Пёс

 
      Не то чтобы он ждал. И уж точно ждал не меня. И не того, кто пришел со мной. И не того, с кем пришел я.  Но он был готов к встрече. Ему было все равно, кого встречать. Хотя он не встречал, а провожал. Но, и кого провожать, ему тоже было безразлично. Он делал свое дело. Это очень много. Или он или никто.

       Конечно, устал.

       Вокруг была весна. Какая-то очень не наша. Кипарисы. Магнолии. И очень не по-нашему цветущие вишни. Может, из-за холмов. А может, из-за ожидания чего-то, что вот-вот должно появиться из-за холмов. Но не появляется… То есть, что-то конечно появляется… Снова кипарисы, магнолии, вишни… Даже какие-то очень зеленые, очень колючие штуки, которые и кактусами-то назвать страшно. Но ждешь не этого. Ждешь того, чему не удастся придумать названия. Что окажется настолько мгновенно пронзительным, что останется навсегда.

       Почему-то ждешь.

       Почему-то кажется что именно здесь, на этой разлегшейся на холмах дороге возможно то, к чему можно прийти только пешком. Не торопясь, останавливаясь, восхищаясь увиденным, теряя связь с миром и временем, утрачивая память и обретая сознание. Переставая замечать монотонное разнообразие дачных домов. Двухэтажного, розового; причудливого с ажурными белыми ставнями; спрятавшегося за чугунным мостиком… Одинаково разнообразных. Одинаково прекрасных в своей послезимней опустошенности. Возможно, что и дело то все в этой наполненной запахами, пейзажами и впечатлениями пустоте, стекающей узкими переулками к берегу, скользящей по молчаливо присутствующему морю. По пустоте, простирающейся далеко-далеко за границы бесконечности, исчезающей в неразличимости горизонта. То ли утопающей. То ли взлетающей. Но неизменно манящей непостижимостью.

       Потому и идешь вверх.

       Идешь и чувствуешь, что близко и очень скоро. Идешь легко и радостно. Знаешь, что где-то здесь. Не на этом самом месте и не в это мгновение. Но сейчас. Уже. За раскрывающимся навстречу поворотом, за удаляющимся холмом. За этими кажущимися сухими деревьями, с ветвями так и недозавязавшимися в узлы. За играющими мальчишками. За скучающей у обочины лошадью. Ну, не за этой, так за следующей. За следующим поворотом, холмом, домиком, рощей. Не за морем. Здесь. В самом дрожании наполненного светом воздуха содержится откровенная ясность неотвратимости приближения. Когда понимание вытесняется чувством, что нигде больше. Что надо идти. И что надо радостно объединилось с хочется. И простое следование изгибам пустынной дороги имеет своим необъяснимым следствием счастье, которое неизвестно в чем. В бесконечности следования ли. Или в причастности к тому, к чему даже не надеялся приблизиться. К тому, существование, возможность и доступность чего становится очевидней с каждым шагом.

       Передышка.

       Преступно красиво. Унизительно для других мест. Красота, вытеснившая из этого мира стиль, элегантность, целесообразность. Избыточная, расточительная, тихо помешанная в своем аномальном покое. Красота, сменяющая красоту. Плавно, без выраженных переходов, в замедленном темпе неторопливого восхождения. Возникающая, приоткрывающаяся, ждущая, южная, ленивая. Неторопливость во всем. И даже запряженная в прогулочную коляску лошадь в ожидании своих неизвестно откуда могущих взяться пассажиров стоит не неподвижно, а неторопливо. Подчеркивая великолепие здешнести, обозначая величие того, что ожидает впереди. Являясь выражением неспешности этого ожидания. Можно стоять и любоваться, стоять и наполняться восторгом. Можно замереть и не двигаться. Весна все равно наступила. Наступит и лето.
 
       Он + еще двое.

       Встает, не лая, не повизгивая, не скуля. Даже не сохраняя достоинства. Просто встает на работу. Идти вверх. Сопровождать не ведающих. Скорее не недостойных, а неготовых. Не ищущих. Пришедших просто так. Ошеломленных пройденным. Очарованных и утомленных. Не ищущих ничего, кроме дороги. Кроме неизменно возобновляющейся длительности, заключающей в себе пространство и время, кажущихся замершими, застывшими, остановившимися, слившимися в одно мгновение и в одну точку. В остров. В луч. В свет… В естественность которого верится со всей очевидной пронзительностью откровения, не требующего ни разъяснений, ни доказательств. Не нуждающегося ни в осознании, ни даже в понимании. Просто ощутимого.

       Увидел и поверил.

       Ну, может быть, еще вдохнул прогретый воздух, наполненный непривычными ароматами, приправленными всепроникающим запахом моря. Даже не моря, а самого его края. Там, где волны касаются берега. Глотнул запах, порождаемый не водой, не солью, а мокрой, вылежавшей на солнце, на глазах высыхающей галькой. И поверил, поражаемый выложенной булыжником дорогой. Уходящей, влекущей, ведущей вверх. Вверх к почему-то совсем не пугающей неизвестности. Поверил, что чем выше, тем лучше. Видится больше и чувствуется острее. И горизонт, которого не было вовсе, появляется и отодвигается все дальше, обнажая холмы, берег, море, пространство, бесконечность, то ли перетекающую в бессмертие, то ли наоборот, возникающую из него.

       Жизнь возникла из бессмертия.

       Это же так понятно. Ей же просто не из чего больше было возникнуть. А умирая, не умираешь вовсе, а возвращаешься в бессмертие, чтобы ждать возвращения в жизнь. Живешь и ждешь, ни в одно из мгновений не осознавая ожидание это или жизнь. Уже или потом. Не ощущая важности этого осознания. Если и не уже, то скоро. Если не здесь, то за ближайшим поворотом, чуть выше, чуть дальше. Так на берегу зарождалась земная жизнь, выплеснувшись на гальку и устремившись вверх. Может от радости, а может из любопытства.

       И ты ступаешь на булыжник.
       На теплую твердь.
       И я… На камень.
       И он оживает с нами.

       Медленно, неторопливо, сдержанно, привычно, устало, даже слегка безразлично, как положено в самом начале. И только потом как-то слишком по-собачьи потягивается, отряхивается, зевает, озирается…

       Он один. Ему и идти. Это у нас есть выбор. А он не ведет, даже когда идет впереди. Он сопровождает. Иначе нельзя. Иначе мы не дойдем, не поймем, не узнаем. Не хватит сил. Или желания, веры, смелости… Чего-то обязательно не хватит. Он уже пробовал. Ни один не дошел. Кто-то присаживался на скамейку, потому что устал. Кто-то сворачивал в лес, потому что не мог больше терпеть. Кто-то останавливался покурить. Кто-то просто замечал внизу мир, еще вчера остававшийся никчемным. Но всегда что-то мешало, звало, манило. И все шли назад. Это не то. Возвращаешься другим. Идешь назад тем же.

       Без него нельзя.

       Потому что он знает дорогу. Не куда… Куда и так понятно – Вверх. Он знает как. Но важно и не это. Он знает зачем. Зачем это мне. Зачем все сложилось так, чтобы я, радостный и восторженный, отрешенный и забывшийся, чистый, оказался здесь, в самом начале выложенной булыжником дороги, в конце которой нет «дальше», есть только «здесь» или «обратно». Но решать не ему.

       Он – «сталкер».

       Там эта аналогия почему-то не придумалась. А теперь она для меня совершенно очевидна. Вот написал, что знает не куда, а как и зачем. И все стало понятно. Он единственный, кто может дойти до конца и не измениться. Не остаться и не вернуться, а спуститься к началу дороги, чтобы встретить следующих за нами. И сопроводить их, и вновь спуститься неизменным. Только потому, что это наша дорога. И чудо это тоже наше, а не его. Странно, что нам не пришлось продираться к нему мучительно и долго, рискуя чем-то очень дорогим. Оно просто возникло из мира, как его естественное продолжение. Как чудесное продолжение чудесного мира. Он не видел в этом ничего удивительного. Мы мешкали, топтались, покупали минералку в маленьких бутылочках, готовились к восхождению.

       Он ждал.

       Ободряюще глядел печальными карими глазами, не торопя и не советуя. Ждал, пока мы решимся идти вперед и вверх. Обогнал, оглянулся, сделал пару шагов, снова оглянулся и пошел с немыслимым образом определенной, одному ему ведомой, правильной скоростью. Он знал про нас все. Что мы идем позади. Что у обрыва мы остановимся, и глядя на море, попытаемся отыскать причал, на котором высадились вечность назад. Что будем пить воду и что она без газа. И что присядем покурить. И что дойдем доверху. Он был в нас уверен и относился к нам без пренебрежения. Если бы было можно, он бы обязательно нам помог. Может, даже предложил бы не идти пешком, а прокатиться в нелепой коляске, влекомой не знающей усталости островной лошадкой. Но было нельзя. Он умел ждать с профессиональным пониманием происходящего. Безупречно и безукоризненно. Не ожидая ни награды, ни благодарности. Отлично справляясь со своим делом.

       На самом верху дорога закончилась.

       И он исчез, никак не обозначив свое исчезновение. Беззвучно, как появился, как шел, как ждал. Ничем, не нарушая ни тишины, ни размеренности подъема. Исчез, оставив наедине со всем, что существует и в принципе возможно. Он знал, как предъявить мир для обозрения. Крупным планом – бог и тот, кто пришел с тобой. Подальше – всякие мелочи – холмы, берег море, острова в нем, материк, Земля, небо. Он позаботился, чтобы было из чего выбирать. Ничего не утаил. Можно остаться, можно вернуться, можно одному, можно и не… Там было можно все.
Удивительно, что еще есть такие места.

       Да, воздастся каждому по вере его.

       Знака никакого не было. Но было понятно, что сбудется. Не свершится, а сбудется практически незаметно, без обозначения причин. Захотеть и не испугаться. Один раз всего не предать себя, идущего вверх, прочитавшего в глазах беззвучного провожатого молчаливое – Ну же!

       Возвращаться легко.

       Дорога, оказывается, ведет прямо вниз. Да, и сама она уже кажется утратившей самостоятельность и вливается в другую вовсе не булыжную. И наш провожатый не обращает никакого внимания на нас, проходящих мимо. И мы уже не к нему, а дальше вниз. И еще дальше. И островные красоты сменяют друг друга в калейдоскопическом темпе. И еще кажутся прекрасными, но уже не поражают. Вниз. Вниз. Быстрее. Почти кубарем.

       Дорога.
       Берег.
       Шашлык.
       Причал.
       Какой-то странный теплоходик и девочка, показавшаяся странной только мне.
       И мы уже за морем.
       А вернуться можно, но опять другим.

       К нему всегда можно вернуться.