Золотая лестница

Золотая лестница (фрагмент картины)
Эдвард Коли Бёрн-Джонс
(1833 - 1898)

Живопись, 1880, 269.2;116.8 см
1880

В картинах Берн-Джонса современников привлекала грация задумчивых фигур с их идеальной красотой, вносящих ностальгическую нотку. Огромное полотно излучает таинственную и притягательную силу, завораживает бесконечным потоком спускающихся вниз по спирали ступеней девушек. Они удивительно похожи друг на друга: стройные, грациозные, в белых туниках, каждая с музыкальным инструментом в руках. Их можно было бы принять за ангелов, если бы не маленькое окошечко в крыше вверху картины, где на фоне неба видны белые голуби.

Сэр Эдвард Коли Бёрн-Джонс родился 28 августа 1833 года в скромной семье рамочника-золотильщика в Бирмингеме. Он получает начальное образование в бирмингемской Школе короля Эдварда. Одаренный рисовальщик, с 1848 года Эдвард посещает вечерние курсы в правительственной школе дизайна. В 1853 году, решив стать священником, поступает в Экситер-колледж Оксфорда, одного из старейших университетских городов Англии (основан в XII в). Знакомится там с Уильямом Моррисом - студентов связывает тесная дружба и общая страсть к искусству. Там они впитывают дух Средневековья и видят в нем источник творческого вдохновения.

Узнав о Братстве прерафаэлитов из статей критика Джона Рёскина, в доме одного из друзей они увидели акварель Данте Габриэля Россетти "Данте, рисующий ангела" (1853 г.), которая произвела на молодых людей такое сильное впечатление, что прерафаэлиты становятся для них идеалом в живописи, а Данте Габриэль Россетти - кумиром.

Уильям Моррис и Эдвард Бёрн-Джонс принимают решение отказаться от богословия ради живописи. В 1855 году молодые люди покидают Оксфорд, окончательно решив посвятить себя искусству, обратившись к Россетти за разрешением участвовать в их журнале. Со знакомства Россетти с этими двумя студентами Оксфордского университета начался новый этап в движении прерафаэлитов. В это время группа прерафаэлитов развивает в своем творчестве круг тем на основе Нового Завета и средневековых легенд. Берн-Джонс знакомится с Рёскиным и Россетти в начале 1856 года, а в мае того же года он уже принят учеником в студию Россетти. В следующем году он участвует в выполнении принадлежащего учителю большого проекта стенной росписи холла оксфордского Зала Союзов. Помимо этой работы, его внимание почти всецело поглощает рисунок пером или акварелью, весьма тщательно прорабатываемый.

В 1860 году Бёрн-Джонс женится. В это время он начинает писать акварели с добавлением гуаши с бычьей желчью на коричневой основе. К этому периоду относятся два портрета обворожительной Сидонии фон Бок и ее кузины Клары фон Девитц, навеянные итальянским Ренессансом и отмеченные влиянием Россетти.

Увлечение Средневековьем заставило прерафаэлитов изменить отношение и к декоративно-прикладному искусству, противопоставив бездушным изделиям промышленного производства высокое качество вещей, сделанных ими вручную. В 1861 году Уильям Моррис открывает в Лондоне фирму "Моррис, Маршалл, Фолкнер и К". В этом магазине декоративного искусства продается все необходимое для создания домашнего интерьера: мебель, витражи, керамика, обивочные ткани, предметы искусства. К Моррису присоединяются его верные друзья Филип Уэбб, Россетти и Бёрн-Джонс.

Бёрн-Джонс работал в декоративно-прикладном искусстве в так называемой мастерской "Красный дом" Уильяма Морриса в Кенте, спроектированном в 1859 Филиппом Спикменом Уэббом по типу английского деревенского коттеджа из красного кирпича с окнами, различными по форме (квадратными, прямоугольными, круглыми), в некоторых стояли витражи, стены жилища опутывая, столь любимые прерафаэлитами вьющиеся растения. Художники своими руками делали мебель, ковры, занавески, витражи и даже дверные ручки. Данте Габриэль Россетти написал для кабинета Морриса триптих на темы стихотворений Данте Алигьери. Они учились ткать, делать посуду, набивать рисунок на ткани. Новый образ жизни привлекал людей в мастерскую Морриса. Посетителям казалось, что они попадают в самую гущу творческого процесса. Призыв "Не имейте в своем доме ничего, что бы вам не пригодилось или не казалось красивым" нашел немало последователей. Для мастерской Морисса создавались иллюстрации, эскизы гобеленов, мозаик, витражей, предметы декоративно-прикладного искуства. Во многом именно на проектах и рисунках

Бёрн-Джонса держалась деятельность фирмы "Уильям Моррис и К." и издательства "Келмскотт Пресс". В шпалерах и витражах он, как правило, выполнял человеческие фигуры, а Моррис орнаменты. Здесь Бёрн-Джонс стремился к законченности и эмоциональности в трактовке лиц, несмотря на протесты Морриса, желавшего усиления декоративного начала в такого рода вещах. Создаются книги, в едином стиле оформления страницы книги, её титульного листа и переплёта. "Кентерберийские рассказы" английского поэта Джефри Чосера украшены вьющимися растительными орнаментами Средневековья, текст оживляют заставки-миниатюры и орнаментированные заглавные буквы.

В 1861 году художник едет в Италию с Брауном и Россетти, а по возвращении активно помогает Моррису в создании его художественно-промышленной компании, для которой выполняет множество эскизов витражей, керамической облицовки, гобеленов и других предметов прикладного назначения.

Между 1859 и 1873 годами Бёрн-Джонс совершает несколько путешествий в Италию, что позволяет ему лучше узнать творчество Мантеньи, Боттичелли и Микеланджело. Совершая поездку вместе с Рёскиным, убедившим живописца заняться копированием мастеров венецианской школы, Бёрн-Джонс обновляет свою технику. В его стиле с этих пор заметны признаки новых влияний, что в конце концов приносит ему славу и рыцарское звание, дарованное художнику как открывателю новой эпохи в искусстве.

В 1864 году он избран в члены Старого общества акварелистов; участвует в выставке Общества в 1870. В 1877 году художник представляет семь своих произведений на первую выставку в галерее Гровнор; становится постоянным участником ее салонов вплоть до 1887 г. Известность Бёрн-Джонса растет, выходя далеко за пределы Англии.

В продолжение царствования королевы Виктории британцы начинают все больше думать об имперской роли своей страны. Возрастает интерес к античной литературе и к истории Древней Греции и Рима, а также к легендарному прошлому самой Британии. Бёрн-Джонс становится мастером и античных и средневековых сцен, создавая работы, подобные серии "Пигмалион" или "Король Кофетуа и нищенка", в которых сквозит воспитательный мотив превосходства благородства души над земными богатствами.

В 1882 году на Всемирной выставке в Париже он вместе с Фредериком Лейтоном представляет Англию. В 1885 году Бёрн-Джонс избирается ассоциированным членом Королевской Академии Художеств, но в 1893 г. отказывается от этого звания.

В 1894 году он получает титул баронета; приходит слава, увенчивая его наградами. Последние годы его жизни посвящены большим композициям на литературные темы. Умер художник 17 июня 1898 года.

https://kolybanov.livejournal.com/9658451.html

Владимир Морозов 5 «34.Бёрн-Джонс. Золотая лестница» https://proza.ru/2015/06/06/608


Эдвард Бёрн-Джонс. Золотая лестница. 1880
Иван Есаулков

Грациозность девичьих фигур привлекает...
Но напрасно искать у картины сюжет:
Пусть какую-то тайну она излучает,
А ответа на тайну у зрителя нет,

И один за другим возникают вопросы
По картине – простор для раздумий широк.
Самый первый толчок к размышлению вносит
Бесконечно текущий девичий поток.

Друг за другом спускаются вниз по спирали,
От земного как будто бы отрешены.
Почему они в грусти идут и печали
И куда так загадочно устремлены?

Друг на друга похожи у девушек лики –
Идеальны в своей неземной красоте.
Инструменты в руках. Белоснежны туники...
Символизм здесь проявлен во всей полноте!..

© Иван Есаулков, 2015
Источник  http://stihi.ru/2015/12/28/1889




Ах, любовь, ты любовь, золотая лестница,
Золотая лестница без перил.
песня Юрия Антонова "Золотая лестница", текст Виккерс М.




Золотая лестница
Федор Сологуб
Русская классическая проза

I
Со времени смерти своей матери Леонид не мог и не хотел утешиться. Над ним тяготила неотступная печаль, такая несвойственная его возрасту, — ему только на днях исполнилось пятнадцать лет. Прошло уже несколько месяцев с того дня, когда по талому снегу истлевающей зимы погребальная колесница двигалась медленно от большой лестницы старого прадедовского дома по старой березовой аллее, сопровождаемая толпою родных, друзей и знакомых, колесница черная с белым, матовая и страшная, увозя бездыханное в тесном гробу тело его милой мамы, — и все еще, как первый день смертной скорби, смутен и грустен был Леонид, и ничему не улыбнулся, и не обрадовался ни разу ничему. Ничему!
Каждый день рано утром спускался он в сад по каменной широкой лестнице, и садился на скамье, поставленной на её нижней площадке. Смотрел на эту высокую серую лестницу, по которой так медленно и печально несли тогда черные люди белый гроб, — смотрел, вспоминал, мечтал о чем-то грустном. Когда было необходимо заняться чем-нибудь, он с тоскою и неохотою оставлял свое любимое место, и потом опять торопился к подножию высокой лестницы.
В полугоре стоял старый, большой дом, — он теперь, вместе со всем этим имением, принадлежал Леониду. Каменная, длинная лестница вела от него вниз, к аллее старых берез и к весело зеленеющему саду. Из серого камня были вытесаны столбики её перил, и она лежала на горе, холодная и печальная. Там, наверху, где была терраса у входа в дом, еще не кончалась она, загибала на левую сторону дома, и поднималась снаружи к высокой башне, с которой далекие видны были окрестные просторы. В сравнении с домом лестница казалась слишком большою, и каменная, холодная печаль её, казалось, тяготела над обоими жильями старого дома, и восходила к высокой башни, небесам открывая, безмолвным и высоким, свои высокие, холодные томления, свои тусклые, вечные вздохи.
Когда багряная на радостном небе играла вечерняя заря, недолгою радостью алели холодные, каменные ступени, — и бессильно погасали опять.
Но ясны ли были небеса над лестницею и над башнею, омрачались ли они печалью темных туч, — Леониду всегда казалось, что невидимые вестники печали нисходят к нему по каменному холоду ступеней. И у них крылья остры, длинны и черны, и в глазах у них пламенная тьма, и в нежных руках у них до краев наполненные слезницы. Взоры их упадали глубоко в душу Леониду, — и не улыбался он дню и солнцу, и не радовался веселью и смеху, закипавшим в просторах старого сада.
Напрасно благоухали и пестрели перед Леонидом цветы, оберегаемые заботливостью опытного, искусного садовника, — напрасно небеса над Леонидом голубели в высокой ясности безоблачного дня, — напрасно звенели над ним быстрые вскрики легкокрылых птиц и забавно-радостные их щебетания, — напрасно приходили к Леониду говорить с ним, утешать его и забавить его многочисленные родственницы, — сестры, тети, — и подруги их, и улыбались ему карминно-алою прелестью беззаботных улыбок, — напрасно! Леонида не радовало ничто, и ничто не вызывало на его устах улыбки.
II
Сестра его Елена говорила ему:
— Мы все любили маму…
И темно-карие глаза её становились влажными.
— Мы все не можем забыть ее…
И легкою печалью омрачалось её милое лицо, — милое лицо чистой сердцем семнадцатилетней девушки.
— Но разве мама, наша милая мама, была бы довольна, если бы видела, что мы тоскуем и плачем без конца?
И отвечал ей Леонид:
— Когда я закрою глаза, мне представляется, что по этим ступеням идут ко мне из нашего дома один за другим вестники печали. И подходят ко мне один за другим, и я вижу острый излом черных крыльев, и — слышу, — каждый говорит мне горькое слово. И в словах их — укор неправедной жизни и хвала утешающей смерти. И проходят. Когда я прихожу сюда ночью, я опять вижу их на холодных ступенях, под холодною луною, и одежды их смутно белеют, и очи их темны, и речи их горьки, — ах, горьки, но и радостны, радостны радостью, смертельно жалящею мое сердце!
И говорила ему Елена:
— Они говорят неправду. Что-ж из того, что они приходят к тебе из нашего старого дома! Ты не должен им верить. Они злые послы злого духа, и обманчивы их скорбные взоры, и печальные речи их — ложь. Разве ты не знаешь, что уже давно обличена неправда их злых, коварных внушений?
— Кем обличена? Когда? — грустно спрашивал Леонид.
Прислушивался к её ответу, и надеялся услышать что-то несомненное, что победило бы его тоску. Но не мог поверить тому, что говорила, отвечая ему, Елена.
Говорила:
— Разве ты забыл сладчайшее имя Того, Кто родился, чтобы оправдать жизнь и победить смерть?
И отвечал ей Леонид:
— Он родился, и мы его убили. Он рождается, и мы его убиваем. Ах, знаю, — явлены были чудеса и слава, но нам-то что! Коснеем мы во тьме жизни нелепой и безобразной. И как же не поверить мне милым вестникам нескончаемой скорби, нисходящим ко мне по холоду этой серой лестницы!
Молчали долго.
И спросила Елена:
— Разве мы только убиваем? Страдая творим и, творческим подвигом радуя, радуемся.
— Не знаю радости, — говорил Леонид. — Тяжелые камни на моей душе.
— Я сниму их, — говорила Елена.
— Не хочу, — отвечал Леонид. — Горька печаль моя, но путь мой прав, и не к жизни ведет он. Умру от печали, здесь, у этих серых плит, здесь, у ног непрерывно нисходящих вестников скорби.
И вот выражение непреклонной воли легло на Еленино прекрасное лицо, и черные брови её упрямо сдвинулись, и темные глаза её с угрозою поднялись к старому дому и к серым ступеням, по которым нисходили незримые. Она сказала:
— Нет, так не будет! Если даже и правы они, злые и безрадостные, то все же воля моя преобразит мир скорби в светлый мир восторга. Зачарую вестью радости серые ступени этой тяжелой лестницы, и золотую на её месте ты увидишь лестницу, и по этой золотой лестнице низведу к тебе радостных вестниц, легкую вереницу вестниц обрадованных и радующих. Тогда ты, Леонид, поверишь ли им и мне? Тогда утешишься ли? Тогда благословишь ли легкий, сладкий воздух земного, милого бытия?
— Да, — тихо отвечал Леонид, — тогда поверю, и утешусь, и благословлю. Но нет, Елена, — эта лестница такая высокая, такая тяжелая, такая холодная, — как же ей быть золотою лестницею! По её ли жестким ступеням пройдут нежные ноги тихо радующихся дев?
Ничего не сказала ему на это Елена. Ушла. И оставила его одного с его печалью. К сестрам и подругам ушла, и говорила с ними о чем-то долго, и уговаривала их, склоняя к чему-то.
III
Приходили к Леониду и друзья, и утешая говорили с ним. Сестрица Лиза, влюбленная красавица, готова была без конца говорить о своем женихе. И вдруг, перебивая сама себя, говорила:
— Милый Леонид, поверь мне, — жизнь так хороша, так сладко жить! Только ты один наводишь на всех нас уныние. Перестань тужить и печалиться. Будь, как все добрые люди.
Леонид отвечал ей спокойно:
— Ты счастливая и веселая, иди к таким же веселым и счастливым, а меня оставь.
Она легонько вздыхала и уходила.
IV
Приходила Анна Петровна, фельдшерица. Она садилась рядом с Леонидом, тонкая, прямая, улыбалась сухими, тонкими губами большого рта, закуривала папироску, и говорила:
— Очень вредно скучать так долго. Это может скверно отразиться на вашем здоровье, Леонид.
Леонид мельком взглядывал на туго сложенный на затылке узел черных волос Анны Петровны, и молчал. Анна Петровна продолжала:
— Необходимо принять меры. Лучше всего обратиться к врачу. Но и до прибытия врача можно кое-что предпринять. Гимнастика, игры, купанье, — все это может изменить ваше настроение в хорошую сторону. Вы сегодня купались, Леонид?
— Нет еще, — отвечал Леонид.
— Я бы советовала вам сейчас же выкупаться.
Она вытаскивала длинными, тонкими пальцами из-за черного с узкою пряжкою пояса свои маленькие часики, смотрела внимательно на их матово-белый циферблат, задумывалась на минуту, и говорила:
— Да, теперь как раз самое удобное время. Идите же, Леонид, не пропускайте удобного времени, когда еще солнце не очень высоко.
— Хорошо, — говорил Леонид.
Он шел купаться. Неширокая и неглубокая, тихая река огибала длинною лукою сад старого дома. Даль полей зеленела за нею, тихая, грустная, тая в своем молчании далекие голоса.
Леонид входил в прохладу вод, и плыл к противоположному берегу и обратно. Отраден был глубинный холод вод, и не о жизни говорил он Леониду. О смерти холодной, спокойной, утешающей, уводящей от злых томлений под очами безумно пламенеющего в пустыне высоких небес Дракона.
Леонид неторопливо одевался. По влажному песку берега, по теплым травам лужаек, по мелкому сухому песку аллей проходил он тихо, и земля приникала к его нагим стопам, родная, милая земля, та, в которой спит его мама, и влажная росою трава обвивалась нежно вокруг его открытых до колен ног.
Милая земля, не из тебя ли возникла вся жизнь земная? Но, приникая к стопам тоскующего отрока, не о жизни напоминаешь ты, к утешительному зовешь ты успокоению в тишине и во тьме твоей глубины.
V
Леонид возвращался к скамейке у подножия серой лестницы. И к ногам его льнул холод каменных ступеней, и смеялся кто-то незримый, повторяя:
— Где же золотая лестница?
Легкое облачко табачного дыма синело, расплываясь в теплом утреннем летнем воздухе, — как дым ладана синело дымное облачко. Анна Петровна курила, сидя на скамейке и, улыбаясь навстречу Леониду, смотрела на его покрытые росою ранних трав ноги.
— Вот так-то лучше, — говорила она. — Теперь займитесь-ка гимнастикой. После купанья это очень полезно. Ну-с, сделаемте вот что.
Она хмурила брови, и все её сухое лицо выражало строгую деловую озабоченность; задумывалась на минутку, и наконец называла какое-нибудь гимнастическое упражнение. Леонид послушно исполнял её команду, и проделывал одно за другим несколько упражнений. Телу было удобно двигаться в легкой, короткой летней одежде, грудь легко дышала под тонким белым полотном, — но лицо его оставалось спокойным и нерадостным, и улыбки не цвели на нем, и потому со стороны странно было смотреть на этот урок гимнастики в саду, на песчаной площадке у подножия высокой серой лестницы, ведущей в старый дом и выше, на его башню.
Но Анна Петровна была довольна. Она серьезно отсчитывала темп движений:
— Раз! Два! Три! Четыре!
Когда, по её мнению, было довольно, она вместо «четыре» говорила:
— Стой!
И придумывала новое упражнение. В промежутках между двумя движениями приговаривала:
— Главное, дышите свободно и глубоко. Нормальное дыхание — очень важное условие хорошего самочувствия.
Леонид смотрел на её серьезное лицо, на её худощавые смуглые щеки с выдающимися монгольскими скулами, и думал, что она вся механическая, как кукла, заряженная чужими словами, и что она сама по себе никогда ничего не думает, и ничего в мире ни разу по-своему не почувствовала. И он думал, что уж если надо жить на этой земле, то хорошо быть вот таким «организмом».
И Анна Петровна говорила:
— Человеческий организм для своего правильного развития требует известных условий, которые более или менее точно установлены наукою. Ну-с, вольных упражнений достаточно. Теперь мы займемся бегом. Я бегу, вы меня догоняете. Вы помните, надеюсь, как следует держать туловище при беге? Главное, дышите свободно и глубоко.
Анна Петровна бросала докуренную папироску, вставала, оправляла скученные складки своей строгой лиловой юбки, и, хлопая в ладоши, мирно считала:
— Раз! Два! Три!
Со словом «три» она срывалась с места, и мчалась по березовой аллей, прижимая локти к бокам и отводя плечи назад, чтобы грудь дышала свободнее. Но лицо её оставалось озабоченным, и тонкие губы её слабо и неверно улыбались, точно по заказу.
Леонид бежал за нею не тихо и не скоро, не догоняя её, и не отставая. Движения высоко открытых ног его были легки и красивы, и руки его двигались, как у бегущего юного полубога, но лицо его оставалось печальным, и улыбки не было на его алых, на его нежных губах. И сердце билось в его груди, и сжималось томлением тоски и печали, и ритмичный бег его был точно бег увлекаемого в стремительное кружение последнего, смертного пути. Лиловое на зеленых радостях листвы и трав веяние строгой юбки было перед ним, как веемый незримо цвет безнадежной печали, влекущей стремительно в смертный путь.
Добежав до речного берега, Анна Петровна останавливалась и говорила:
— Вы, Леонид, опять не могли догнать меня. Положим, я хорошо бегаю. Но я довольна. И я надеюсь, что сегодняшние упражнения благоприятно отразятся на общем состоянии вашего организма, а следовательно, и на вашем настроении.
Леонид благодарил Анну Петровну, и уходил на свою скамейку, к подножию вечно-серой лестницы. И, глядя на её высокие, строгие ступени, и на строгий очерк её тяжелых перил, он думал с безнадежною грустью:
«Умру от печали, а так никогда не будешь золотою лестницею, и не сойдут ко мне очаровательные вестницы восторга, уносящего душу, и побеждающего тоску и смерть.»
Закрывал глаза, и проходили перед ним вестники печали. И одежды их были белы, и крылья их были черны и остры, и горькие с их строгих уст падали слова.
Вот раздавались снова чьи-то робкие голоса — девичьи голоса звучали смущенно и весело.
Леонид открывал глаза. Перед ним стояли поповны, румяные, смущенно-веселые девушки, Алевтина, Антонина, Валентина и Зинаида. Они подталкивали одна другую, перешептывались, и наконец старшая, Алевтина, говорила Леониду:
— Составьте нам, Леонид, компанию в саду вашем погулять.
— Мне гулять не хочется, — отвечал Леонид.
— А посидеть здесь с вами можно, дозволите, Леонид? — спрашивала Антонина.
— Пожалуйста, посидите — отвечал Леонид спокойно и невесело.
Сестры усаживались рядышком. Их светлые платьица при этом почему-то шумели, точно слегка подкрахмаленные. Они хихикали, переглядывались, и разговор заводила уже третья, по порядку.
— Мне очень нравится ваш сад — говорила Валентина.
И младшая, Зинаида, говорила за нею:
— Очень красивая лестница, а сверху, — с башни, удивительно восхитительный вид на всю окрестность.
— Я не понимаю, — говорила Алевтина, — как можно скучать, когда имеешь такой шикарный дом с такою упоительною лестницею, и такую великолепную башню с таким отличным видом.
Антонина говорила:
— Сделайте нам такое большое удовольствие, поднимемся с вами на башню полюбоваться видами окрестности.
— Пойдемте, — равнодушно говорил Леонид.
Поповны радостно устремлялись вверх, а за ними шел Леонид. О, скучное восхождение по серому камню ступеней! И каменный холод у ног, и жесткие под ногами камни!
На каждой из трех площадок до верху и на террасе у входа в дом поповны останавливались, восхищались и ахали.
И наконец на башне. Поповны замирали от восторга.
Ах, милые земные дали! Вы зеленеете и цветете, и вольный проносится над вами ветер, взвивая сизые пыльные вихри, — но вся ваша цветущая радость отравлена истомою смерти!
И нет радости Леониду, и нет улыбки на его губах. Поповны сходят с башни, и глядят на его печальное лицо. Они добрые, и хочется им развлечь Леонида, и обрадовать, но не знают они утешающих слов, и вздыхают, и уходят.
VII
Иногда приходит к Леониду здешняя сельская учительница, Марья Николаевна, молодая девушка. У неё очень умное лицо, мягкие, как у лошадки, губы, и кроткие серые глаза. Она постоянно таскает с собою какую-нибудь тоненькую, но умную книжку, и пользуется всякою свободною минуткою, что бы почитать. Она говорит:
— Нехорошо, что вы ничем серьезно не займетесь, Леонид.
— Я учусь не плохо, — отвечает ей Леонид.
— Я это знаю, — говорит Марья Николаевна, — но я посоветовала бы вам заняться самостоятельным чтением. Есть очень умные и очень полезные книги.
Она говорит долго и умно. Леонид смотрит на её лицо, и думает, что её мягкие губы и её кроткие глаза не идут к умному выражению её лица, и что потому она вся нескладная. Миленькая, недурная, стройненькая, ничего себе к лицу причесана, ничего себе к лицу одета, хотя и скромненько, — а все-таки нескладная какая-то. И что она лепечет о книжках, — ах, глупая! Что скажут книги ему, тоскующему на диком холоде серой каменной лестницы?
Много жило в доме молодых девушек и молодых женщин, — много приходило в дом молодых к ним подруг, — и все они заводили с Леонидом добрые, утешающие речи, — и ни одна из них не умела утешить его.
VIII
Собрала Елена своих молодых родственниц и подруг, и сказала им:
— Всем нам жаль нашего милого Леонида, который не хочет утешиться. Он настойчиво возвращается на скамью на нижней площадке большой лестницы, и смотрит на её серые, холодные ступени. Ему кажется, что по лестнице спускаются незримые вестники печали; нескончаемою вереницею проходят они перед ним, и говорят ему горькие слова, — хулят жизнь, и славят смерть. Но мы изгоним злых вестников. Во имя Того, кто родился, чтобы оправдать жизнь и победить смерть, мы изгоним их. Серую лестницу печали мы преобразим в золотую лестницу красоты и восторга.
— Как же это сделать? — спросили ее сестры и подруги.
И рассказала им Елена свой замысел. Некоторые из них, — правда, немногие, — согласились сразу, другие же спорили и отказывались. Им казалось неловко и стыдно исполнить то, о чем говорила Елена. Они боялись, что их осудят соседи, и что на них рассердятся их родители. Спорила и уговаривала их остальных долго, — несколько дней прошло в этих совещаниях, — и наконец все согласились. И было много их, молодых женщин и девушек, родственниц Леонида, и подруг их; когда Елена сосчитала всех, готовых прийти к Леониду вестницами восторга, то число их было двадцать семь.
IX
Знойный день опять склонялся к падению, и было тихо окрест безмолвного старого дома. Тени берез, как утомленные долгою дорогою путницы, легли устало на нижние ступени серой лестницы. Леонид сидел на своем обычном месте. Он знал, что скоро солнце, падающее к закату, станет в просвет березовой аллеи, и короткою нежно-алою надеждою затеплятся серые ступени, чтобы через несколько минуть опять охолодеть и окаменеть в тусклой, серой своей безнадежности, С настойчивою печалью говорили ему тихо скользящие мимо вестники скорби:
— Обманами радости и смеха прельщает жизнь, — не верь её прельщениям.
— Многообразны пути пленительных заблуждений и соблазнов, но правый путь один.
— Смертный путь.
— Смеется жизнь над теми, кто мечтает оправдать ее.
— Только в смерти истина, только смерти принадлежит правая победа.
И приходили один за другим.
X
Но вот пришла Елена. Она сказала Леониду, — и голос её слегка вздрагивал от волнения:
— Пройдут краткие минуты, и по золотой лестнице пройдут вестницы восторга, хвалящие милую жизнь. И ты обрадуешься им, Леонид?
— Да, — сказал Леонид, — если бы они пришли! Но вот все передо мною тусклая обычность и холод серого камня, и взвеянная на ступени ветром серая пыль.
— Жди, — сказала Елена.
Она медленно поднялась по ступеням, и долго следил Леонид за мельканием её легко розовеющего на солнце белого платья.
Она скрылась в дверях старого дома. И никого не было в саду, и все окрест томилось странною тишиною. Где-то на востоке за деревьями чутко замолкнувшего сада было лиловое, свинцовое предчувствие грозы.
Отодвинулись от серых ступеней тени берез, и тихий свет упал к ногам Леонида. Тогда вдруг среди спускавшихся по лестнице вестников печали произошло странное смятение, и на лицах их отразился чрезвычайный испуг. С резкими воплями, подобными крикам встревоженных птиц, они распростерли в воздухе тихо алеющего вечера свои острые, черные крылья, и быстрою, длинною вереницею устремились к небесам. В пронизанной вечернею алостью и зеленоватою янтарностью голубизне высот они стали, как сливающиеся в одну тучу облака, и голоса их были тогда подобны отголоскам далекого грома.
Удивился Леонид, и поднял глаза к высокой башне своего старого дома. Чудное зрелище представилось его глазам.
XI
Вереница радостных жен и дев спускалась неторопливо с высокой башни по ступеням лестницы. В лучах зари вечереющей невинною алостью радовались, золотясь, оживляя вдруг под нежными, обнаженными стопами милых вестниц ступени. Легкие туники облекали стройные тела радостно идущих и смеющихся вестниц, — и цвета их туник были, как переливы струящихся алых огней и пламенеющих розово, янтарно и зелено зорь. Милые плечи их радовались поцелуям ветра и солнца, и обнаженные руки их ликовали, алея алостью смеющейся зари, и веселы были их высоко открытые в легком, легком движении ноги. И под радостно нагими стопами вестниц, радостно смеющихся, преобразились холодные ступени, — и золотая стала перед глазами Леонида лестница, лестница красоты, радости и восторга.
Елена шла впереди своих сестер и подруг. Когда она достигла середины лестницы, она движением легким и радостным сбросила свою тунику на озаренные ступени золотой лестницы, — и остальные девы и жены одна за другою уронили свои туники. Золотая, лестница покрылась радостною многоцветностью тканей, — и нагие вестницы ликующею вереницею приближались к Леониду, предавая лобзаниям напоенного зарею воздуха светлую, легкую обрадованность своих тел.
— Милые вестницы — говорил Леонид, простирая к ним руки, — о, милые вестницы радости!
Проходили веселые, легкие, мимо Леонида, и целовали, его, и говорили ему слова утешения и радости.
— Творя красоту, радуемся, — говорила Елена, — и скорбь нашу преображаем в легкую радость.
— Жаждем любви, и любим, и радуемся, — говорила Елизавета.
— Как радостно дышать милым воздухом земли! — говорила Анна. — Как радостно отдавать свое тело сурово-нежным лобзаниям стихии!
— Какая милая, родная земля под нашими ногами! — говорила Алевтина.
— Какие веселые открывает земля перед нами дали, бесконечные дали! — говорила Антонина.
— Какие сладкие ароматы у цветов! — говорила Валентина. — Какою радостью дышат земные травы!
— Какая радость — восходить высоко, высоко, любоваться небом и звездами! — говорила Зинаида.
— Так много радостей на земле! — говорила Мария, — и радостен труд, и мудрые утешительны книги.
И все двадцать семь жен и дев, радостные и нагие, прошли перед Леонидом, хваля жизнь, и ликуя о ней.
И потом окружили его, закружились в легком беге, увлекли его в радостное, легкое кружение восторга, и на влажной вечернею росою траве завели веселый, буйный хоровод.
А в высоте над ними громыхали тяжелые тучи, и быстро темнело небо, и было смятение и гнев, и голоса разъяренных вестников печали. И грому, и блистанию молний, и голосам бурь, и потокам холодного ливня отвечали буйные, ликующие голоса неразумного земного восторга.
О себе радовалась ликующая юность, преображая обычное земное в необычайность прекрасного и восторгающего душу.









Лесная сказка о царе
или Золотая лесенка
Феана

В некотором царстве, некотором государстве  жил да был великий  Царь.  Всё у  Царя  было, что ни пожелает: и богатства, и дворцы, и подданные,  войско,  и жёны, наложницы,  и  министры, советники,  и власть над миром.   Не  было у  него лишь счастья.  Верно  говорю… А  где  оно  водится и  как его  добыть,  никто  не знал,  да и сам  Царь не стремился к  нему.  Зачем  желать то, что неизвестно?  Вот и думал  Царь, что  владеет  миром и  живёт счастливо.  А  в  гареме  Царя  жила  одна  необыкновенной  красоты  наложница,  танцовщица и  певица,  краше  которой свет  не  видывал,    вот и полюбилась  она,  конечно же,   Царю больше  других  его   жён.  Вот и  уделял  он  ей  особое  внимание и  дарил  ей  лучшие подарки, чем и  вызвал  в  гареме  неудовольствие, да  и  зависть к  танцовщице  других  жён и  наложниц.  Стали  они за  спиной  красавицы  козни  ей  строить  да  измышлять, как бы её со  свету  сжить.

Думали,  думали,  да и  придумали.  Однажды, когда  она  после  жаркого  танца  отдыхала,  раскрасневшись от  восторга,  подошла  к  ней старшая  из  жён и  так  проговорила:

-  Голубица ты  наша,  уж  как  велико  восхищение  твоим  танцем,  и  сказать  нельзя  и  сравнить-то не с чем. Не  зря  тебя  Царь  наш  выбрал в   любимицы,  да  тут и спору  нет,  ты  лучшая  из  нас.   Но знай, что скрыта  от  тебя главная  тайна  Царя  нашего, мы и  сами  о  ней  лишь  на  слух  знаем, а  не  допущены  к  лицезрению.

Стало девушке  любопытно,  что же  за  тайну  скрывает от  неё Царь, и  почему  все знают о  ней,  а сама  она  и  слыхом  не  слыхивала, и  глазами   не  видывала…  Задумалась  танцовщица над  словами  сказанными.  Вот  как-то  раз  во  время  ласки  с Царём  и  спрашивает  о  чуде  таинственном.  А Царь-то  отшутился на вопрос, не  желая  развеять  загадочную  легенду  о  себе,  о  которой  сам  впервые  услыхал…  Верно  говорю.

Ничего  не  ответил  он  девушке,  избраннице  своей, а  та   загрустила и  закручинилась.  Ведь,  если  вправду  скрывает  Царь  тайну от неё,  значит, не  любит  её  всем  сердцем  своим,  как и  остальных   жён да наложниц,  а  только  вид  делает, что  она  его  любимица.  Может,  есть у него  другая  сердечная  привязанность, которую  скрывает  от  глаз.  Да  ведь  отлучается-то  он  каждую  неделю,  говорит,  что на охоту… Вот и  стала  красавица  чаще и  чаще  задумываться над неизвестной  ей  тайной,  худеть  начала  и  красоту  свою терять от  кручины  и  болезни  душевной.  А  другие  жёны   лишь  радуются,  что  посеяли  сомнения  в её  душе,  и  что рано  или  поздно, но сомнения   дадут  то,  что и  полагается от них.  Да,  расчёт  был  верен.

Через  несколько недель,  так и не  добившись  от Царя  ответа  на свой  вопрос  о  тайне,  девушка  совсем заболела,  и  решилась  на  отчаянный  шаг.  Надумала  она  заставить  Царя  поволноваться  за  неё и  вызвать  его  ответное  чувство,  да  узнать  наконец-то  загадочную  тайну.

В  один  тёмный-претёмный  вечер,  когда  все  слуги уже  отдыхали, а  Царь  уехал  на  охоту,  девушка  собрала  свои  немногие  драгоценности  и  сбежала  из  дворца.  Думалось ей, что пошлёт Царь  погоню за беглянкой и  скоро  она вернётся  назад,  да  узнает  о царевой  тайне и убедится в  любви  его.  Но так случилось,  что в первую же  ночь  вне  дворца  певунья  попалась в  руки   разбойникам,   много их  было в  близлежащих-то  лесах.  Собирались в  эти  банды  одни  бездельники,  не желающие  работать  как все  другие,  ловцы  лёгкой  добычи.   Разбойники  отобрали у танцовщицы все  драгоценности, но не убили, а оставили  прислуживать  себе, поскольку   красота на всех,  даже  на  отъявленных  негодяев,  действует  умиротворяющее.

Итак,  началась  совсем  иная жизнь у  царской  любимицы.  Тут-то  она  узнала, что значит тяжкий  труд  поварихи,  прислуги,  прачки и певички, увеселяющей  жуликов и выпивох.  Как  горько  плакала  красавица, оставшись  в ночное  время  наедине со  своим  горем,  знает  только шумящий  лес да слышит  лишь  печальная  Луна, да  ещё  ветер,  пролетающий  мимо,  уносит с  собой  её стенания.  Но сбежать из  этакой лесной  неволи  оказалось  гораздо  сложнее, чем  из  дворца.

Тем  временем,   Царь,  вернувшись и обнаружив  пропажу  любимицы,  действительно,  затосковал   и  закручинился,  послал  на  розыски  всех  своих доверенных  слуг и  отряд  лучших  дозорных. Долго ли,  коротко  ли, а  время  шло  без  результатов  поиска.

Царь так и не понял,  почему  сбежала  танцовщица,  а уж  жёны  гарема  понарассказали  ему  об  измене,  дескать,  скрылась  любимая  жена с  залётным  молодым  красавцем  из неведомых  стран  прибывшим,  да  уехали  влюблённые в иные  страны  путешествовать,  дескать,  мало  ей  было  любви  царской-то,  вот  уж  гордячка  неблагодарная  оказалась…   Потужил,  погоревал  Царь, да  делать нечего,  улеглась  обида и боль  отошла. А уж про женское  коварство он издавна был наслышан.

Наша   же певунья, как  выяснилось вскоре,  носила под  сердцем  ребёночка  царского  и когда  поняла  это, приласкалась к  главарю  банды и нашептала,  дескать  от него  ребёночек  будет,  чтобы  мягче с  нею  обращались и  не  заставляли  тяжёлую  работу  делать.  Главарь  разбойников  был по природе  человеком  грубым  и безжалостным,  но своего будущего ребёночка  пожалел, а с ним и  его  мать.  На  время  родов  отправил её в лесную  деревеньку  и  выставил  стражу,  зная  про женское  коварство и  не желая  лишиться  служанки и отпрыска, если тот окажется   мальчиком.

На  счастье  девушки  родилась  у неё прехорошенькая  девочка,  вот почему  разбойники  сняли  охрану  да  уехали  в  другие  леса.  А  молодая  мать с  ребёночком  на  руках  пошла  искать  счастье  своё, надеясь  на  лучшее.  Конечно,  о возвращении к Царю уже и речи не могло быть,  никто бы не поверил, что  дочка  её  царских  кровей. Но  горькие  мысли о малютке и  переживания  тяжёлой  участи  скиталицы  оказались  так  тяжелы,  что красавица вскоре умерла с горя… Случилось это в доме, где добрые люди пустили переночевать роженицу.

Да,  судьба  посылает  испытания  людям,  не  спрашивая  разрешения и не  считаясь  с  их  мольбами,  хотя  всё  имеет свою  причину, и  даже  ветхий листик  с  дерева  не  слетит  без  веского  основания, а  уж судьбы  людей,  там  более связаны  цепью  необходимостей и  устроены  к лучшему.  Даже и  сомневаться не  вздумайте, всё  устроено Творцом  миров  именно к  лучшему,  потому,  что все беды   людей  только  от их нерадения и  непонимания,  от лени да вранья,  от  безразличия к  другим и  нежелания   понять  свою  цель  и  возможности  развития.   Несчастья  людей  идут  вслед  за  своими  причинами  и  изживают  себя  благодаря  времени, данного  каждой душе  человеческой. Говорят, душа из жизни в жизнь продвигается по  ступеням  золотой  лестницы, но где она  неизвестно...  А ещё говорят, что  в мире  правит  бал  несправедливость,  но всё  как раз  наоборот,  несправедливость  на деле, на трудном  жизненном опыте  показывает  человеку  меру его  собственной  ответственности  за  происходящее с ним,  ибо  каждый  человек  живёт в  той  среде,  которую  заслужил.

А в  чём  же  могла  быть  вина  малютки?  Не в  чем  упрекнуть  её,  попавшую в  тиски  злой  судьбы,  кроме  собственного  выбора  пути  испытаний, да  уж...  его  сама  душа  избрала  себе  для  земных  уроков.  А  разве  за  свой  выбор  человек  станет  упрекать  себя?  Так и  душа  не станет  упрекать  себя за выбор,  но  постарается  выполнить  задуманное  ею  же в  срок.  Ибо всем  известно, что  из порочного круга  есть  лишь один  выход - по золотой  лестнице.

Малышку судьба сохранила,  девочка  осталась  на попечении добрых, бедных  людей, у  которых и  своих-то  детей  было  не  мало.  Бедствующим  людям   оказалось  невозможно бросить девочку  возле  умершей  матери.  Бедняки  назвали малышку Цветик, так  хороша  она  была с  виду и  так  беззащитна.  А от  матери у девочки  ничего не  осталось, кроме  чудесного  голоса и  изящества  движений,  тончайших  черт лица и  светящихся  глаз…

Долго  ли, коротко  ли, но  чудесная  девочка  выросла в  красавицу  девушку  очень  похожую  на  свою  мать.  В  бедной  семье  научили  её всякому  полезному труду,  вот почему  выросшую  Цветик  отдали  в  прислуги  к  богатому  купцу,  что  изредка  возил  товары в царскую  столицу.  Итак,  однажды  девушка  служанка  увидела  у  возвратившегося  из  столицы  хозяина  прекрасную  вещицу,  старинный  струнный инструмент.  Тронула Цветик  струну,  а она и запела,  зазвучала так, что слёзы  навернулись на глаза красавицы.  Отчего бы  это?  Не  поняла  сама, да  только с той поры чаще  стала  трогать  струны  и  слушать  их  мелодичный  звон,  вот так и научилась  она, перебирая струны,  играть, а  уж  петь-то  умела с детства.

Долго ли  коротко ли,  но разорился  купец, да продал девушку в  рабство  приезжему вельможе, что служил  при  царском  дворце.  Верно  говорю.  Так и стала она  рабыней, услаждающей  пиры да празднества  вельможи.
Несмотря на то, что девушка не знала ничего о своих родителях,  в её характере рано начали  просыпаться изысканно чувственные желания и  властный  характер. А когда  она пела песни о  загадочных странах и любви,  глаза её… становились голубыми  озерами  неземной,  блистающей  красоты, и  сама  она оказывалась  сказочной  феей из неведомого мира  иного. Конечно  же,  взгляды  многих  мужчин  были  прикованы  именно к ней, и  желание обладать  ею  никто из них не скрывал.  Вот и причина того, что пресытившийся певуньей  вельможа  уступил свою  рабыню  другому сановнику, а тот продал танцовщицу  царскому  охраннику,  а охранник, заметив, что девушка  уже ждёт  ребёночка  от неизвестного  даже  ей самой  любовника,  просто   выгнал  красивицу без  гроша  и  самых  необходимых  вещей…

Так закончились пиршеские годы  Цветика, и  началась жизнь полная  непредсказуемых  испытаний.  Ей, подобно её матери в том  же положении,  пришлось выполнять трудную работу, чтобы как-то выжить и обеспечить жизнь  будущему  ребёночку.  Никто в  среде  простых  работяг, где она теперь оказалась, уже не восхищался  её красотой и  умением танцевать да петь.  Здесь ценились только усердие в работе и  заработок, на который бедные  люди  едва могли существовать в привычных им нищенских  кварталах.   Внешность девушки  менялась соответственно  обстановке жизни, красота быстро увяла,  взгляд потух, о мечтах она тоже уже не помышляла. Изредка ей удавалось  сбегать от  тягот жизни в рощу за городом, чтобы побыть  одной.  И  все  горькие  страдания  её знал  только  шумящий лес да слышала  лишь  печальная  луна, да  ещё  ветер,  пролетающий  мимо…

Ребёночек родился на удивление здоровеньким и красивым, но сама молодая мать,  едва подняв мальчика на  ноги, умерла от истощения. И  снова  странным образом повторилась  история  матери, бедные  люди  взяли  крепкого  мальчика в  многодетную  семью,  где он рос в трудах и детских,  уличных  играх, как все  другие  дети  нищенского квартала.  Но поскольку  мальчик  выделялся  красотой и  ловкостью,  силой и  волей, то быстро  стал  главарем  всех  уличных ватаг. А когда  вырос, не пожелал тяжёлого  труда, а возглавил  разбойничью банду, в том же лесу, где в маленькой деревеньке родилась когда-то его мать…

Немало воды в реках утекло с тех пор,  и вот  судьба  вновь  свела  родных по  крови и  душе людей, так бывает.  В один из  мрачных  вечеров, когда царь, поглощённый  грустными  думами о скорой  смерти,  лесом возвращался  из  соседнего  царства,  где  наставлял уму-разуму неблагодарного сына,  родившегося от одной из наложниц,  разбойники напали на царскую свиту  и,  мгновенно разграбив всё, что имело ценность, вывели  дряхлого  Царя  на расправу.  Но как  только  взгляды  царя и главаря  банды  встретились,  так  мгновенно в  небе  вспыхнула  ярчайшая молния и раздался  оглушительный  гром…

Дед-царь, едва державшийся на ногах,  узнал в  могучем  человеке  самого  себя!  Это было настолько  неожиданно, страшно и  восхитительно одновременно, что он  забыл  даже о близкой смерти от рук разбойников…  Древний  род  предков во мгновение ока и лишь на одно мгновение жизни наделил его своей  силой,  и  Царь, не удержавшись от внезапно охватившего его сильного чувства, никогда не  испытываемого раньше, порывисто обнял своего внука,  приготовившегося сразить старика холодным клинком…

Все, кто был  рядом,  отвлеклись от  награбленной  добычи  и  уставились  непонимающими  взглядами  на похожих, как  капли  воды,  деда и  внука… Так  свершилась  судьба  Царя, он  умер  счастливым  от  избытка  охватившей  его  силы…

Если вам интересно, что стало дальше, то должна вас разочаровать, главарь  разбойников, хотя и почувствовал на  мгновение сильнейшее сострадание и необъяснимое волнение от объятия с Царём,  так и не понял, что это был  его  родной дед,  да откуда же было ему знать это…  Он  продолжал  грабить   богачей,  видя в  них  причину бедственного положения трудовых людей.  Не  вспоминал внук Царя и о своих детях, поскольку просто не интересовался  наследниками, богатства-то  у него  никогда не было.

И  всё же  на этом  месте не  заканчивается  сказка.   Случилось  так,  что   спустя много  веков,  когда  даже  легенды  о  могучем  Царе  и убившем  его  внуке-разбойнике  в  царстве  забылись,   встретились   случайно  в  том  же самом  лесу  красивая   девушка  и  старуха,  волей судьбы пришедшие  в  этот  заброшенный  уголок  царства.   Девушка, как  выяснилось, ушла от  своего любимого из-за  сомнений в его верности, да  заблудилась.  Она искала  кого-нибудь, кто мог бы  помочь ей да уберечь от несчастья.  А  старуха и  сама  не помнила, сколько времени  жила в  этом  лесу да откуда явилась.   Зато  научилась  она  слушать  песни  ветра,  шорох  леса  и  разговаривала  с  самой волшебной  Луной, от  которых и  узнала  всю  историю  несчастной  танцовщицы…  а может вспомнила о себе.   Старуха,  конечно  же,   рада была помочь  девушке,  приютив  её на  ночь  в  маленькой  лесной  хижине  и  рассказав  эту  сказку…
Именно в  таком  виде, как я  сейчас  вам  рассказываю,  слово  в  слово…  Верно  говорю.

дополнение...

Соком смородины жажду души утоляя,
снегом натри свои стопы, чтоб жарче горели,
мы, в Средизвёздном оазисе дух освящая,
вместе бежим, и летим, и поём на пределе…
песню, что пела когда-то восторженно мать.

Счастьем наполнивши грудь, захлебнувшись весельем,
вдруг верх тормашками, вихрем летим, не узнать:
мы ли с тобою летим или ангелы с зельем...
для неразбуженных или упрямых слепцов,
что верят страхам и держатся цепко за камни,
думая хитростью выманить злато скупцов
и умирая душою от собственной травли,

уши заткнувши, бубнят о несчастье своём,
верят в небесную кару, возмездие, горе.
Будет по вере!
По вере мы все и живём,
веруя в счастье, что ждёт нас
в далёком просторе.

Только оно ближе родинки, что на спине,
слаще изюма, что в грозди остался висеть,
счастье несёт тебя нынче в солёной волне,
так не мешай, захоти лишь его рассмотреть...

Песнями ветра душа полетит выше гор,
дальше по лестнице золотоносной Дали
Той заповедной, где наши плывут корабли
Духа и Воли, тут сердце ведёт разговор...
https://proza.ru/2019/03/06/773

https://kovcheg.ucoz.ru/forum/232-2883-7
Галактический Ковчег » ___Созвездия Таинственных миров » Семь Морей » Царства Семи Морей » Золотое Царство (путешествие по золотым волнам)





Хлоя
“Золотая лестница“
Стихи, написанные в детстве и юности

Про любовь однажды
Кто-то говорил:
«Золотая лестница!
Только без перил…»

Манит и сверкает
Золотым огнём,
Будто приглашает
По ней пройтись вдвоём.

Взявшись крепко за руки,
Влюбленные идут.
Тёплые ступеньки
Греют, но не жгут.

Золотые лучики
Ласковы, как мать.
Что еще, казалось бы,
Им от жизни ждать?

Но с людьми бывает
Всякое, нет слов.
Вот решает кто-то:
«Это не любовь!»

Будто не нарочно
Спутника толкнёт.
Так начнётся самый
Горестный полёт.

С лестницы той падать
Больно, словно с крыши.
И тем глубже раны,
Чем поднялся выше.

И совсем не просто
Будет всё забыть,
Чтобы позже снова
На лестницу ступить…
© Хлоя, 13.09.2011
https://poemach.com/Hloya/Zolotaya-lestnitsa.html