стекло морское

золотые ошейники боговых гончих опоясывают тощие костлявые шейки - раскаленные бумажные ленты режутся необточеными голубыми бутылочными стеклами, что кудрявый божок с обгоревшими ресницами собирает на пляже, где вместо песка пепел сожжённых борделей и приютов для собак, а вместо пальм - одуванчики и старая калпаврикша с разодранным гамаком на ее волшебных ветвях.

гончие скулят и светлые души черных псин рассыпаются, из посмертия собаки уходят, уткнувшись носами в чужие выдранные колени - наколенники не спасают от разрыва тела на атомы и морскую пену. псины иссыхаются и ты можешь увидеть золотой виток гравюры божественного бэдтрипа именуемого замыслом, сквозь их уже полупрозрачные шкуры.

скелеты сделаны из застывшего от времени клюквенного зефира, приторно-горчащего слезами на зубах, кровь - плевки волхвов в твое распятие.
они стягивают длинные пегие волосы в тугой хвост, стягивают тощие талии в жесткие кружева корсетов, седые подростки с глупыми ухмылками и самодельными подарками: закупоренными в банках прощениями и признаниями, со стеклянными крыльями разбитых серафимов в спичечных коробках. свора растрепанных птенцов со свернутыми шейками, под предводительством юной орлеанской девы, разинув рты слушают как я отпускаю гончих, отпускаю себя, опускаю руки и вычитываю им в газете, найденной на помойке, огрызки из теварама вперемешку с некрологом имени их любимого диллера, любителя собирать бутылочные стекла.

‘ все кто любит меня, за мной ‘ на привычный манер она тянет гласные и влюбленные мальчики припадают лицами к гладкой поверхности прогретых  на сковороде солнца камней, припадают лицами к друг другу, снюхивают сахар вперемешку с ангельской перхотью, вместо крови из носа вытекает забродивший виноградовый сок, она смеется и называет их дураками, прижимается ко мне всем телом, через четверть часа я буду вводить в ее тонкую белую ручку тонкую серебряную иглу и вкалывать то, что она называет непрямой поцелуй с богом, имея в виду его слюну. не мне же обманывать девочку, сегодня я ангел-хранитель.

падшие на самом деле никуда не уходят с разбитых барных стоек, они позволяют себе стянуть неудобные белые пальто с неудобными вытачками на спине, остаться обнаженными, протянуть руки не к глупому старику, решившему, что он отныне целитель, а к красивой тонкотелой проститутке с поджарыми ягодицами. это не бесы, нет, устраивают оргии под алтарем, под ногами у кудрявого божка, который только и может себе позволить, что помастурбировать на это зрелище.
я поджидаю его у входа в антракте, надавливаю руками на плечи и заставляю его каяться.

все украденные битые стекла можно разменять, если знать где. утомленная валькирия с фарфоровым глазом и бритыми висками потребует лишь немного прощения - можно одолжить у волхвят, а если заставить ее рыдать, то ничего одалживать не придется.
ведь только иуда и иоанн избежали мученической смерти, потому что в перерыве между проповедями, нашли время скрыться за углом и потратить его на долгий французский поцелуй.

волхвам приходится петь мантры перед сном, пока они, укрываясь пальмовыми листьями чаячьим смехом перешептываются, сплетаясь телами, словно змеями. исполнители илиады плачут на улочках венеции, глотают провода и обожженными ртами спрашивают как пройти к храму, на какой улице повернуть, чтоб очутиться у рая и есть ли в эдемовском подвале притон.

стеклышки звенят в кармане, кажется, должно хватить на билет с пыльного вокзала и дешевый кофе. я отключаюсь на можжевеловом ложе до следующего оборота колесницы, обнимая фарфоровую статуэтку девы марии, сняв свой терновый нимб.


20.05.22