Казачья ярмарка часть 3

Капитолина была из семьи небогатого донского казака Прокопия Побежимова. Многочисленное их семейство жило на хуторе Верхне-Садовском. Она была старшей дочерью. И еще, мал мала меньше, было два братишки-погодки, да две сестрёнки – близняшки. Располагался хутор за окраиной юрта Нижнего Чира.
Неудобным местом был их земельный надел. Наклонный, идущий под откос клочок угорья с очень неровной землей, мало пригодной для домашнего хозяйства, когда-то был выделен прадеду Прокопия, пришедшему невесть из каких земель. Да уж, какой есть! На нём ютился небольшой казачий дом - курень, старенький и небогатый. Казаки, победнее, делали фундамент куреня только частично из камня: выкладывались лишь углы и по одной тумбе между ними. А промежуток закладывался саманом, кирпичом-сырцом из глинистого грунта с добавлением соломы. Саман был самым дешёвым строительным материалом. В качестве нижнего венца куреня клались дубовые брёвна, зачастую несколько лет до этого морившиеся в реке или ставу, для придания им особой прочности и твёрдости. Это был так называемый «круглый дом» пятистенок, разделённый стеной и печью внутри на две комнаты: прихожую и зал.
Сбоку была пристроена дощатая летняя веранда – галдарея, с крыльцом, состоящим из ступенек – приступок, двух опор – балясин и навеса. Деревянные полы отсутствовали. Они «бились» из толстого слоя глины смешанной с мелко рубленной ржаной или озимой соломой. Малообеспеченные казаки потолки  и полы не красили. Такие полы раз в неделю мылись - «банились» и чистились специальными скребками.
От палящих лучей донского солнца окна защищали ставни, или как их у нас называют «притворы». Стены куреня были обмазаны смесью глины и рубленой соломы. Чтобы такая «штукатурка» крепче держалась на стенах, в них вбивались короткие дубовые колышки. Высохшая обмазка, не смотря на наличие в ней соломы, растрескивалась. На следующий день после шпаровки, то есть затирки куреня, стены можно было белить белой глиной, разводя её в воде. Обычно белили в два слоя. Так же обмазывались и внутренние стены куреня. Только после первой обмазки, стены не шпаровались, а штукатурились глиной с песком.
Печи штукатурились и белились. Они в основном топились кизяком, дровами, а осенью, когда ещё не было больших морозов – камышом и бурьяном.
Крыши круглых куреней, так же делались «круглыми», то есть четырёхскатными, не крутыми, с небольшим наклоном. На обрешётку куреней, крытых соломой или камышом, шли тонкие ошкуренные жерди, так как под корой могли поселиться древоточцы и источить жерди в труху.
Капитолина невысокого роста, стройная, светлолицая, синеокая с просяными волосами, сплетенными в одну длинную косу до пояса. Она уже начала формироваться в очень привлекательную, смешливую и еще по-детски наивную девушку. Да вот только весь ее досуг был занят домашними хлопотами. Заботы о вечно орущей ораве ребятишек целиком легли на нее хрупкие, угловатые плечики. Ведь маманя была занята повседневными нескончаемыми делами: стряпнёй, приборкой в доме. Да еще и сад, огород, помощь батяне по покосу, на пахоте, на жатве, сушке и скирдовании сена. Так что, дел хватало всем. И Капитолина выросла для матери настоящей опорой. Уважение к старшей прививалось в семье с ранних лет. Что не поручи, всё споро и безотказно исполнялось. Изо дня в день, так что и присесть-то некогда! Дети всегда знали, кто из них старше. Особенно почиталась старшая сестра, которую до седых волос младшие братья и сестры величали няней, нянькой, так как она заменяла им занятую домашней работой мать. И, конечно, при таком раскладе, лишних денег в доме не водилось никогда, да и нелишних совсем мало было.
Поэтому, когда Дашутка позвала Копу в цирк, её счастью не было предела! Три дня она не чуяла ног под собой. И все дела спорились как-то сами собой. Даже вечно ноющие близняшки не надоедали своими заморочками.
Дарья же одна была у родителей, поэтому ее частенько баловали. А чтоб одной идти было не зазорно и не страшно, отец согласился на ее просьбу и дал вдоволь денег на развлечения.
- Пущай девки потешатся всласть, пока зелены ишо!  Только не допоздна чтоб!
По- другому отреагировали в семействе Копы. Мать Прасковья Петровна взъерепенилась:
- Да, кто ж за детями – то доглядать будет? Вот удумали! Сладу с вами нема! Ну, бог с вами, сходите, чего ж поделать! Да, недолга, до сумерков чтоб дома были! –                и маманя тяжко вздохнула и подумала: «Девка-то уже почти на выданье, ничё не поделаешь, глядишь, прыг за порог вскоре! Поминай, как звали. Заневестилась уже! Жениха б хорошего найтить! И с глаз долой, да из сердца не выймешь! Как тогда с малыми пострелятами? Не сдюжаю одна-то! Когда ишо вырастут? -
                Вздохнула тяжко и пошла на баз, двор казачий, за порядком доглядеть, да корове-кормилице сенца подкинуть. Не хотела, чтоб слезу ее тяжкую заприметил кто.
                Возвернулись девчата еще засветло. Едва небо сереть начало и потихоньку хмариться. Точно, ночью дождь польёт, а может, и снег уже первый ляжет на землю.
                Так и сбылось. Заметушились тучки и посекретничав маленько, опрокинули вёдра на пересушенную степь. Благо, завечерело, и весь народ добрался до своих куреней загодя. Только редкий прохожий, накрывая голову чем попало, бежал по пустым улочкам едва не вприпляску.
                Сидела Капитолина у окошка, лузгала семечки и мечтала под нескончаемый стук дождевых слезинок об облезлый подоконник:
- Ух, и хорош же новый знакомец! А очи-то, так и жгут огнём!
И забилось юное сердечко под домотканой голубенькой, под цвет глаз, кофтой, в такт дребезжащим по стеклу каплям. Запылало новым, дотоле неведомым ему глубинным чувством, вызывая жгучий румянец на яблоневых, в ямочках, щёчках:
- Ах, если бы.…  Да где уж там! –
И припомнился ей испуг в цирке, вызвавший нынче такое смятение в юной, совсем не окрепшей к невзгодам, душе.
                Наспех перекусив баранкой с крынкой парного, после вечерней дойки, молока, мысленно ощутив ещё раз удивительный вкус вишнёвых карамелек, отправилась спать на полати, где посапывали в тёплом гнёздышке у стенки два одинаковых птенчика, маленькие курносые сеструшки.
                Да не уснуть в эту ночь Капитолине. Лишь под утро забылась она ненадолго сумбурным коротким сном. И привиделся ей огроменный злой мишка-лешак, смотрящий чёрными глазницами и добрый молодец из детской сказки, бьющий его большущей пикой в самое сердце. 
                Наутро выпал первый, совсем слабенький, снежок, едва припорошив землю.  Родители встали ещё к заутрене и отправились по своим взрослым делам. Мать подоила корову, бросила сена овцам, покормила кур, гусей. Отец запряг каурого коня-трёхлетку в старую подводу, погрузил пару - тройку мешков с ячменём и овсом, кой - какие овощи, сложенные в корзины: тыквы, капусту, только что срезанные. Несколько банок с квашеными огурцами и помидорами, мочёными яблоками и арбузами. Всё это они с матерью повезли торговать на ярмарку. Так что целый день и не жди их. Дети остались на Копу.
                Не выспавшись, Копа, занялась обычными делами: глядеть мальцов, чтоб вели себя тихо, не баловали.  Сначала накормила их. Стала им сказки рассказывать, песни-частушки петь да в игры играть. Мальчишки возились на полу с деревянными игрушками. Очень полюбились им струганные потешки:  медведь с кузнецом сидели на концах бревна и при перемещении основания были молотком. Отец сам выстругал из куска старой груши. Мальцы поочерёдно отнимали её друг у друга. У девчонок, у каждой была своя самодельная кукла, сшитая матерью из тряпиц. Много ли ребятишкам надо!
                Увидав, что все заняты, Капитолина взяла азбуку с картинками и решила немого её полистать. О гимназии и думать было нечего!
На Дону говаривали: «Не в коня корм. Вот замуж выйдет – муж всему выучит!». Да и денег в семье лишних не было. Однако читала она уже довольно бегло. Батя научил. Теперь сама пыталась учить грамоте погодков, которым было уже 7 и 8 лет.  Авось, им повезёт, и примут в гимназию или в реальное училище. Ведь там были льготы для бедного казачества.               
 Шебуршали пострелята на полу. Близняшки-пятилетки играли с куклами в дочки-матери. Мирно дремала, посапывая на подоконнике, серополосая кошка.
За окном опять моросил мелкий дождик, смывший рваное серо - белое ночное покрывало, первую неудачную попытку снежного набега. Блёклое, невыразительное, будто обиженное на упрятавшееся в тучи солнышко, небо веяло щемящей унылостью.
«Да, сегодня погода совсем другая, как же вчера хорошо - то было» –
вспомнилось и, одновременно, взгрустнулось Копе. И она, устроившись поглубже на материной кровати, подобрав под себя ноги и завернув их одеялом, подробно разглядывала чудесные, нарисованные остроумным художником, расписные картинки в детском букваре, недавно купленном отцом в книжной лавке.
                Вдруг в этот момент послышалось лёгкое сопение, потом рычание и, набирая обороты, раздался детский рёв.
Что - то произошло невероятное.
Восьмилетний  Матвей выскочил из горницы и заорал:
-Ура! Митюха в стуле застрял! –
- Господи, что случилось? –
Все рванули в горницу. Митяй сидел на полу, а табуретка, стоявшая дотоле возле обеденного стола, непонятным образом раскачивалась на месте, где раньше была его голова. Громкий Митюхин рёв, казалось, залил не только курень, но, наверно, уже всю округу. Копа растерялась и успела только подумать:
- Да, чё ж делать-то с ним теперь?
Голова неумолимо застряла между деталями стула: цагой и проножкой. Ножки табурета торчали в разные стороны и быстро раскачивались, а сидение стукало орущего по спине и, казалось, что снять это сооружение нет никакой возможности. Уши уже были тёмно-свекольного цвета. Дикий ор продолжался!
                На детский крик и прибежали соседи, тётка Аглая с мужем Михалычем. Он был инвалид, прихрамывал на одну ногу. Как же бедному быстро скакать-то пришлось! Тётка Аглая запричитала
- Ой, лишенько-то какое! Как же ты так дитятко-то! И как угораздило-то голову туда совать? – Общими усилиями они втроём принялись освобождать неуклюжего пленника. Было совсем непонятно, как он исхитрился засунуть в такой небольшой промежуток  свою рыжую вихрастую головёнку. Поворачивая то влево, то вправо Михалыч пытался её вытянуть. Пострел с надеждой смотрел на деда, и, казалось, что крик его становился тише. Это просто сил уже не хватало.
                Занятие по выемке головы оказалось бесполезным! Дощечки будто нарочно сошлись, чтоб противиться этому.
Дед покрутил свой прокуренный сивый ус, криво усмехнулся и сказал Копе
-  Ну – ка, неси скорее пилу, щас ему голову пилить будем!
- Да, чё ж ты гутаришь-то! Срамник какой! Креста на тебе нету! –
взъярилась тётка Аглая.
               Частые всхлипывания несчастного Митяя снова перешли в вой. Завопил и старший брат. Тихонькими голосочками заскулили, как щенки, в один голос и младшенькие сеструхи. Перепугалась не на шутку и, державшаяся до того, Капитолина.
Михалыч, браво ухмыляясь, изрёк
- Не боись, детвора, новая голова вырастет!
- Вот, аспид – то! Ирод царя небесного! Ить как язык поворачивается! Это же дитё!
Он велел тётке Аглае и Копе держать мальца покрепче, взял пилу и, перепиливая дощечки, весело приговаривал:
- Ничево, вперёд неповадно будет нос совать, куда не треба!
Распилив и отогнув перекладину, освободил сорванца из табуретного плена. Митяй продолжал реветь, но в его голосе уже проскальзывали нотки облегчения и затаённой радости.
Капитолина, вне себя от счастья, кинулась благодарить и обнимать смутившегося Михалыча.
- Да, чё уж там! Ну, помог и помог! Неча баламутиться попусту! –
бормотал он пересохшими от спрятанного страха губами
- Воды испить лучше дай! Студёной, если можно, а то, чёй-то, в горле свербит!
                Было понятно, что такой поворот событий не оставил его равнодушным. Скупой на эмоции, он, сильно испугался за мальца! Но упрямый норов не давал ему в этом признаться даже себе.
                Копа принесла махотку ключевой воды из источника за околицей, куда неугомонная мать её постоянно гоняла.
Испив прозрачной и сладкой, как солодка, воды, Михалыч довольно крякнул и всё дружно рассмеялись.
- Ну, стало быть, с облегченьицем нас всех! Пошли-ка, Аглаюшка, теперича восвояси! Не баловать мне тут боле! Не то мамке всё расскажем!
- Ой, дядь Василь, не говорите ничего мамке! Итак, увидит всё сама! Влетит мне сегодня по первое число! Я уж сама как-нибудь им расскажу!
                Так, по своей воле, Капитолина, боясь наказания, осталась без защиты. Вполне вероятно, если бы тётке Аглае удалось предупредить вернувшихся с ярмарки родителей до того, как они появятся на пороге, удар для девахи был бы смягчён.
                Вскоре возле старой калитки, ведущей к отеческому куреню, остановилась порожняя подвода. Прокопий Евстратович тяжело слез на землю, и пошёл на баз. Нужно было отвести лошадь в стойло, покормить, попоить трудягу. По его некрепкой походке было видно, что он валился с ног от усталости. Мать тоже неспешно слезла с повозки и направилась к крыльцу. Поднимаясь по ступенькам, в её груди что-то тревожно торкнулось.
 - Ой! Как бы ни вышло чего? – подумалось.
Отворотив дверь в горницу,  она увидела безмятежную картину. Капитолина сидела на родительской кровати, а пообок, плотно прилепившись, неотрывно следили за её руками и слушали, разинув удивлённые рты, все четверо любознательных ребятишек. У матери схлынула тревога.
                Но тут головки  дружно повернулись в её сторону и вдруг залопотали – зарыдали. Прасковья увидала иссиня-чёрное ушко у Митяя.
- Это чё тут сталося! – громким, с нарастающим волнением, произнесла она.
У Копы похолодело в животе. Губы задрожали.
- Ой, маманя, не ругайтесь! Виноватая я! Не доглядела! Митька голову в тубаретку просунул, насилу вынули! Хорошо Михалыч помог с тёткой Аглашей! Только вот тубаретку сломали. Чинить надо. А Митяйка ничего, отошёл уж. Не болит – говорит! Михалыч сказал – заживёт до школы!
Светлокарие яркие глаза матери быстро приобретали смурый цвет. Щёки наливались румянцем, не обещающим ничего хорошего.
Входная дверь отворилась и, отряхиваясь, похлопывая себя по бокам, вошел усталый отец.
Глянув на застывшую картину: стоявшую у порога мать и, глядящих во все глаза, враз оторопевших пятерых ребятишек. Посмурнев, задал вопрос:
- Чё закаменели-то все? Иль сделалось чево? –
Мать, указывая на свекольное ухо Митяя, сердито молвила
- А, во, гляди, батя, как они тут потешались! Ухи друг другу выдирали! Скучно, видать было-то? Вот и понадейся на дочирю любимую! Как ить так можна? И чем займалась-то? Небось, семки лузгала да в окно пялилась, а до дитёв и дела нету!
                Батя, недолго думая и не собираясь вникать в случившееся, потянулся рукой к широкому ремню, державшему посконные тёмно-синие шаровары. Участь Капитолины не вызывала никакой зависти. Она покорно подошла к родителям и повернулась спиной, сжавшись, как рогозный побег от порыва ветра. При таком смирении отец вдруг растерялся и ослабил накал, не глядя на мать, продолжавшую кипятиться.
- Так чё, доча, сдеялось тут? –
Капитолина в подробностях, не уменьшая своей роли, рассказала про Митька, про табурет, про прибегших соседей – освободителей. Как пилили стул, стараясь не причинить мальцу большего вреда. Прасковья продолжала возмущаться, однако тон её становился всё мягче. Вскоре она совсем выдохлась и затихла. Все смотрели на отца, ожидая приговора. Ребятишки очень любили свою старшую сеструху, поэтому тоже сильно переживали за её несчастную долю.
- Батя, не надо Копу наказывать, это я виноват! Это я на спор заставил Митюху голову засунуть! Мол, не пролезет – говорю! А он и проткнул! А назад – никак!  –
Неожиданно произнёс старший Матвей и серьёзно, по – взрослому, посмотрел на родителей.
- Ну, тогда, как мужчина, ты отвечать-то и должен! – произнёс отец – Скидывай портки!
Тут за своего любимца уже вступилась мать!
- Да, чево, отец! Да, мал он ишо! Прости попервой-то! Говори бате, что не будешь боле так делать! Старшой должен отвечать за своих братьев и сестёр! Будя с них на сегодня! Щас повечеряем да спать будем! Маленьким уже пора!
                Страсти великие постепенно угасали и, если бы не неприятное происшествие, вечер прошел в гораздо более  позитивной обстановке. Так как родители очень удачно сторговали все отвезённые продукты и приехали с хорошим наваром, не поскупились и на гостинцы.
                Однако они посчитали, что в этот вечер баловать детей будет не совсем правильно и полезно, и решили скрыть угощения до завтра.