ордалия

утром я просыпаюсь на холодном полу у печки, остывшей семь дней назад , натягиваю костюм строгой воспитательницы, тугой пучок окрашивается в каштановый. целую своего белокурого ангела на распятии, что висит тут уже неделю, характерно подванивая, в солнечное сплетение и выпускаю по серебрянной гильзе в дверь каждой спальни.

здесь дитятки без глаз не просят читать им сказки на ночь, а слушают то, как напротив рупора я обезглавливаю еще одну слишком яркую звёздочку. дитятки чувствуют запах экстракта, сусального золота, разведенного в сгущенке, пальцами вырывают косточки и ребрышки, обгладывают черепки и черепицы, плачут и, заставленные просить добавки, блюют на свои ободранные коленки.

черноволосый рыцарь-пронзенный-пластилиновым-мечом бросает мотоциклетный шлем себе под ноги, тот раскалывается словно дынная корка. он тушит бычки о чужие губы, и, ожидая меня на пересечении седьмой и двенадцатой, гадает цыганке, что, сидя у помойки, распевает колыбельные стеклянным статуям на исаврийском и ворует вместо денег заветные секунды времени, самые ценные, самые неслучившиеся.

занавесив окна светонепропускающими шторами, рыцарь-пронзенный-пластилиновым-мечом обращается черным ужиком, затягивающимся вокруг собственного предплечья, чуть выше мутной, болотной вены. оборачивается тонким графитовым стержнем, что дикие племена дворовых пиратов вставляют себе между зубов и крошат, измазывая эмаль в черной глине, рыцарь вставляет грифель себе в вену и, вышептывая молитвы, пускает по артерии раскалённый титановый сплав.

как солнце окрашивает коридоры в сангиновый алый, я запираюсь вновь в своем кабинете, приподнявшись на мысках, влажно целую своего белокурого ангела на тисовом распятии и вынимаю железные сваи у него из суставов. он опадает на пол, благодарно смотрит на меня своими синими глазами мертвеца. я растапливаю печку и он сгорает серебристой пыльцой вместо пепла. завтра здесь появится другой ангелок.

краска не в силах перекрыть рыжину, я увожу своего черноволосого рыцаря-пронзенного-пластилиновым-мечом в покосившийся зелеными стенами домик на окраине, разрешаю ему не закрывать дверь. он пьет из моих рук водку в перемешку с мятным сиропом, смотрит своими щенячьими глазами и вместо меча, я пронизываю его героиновой иглой.

на зеленые простыни вместе с ним падают стены поющей башни, я сажусь ему на бедра, давлю руками в грудную клетку и плюю в его слишком узкое, слишком угловатое лицо. он закатывает глаза, обхватив мою талию дрожащими пальцами и умоляет дать ему кончить, ещё раз и ещё, просит дать ему отлизать, просит сделать с ним что угодно, я бью его наотмашь и нацепляю ошейник на его тонкую шею. пока я обуваюсь, допивая остатки водки, он мажет живот собственной спермой, выкрикивая мое имя, о котором я ему соврала.

вбивая последний гвоздь в ладони своего нового ангела, заплетаю черные патлы в толстую косу, глажу его по щеке, обещая, что скоро вновь его поцелую. а пока звездные дитятки спят, выскальзываю в рассветное утро, на украденном мотоцикле добираюсь до беседки на окраине города, где мой шаман слушает гребенщиковский контрданс вперемешку с send me an angel и разливает гранатовый чай по кремовым чашкам из тончайшего фарфора. я укладываю голову ему на колени, подставляясь под теплые руки, закрываю глаза и, кажется, на пару мгновений забываю, как пользовать револьвером.


15.05.22