глазурь

знаешь, время дотлевает по спирали, превращаясь в следы помады на золотой каемке кофейной чашки, в дорожку пыльного рыжеватого пепла, который на пальцах остается пороховым привкусом при попытке смахнуть его со стола, и разлетается пыльцой с крыльев бражников, горечью перца на кончике языка, заметая оконные рамы.
*
у меня было много фарфоровых куколок, молочных статуэток, я знал имена, ведь они выходили названиями из моего рта, я расчесывал светлые локоны гребнем из китовой кости и учил их чужим заповедям, выводя текст по порядку на худых ляжках

они забывали как библиотекарь окруженный их маленькими сервантными колыбельками записывал их в список учета, становясь цифрой перед учением, номером строчки.
они забывали другие слова, кроме выжженных на белой коже и шептали их по ночам, прижавшись к моему ветхому соломенному телу

каждый вечер вместо колыбельной и драматичной сказки на ночь мы гадали друг другу на вырванных из церковных календариков листочках, зажигали вместо поминальных свечей цветы клевера и молили чьи-то незримые руки дать нам отдыху.

юный джеймс, циферка номер один, с серебристыми кудряшками, громко смеялся мне в плечо, уткнувшись носом в ключицу.
уткнувшись носом в прожженный пропахнувший потом матрас, уткнутый чужой грубой рукой, словно провинившийся щенок, заставленный снюхивать с вытертого паркета песчинки собственных просьб остановиться.

эбигейл, с глазами цвета увядших ирисов и металическим позвоночником, циферка номер два, стук каблуков в пряном урагане танца, гибкие изломы рук, просила вплести ленты в ее косы.
вплести бинты в ее сломанные конечности, вывернутые наружу суставы, жгуты на разорванные артерии, кровоточащие червоточины на впалом животе, кислородную маску на вырванные легкие, бабочка, обращенная в паука.

прекрасная кэрол, циферка номер три, одноглазая фейри, распевающая молитвы концентрированным перезвоном стеклянных ландышей, гладящая тонкими пальчиками мои стертые в кровь ключицы.
стертые в кровь собственные колени, заключенная в воск мелодия, лакированный голос растоптанной музыкальной шкатулки, хрипящий проклятия, а не слова благости.
*
я сдуваю ржавый пепел, свернувшийся улиткой, с ламинированных страниц пропахшего горелым маслом меню и спрашиваю лицо за стеклянной пленкой, тонкой вуалью бензиновых испарений, что она предпочитает выпить.
лицо улыбается.
мои фарфоровые дети выбрасывают использованный календарик, увядшие листья клевера и более не засыпают.
разбитые кремовым черепками на ближайшем мусорном полигоне. чужие незримые руки сметут их метелкой и пустят на переработку.
у моей хозяйки новый любимый сервиз.


14.06.22