Из поэмы Ковёр 5

Я матери лишился рано,
когда не помню, но давно
болит, не заживает рана,
порой в глазах моих темно
от всех воспоминаний этих,
довольно горьких, столь же ветхих.
Отец поведал лишь одно,
виною было не вино
и даже не желанье счастья,
а ревность странных передряг
и результат семейных драк,
и этим всё должно венчаться,
когда безгрешница судьба
наотмашь бьёт порой тебя.

Не зная материнской ласки,
остался я почти без слёз,
смотрю на прошлое с опаской,
с младенчества без мамы рос,
менялись мачехи… с Варварой
мне жизнь казалась меньшей карой,
хотя её и мамой звал,
что мачеха она, я знал.
Спасибо за её вниманье
ко мне, в присутствии отца
менялась мачеха с лица,
порою даже пониманье
читал в неласковых глазах…
…Душа моя жила в слезах.

Простой намёк на безнадёгу
вновь вызывает сонмы чувств,
и выхожу я на дорогу
безнравственно осенних буйств.
Иду беспечно одинокий
по затенённостям забоки,
шурша опавшею листвой,
уйдя в раздумья с головой,
как будто в песенном разливе,
где одиночества скорбят
и сыплет ранний листопад,
и только жгучая крапива
в зелёном панцире листвы
с налётом лёгкой синевы,

полынь без запаха струится,
летают вихрем семена,
и улетают стаей птицы,
и заполняет тишина
пространство странных откровений
из перламутровых мгновений,
и осень, вновь на посошок
приняв, разбросила снежок,
развесила серебряные нити
печально звонких паутин.
А мы с ветрами-то кутим,
за беспардонность извините,
гужуем ночи напролёт,
жуём опять запретный плод.

И я когда-то был моложе,
смеялся часто над собой,
мурашки бегали по коже,
спасался бегством, и ходьбой
я занимался неспортивной,
а где-то даже и противной
работой мерзкой, не своей,
мне жаль потерянных не дней,
ночей и лет пустой эпохи
под грусть опешивших солдат,
когда безнравственность и блат…
Себя возделывал по крохам
и не был никогда я рад,
играя в жизненный бильярд.

Шары влетали в лузы, словно
слова наветренных свобод.
Стояли тихие, и ровно
висел над ними небосвод,
качались звёзды в ожерельях,
стучали ставни, пахло прелью,
прозрачность синяя плыла,
а ночь беспечная была,
хотелось вырваться на волю,
взлететь неведомо куда,
но беспокойные года
врывались стопором, и в долю
вступала ветреность окна,
а в нём как яблоко луна.