Потерянное поколение

Война на пороге, стучится в границу.
«На провокации не отвечать!»
И мы в кошки-мышки играемся с фрицем,
Убийц ожидаем «в такую-то мать!»

Начальник Генштаба приказы строчил:
«Не трогать фашистов, они – миротворцы».
Удар упреждающий он позабыл.
Мы жались в окопах, как агнцы-овцы.

Фашистские звери смеялись над нами:
«Алёша Попович нас ждёт и … дождётся!
Забыв поговорку про лето и сани,
А двадцать второго наш факел зажжётся!»

Теперь от досады откушены локти,
Судьба миллионов на совести чёрной!
Европой совместно наточены когти
И лопнул пузырь наш защиты позорной.

Был шанс уберечь Русь от геноцида:
Ведь в уличной драке разить нужно первым.
Война, ка известно, всё та же коррида
И выживет тот, у кого крепче нервы.

Теперь в оправдание преступной «засады»
Приводится сакраментальная фраза:
«У нас Договор был», - для детского сада!
А Гитлер на пакты плевал же «зараза».

И я умозрительно вижу картину:
На фоне беспечной врага эйфории
Обрушить на тварей всей мощи махину,
В исходе надеясь на Деву Марию.

Бодливой корове рогов не хватает:
Свершилось несчастье, - мы не досмотрели.
Но, что мою  душу доныне терзает,
Так это – стенание Пастушьей свирели!

Она горько плачет над судьбами павших,
Загубленных женщин и поросли юной.
Они нам из мрака платочками машут,
Им там неуютно, в их мире подлунном.

Мужчина приказом судьбы предназначен
Границу держать, охраняя женщин.
Слабо государство, чей долг не оплачен,
И где искалеченных судеб не меньше.

Скворцова Ирина ушла добровольно,
Оставив и мать, и сестрёнку малую,
Ослепший в Мадриде отец одноногий
Благословил на Войнушку Вторую.

Ей было семнадцать, она жизнь любила,
Но больше любила Родную Россию.
Врага язык зная, в разведку просилась
И Руси служила ну, что было силы.

Бескомпромиссны законы разведки:
Хожденье по острому жалу кинжала.
Провалы и гибель в разведке не редки,
Неверный шаг в сторону – группа пропала.

Был бой и ранение с потерей сознания,
Пленение, пытки, концлагерь, побег,
Отряд партизанский, побои, дознание
И климат колымский с пометкой: «Навек».

Девять, изранивших душу годочков,
Тело, истерзанное побоями,
Губы сухие, кудри седые
И в сапоге вместо ложки – заточка.

Пятьдесят третий, морозный и злобный,
Выбросил Иру из ямы колючей.
Волчий надрыв, зеков голос утробный,
Сзади остались слёзы горючие.

Путь возвращенья нелёгкий к маме,
Дюжина лет, словно тракт терновый.
Дан «Ausweis»: добирайтесь сами.
Ты в этом мире как волк клеймёный.

Сердце болталось в остатках крови,
Видя, что стало с измятой Россией:
Страшным огнём опалённые брови,
Скорбь робких взглядов, некогда синих.

Провинциальный, родной городок
Встретил Ирину тоскливой гарью.
Спёкшийся, чёрный, в осколках песок,
Воздух, пропитанный мерзкой марью.

Место, где отчий был милый дом,
Между развалин нашлось не сразу.
Лишь деревянная палка с конём
Узнаны Ирой и ручка от таза…

На дне воронки – мутная лужа,
В ней – обгорелая ножка кроватки.
Сердце не греет осенняя стужа,
Жжёт его ядом паук мохнатый.

Некуда деться, куда податься?
Надо же жить, но как жить, не знамо.
Да, водрузили над фрицами знамя.
Кто ж победитель? Враги, может статься?

«Чем дальше в лес, страшнее тем чаща»,
Мытарства дикие: «Ведь ты – из плена!»
Взгляд осуждает чинуши  кричащей:
«Вас до седьмого бы выжечь  колена!»

Судьба измызганного поколения
На этом поданном примере.
Фашистской нечисти я не найду прощения:
Им  кол осиновый возмездием верен.

05.05.21