с неясными чертами и усталыми глазами. для т

тело пластично, словно глина, мастика и марципан, намешанный из крошек миндального печенья, извести и остывшего козьего молока.
материя живая, дышит под пальцами, пока те вылепляют очередной тонкий изгиб чьего-то профиля - гул чужих криков, что рикошетом по пустым куриным костям в напоминании о прошлых своих шелушащихся костюмах, что приходится натягивать со скрежетом, стиснув зубы до белой пыли.
картотека телесности, платяной шкаф с тяжёлыми, сбитыми, перекошенными дверцами, створки надломаны, дерево обуглилось, если порыться между нерожденными младенцами и ревущими матерьми, можно вновь стать мужчиной, женщиной, колдуном, бесполым ребенком, ангелом, грязью под ступнями ангела, августом, сливовой косточкой, метящей кому-то между глаз, стать строчкой в заметке написаной в восемь тридцать семь утра - пробуждение между бессонной ночью, гранеными сколами разбитых винных бутылок и душным молчаливым бредом - словами, что не отзываются во мне ничем, кроме тяжелых потуг памяти
‘ сон про … и тех, кого я не сумел любить ‘
я не помню
не помню
не помню
каждый раз вглядываясь в собственное лицо в отражении серебряного креста, в попытках понять, в попытках ухватиться за собственные черты. 
ни чер та не пом ню.
под изрезанными подушечками - скулы, линяя челюсти, переносица превращаются в терпкий ладан, обвивают мои пальцы, затягивают удавки, сжимая фаланги так, что ногти белеют от боли.
складываю окурки в коробку из-под карандашей, хороню обезглавленные спички между ручками и мелками - когда придет время уйти, нужно не забыть забрать, а пока пусть зубастые феи крадут пахнущие гарью бычки, дербанят бежевую обертку своими сточенными рёбрами громоотводов. от гари их крылья чернеют, теряют прозрачность, они тоже не помнят, когда были чистыми.
венок из трав: сигаретные коридоры, пропитые, проблеваные залы позволяют принести на свою собственную могилку только осоку, только режущие зеленые лезвия, однажды таким меня убили молодые и наивные эльфячьи дети, вместо крови из раскрытого рта раны потекла мыльная пена.
рассветное всегда прячется в закате, золотистый с розовыми прожилками грушевый сидр вместо крови на белоснежном носовом платке с серебрянными стертыми инициалами, уж и имени не разобрать, ползет к верху пузырьками с отравляющим газом. сидр делается прямо на месте - тонкая нимфа сильными, натруженными руками рыцаря диких лесов, бойца за право сеять яблоневые семечки по весне, выжимает спелые плоды в стакан, где сок сгнивает за пару минут до состояния, доводящего тоскливость улыбки до абсурдного пика.
улыбки своей я тоже не помню.
всегда прошу не закрывать форточку на ночь, я выскользну из твоих объятий и отправлюсь бродить, ломая заиндевелые провода словно солому, смотря на ночных прохожих глазами бродячих котов - пустые глазницы с мерцающим светом во внутрь. я приснюсь тебе в самых теплых снах, которые на вкус как колыбельная и сахар на румяной плоти слоеного теста. ты улыбнешься нашей встрече, но на утро также ничего не вспомнишь.
генерал выигрывает войну, которая уже прошла, пишет рапорты, расписываясь собственной кровью, сургуч плавится бесконечно, капает лазурной смолой на пластиковый шаткий стол придорожного кафе, генерал остервенело дописывает отчетность и забывает написать имя получателя.
солнце к полудню приобретает форму яблочного среза, оборотень в ангела сильнее зашторивает театральный занавес и принимается плясать по головам зрительного зала с трудом волоча за собой пыльные крылья. как кончится музыка, он взорвется на тысячи  мерцающих огоньков - тень звезд, звенящая в карманах слишком широких в талии брюк. незачем прятаться от солнца, оно любит смотреть на своих детей.
серафимы не могут согреться, вынуждены собираться в пьяные коммуны на границе южных лесов и снежных пустынь, сжигая своих любовников в стеклянных колбах, кутаясь в цветастые шарфы - один на четверых сразу, обнимать друг друга рукамикрыльями, и дрожать, ерзая - не хватает внутреннего огня.
они забыли тепло.
вот так и я, стою сейчас, глупо смеясь в этом маленьком захолустном городке и смотрю как ты вглядываешься в мои очертания, принуждая себя не отводить взгляд. это была твоя идея, это ты придумала.
я наклоняюсь к тебе, пытаясь утопить собственный призрак в радужке-жженой карамели. никто не знает, но если сдернуть бархатный балдахин цвета с глазного яблока, можно наткнуться на зеркало. ты удивленно смотришь, а я пытаюсь увидеть себя.
и вижу только свои глаза.
а теперь, прости, я чертовски устал, меня ждет мой знакомый бард, только его звучный голос разбитого чуда дает мне право уснуть. я прихожу к нему раз в три месяца и засыпаю на его кровати под потолком, а он тихо гладит меня по волосам, утирает мои слезы, пока я сплю, давая мне два часа фиктивной передышки. взамен на это я отдаю ему часть своей бессмертной жизни. а после ухожу до следующей истерики, тихо прикрыв за собой дверь.


возможно, однажды получится вспомнить.


06.05.22