишь тело.

Она писала: «Зацветёт сирень,
Ошеломительно пугая ароматом,
В овраге пастуха всплакнёт свирель
И колорит её «прольёт» по хатам.

По вечерам, как сытых гуннов войско,
Раздвинув жерди у околицы села,
Отяжелевшие, «блины» роняя хлёстко
Коровы шли, природа их вела.

Наш тихий, подзаросший пруд
Встречал нас, мягко приоткрыв калитку.
Ракиты, ивы собирались в круг
С цветными полушалками внакидку.

Оставив Родину, я бегаю на пристань,
Встречаю, провожаю корабли.
Читаю русские названия истово
И расстаюсь с тяжёлой мукою в груди.

Возврат в Россию, понимаю, невозможен,
Мы знаем много о происходящем:
Конц.лагери, застенки, жить тревожно
Особенно для мыслящих иначе.

Как от Везувия, бегите от вандалов,
Ваш светлый дар они сотрут в навоз.
Не обещаем корабля под флагом алым,
Но кров и хлеб Вас ждут, как сена - воз!»

Я был польщён, конечно, предложением,
Но понимал его неисполнимость.
К тому же бегство в чуждые мне земли
Мне ни в какие планы не входило.

Живя у мельника, работал, посещая храм.
Обрёл в среде священников единоверцов.
В душе измученной зарубцевались травмы
И к Богу шире распахнулись дверцы.

Конечно, не совсем поэзию оставил.
Порой, рука тянулась рассказать о чём-то,
Как жертвой Каина стал брат любимый Авель
И как отец Адам печать поставил твёрдо.

Я много размышлял о смысле бытия,
О Божьих наставлениях, о тризне,
О тайнах нарождения, о жизни,
О том, как возникает вития.

Итог моих банальных измышлений:
По совести жить надо и в борьбе с собой,
Гордыню усмирять, не допускать сомнений,
Евангелие чтить – оно не звук пустой.

А Радонежский настоятель храма
Средь прихожан узнал великого Поэта,
Призвал на исповедь, проникся страшной драмой.
Многочасовая беседа длилась эта.

Есенин оценил внимание и дружбу,
Почувствовал к себе расположение.
Всё взвесив, попросился в храм на службу,
Одобрил пастырь Сергия решение.

Он был определён служителем архива,
Подалее от взоров власть имущих.
Был в келью поселён себе на диво,
Обрёл друзей, досель недостающих.

Под покровительством святого храма
Сергей впервые ощутил надёжность.
В стране, однако, назревала драма:
Готовились церквей погромы грозные.

В последних числах осени холодной
Послал Есенин мельника до мамы
Освободить её от думушки негодной,
Обнять сестёр моих и поклониться хате.

По возвращении из дальнего похода
Лука не смог обрадовать изгоя:
Клён накренился, покосилась штора,
В глазах у матери – тощища и невзгода.

Сестрёнки веселы, беспечны и щебечут,
Их не затронула пока тенетов быль.
Деревня стонет, глохнет и трепещет,
В крестьянских душах вековая пыль.

Ко мне инкогнито Мариенгоф нагрянул.
Сумел отрыть меня средь груд архивных дел.
Как будто Питер светлым ликом глянул
Поднять опавший дух мой временно сумел.

Уехал Анатолий, потянулись будни.
Трагический уход Дункан меня ошеломил.
Я чувствовал, настал период трудный:
Россию под откос пустил отряд громил.

А вскоре в монастырь пробрались мародёры
Под видом описания храмовых богатств.
Опустошили храм, сожгли иконы,
Разбили колокол и распустили паству.

Я, пономарь и регент хора
Решение приняли  бежать на Валаам.
Судьба немного времени дала на сборы.
В 28-ом Рязанский бросили бедлам.

Наш путь был долог, труден и опасен,
Чекисты всюду сторожили нас.
Дойдя до Ладоги, мы сели на баркасы,
Через неделю остров принял нас.

продолжение следует