Данте Габриэль Россетти. Посох и сума

Перевод баллады «Посох и сума» ~ * ~ Об иллюстрации ~ * ~  История создания ~ * ~  Английский текст 
~ ~ ~ ~ * ~ ~ ~ ~

Dante Gabriel Rossetti. The staff and scrip
Данте Габриэль Россетти. Посох и сума


- «Чей край здесь?» - пилигрим спросил.
- «Бланш королевы край».
- «Кто эти земли разорил?»
- «То герцог Люк, узнай.
Бог, покарай».

- «Отдав гостеприимству дань,
Пусти меня в свой дом».
- «С ветвей вот этих чёрных глянь,
Увидишь - за холмом    
Горит огнём».

- «Как госпожу найти мне, друг?
Ответь же, не тая».
- «Нет, возвратишься с раной вдруг,
Укажет кровь твоя,   
Где прячусь я».

- «Не бойся, свыше будь храним,
А я в пути спасён.
Бог с нами», - молвил пилигрим.
С холма, минуя склон, 
Спустился он.

Где Бланшелис в тиши палат   
Терпела горя плен,
Повеял мирры аромат,
Качнулся гобелен
Вдоль камня стен.

Но королевы вид уныл            
В кругу придворных дам.   
Колени странник преклонил,
Сказал: «Мир, леди, вам».
Она: «Мир вам».      

Сама как над водой тростник,               
А голос – шум волны.            
Тонка, изящна, светел лик.             
Манящей глубины
Глаза полны.

Ему в распадке диких круч    
Прохладных вод поток
Столь не был мил, и солнца луч,
Что в Палестине жёг,
Быть нежен мог.

Пред нею стоя, понял он –
Ошибки нет, точь-в-точь –
Она в его являлась сон.   
И плач, и зов помочь      
Из ночи в ночь.

- «Я видел, леди, по пути,
Что ввергнут край в беду.
Велите в бой с врагом идти,
Лишь слово ваше жду – 
И я пойду.

Для дела правого готов
Забыть и боль, и страх.
Да будет мне Господь покров.
Победа или крах –
В Его руках».

- «Благодарю. Но как же быть:
Надежды в деле нет.
Зачем себе могилу рыть?»               
Но рыцарь ей в ответ:               
- «Я дал обет».

- «Но всем ли клятвам – их не счесть –
Внимает Бог как раз?»
- «Там слышал Бог меня - и здесь
Услышит ради вас,
Здесь и сейчас».

И взгляд один в другой проник.
Не столько речь длинна,
Но лишь когда он смолк, в тот миг   
Очнулась вдруг она   
Как ото сна.   

- «Сражайтесь, - молвила ему,
- Молить за вас – мой труд».
- «Ей эти посох и суму, -
Шепнул слуге он тут, -
Пусть отдадут».   

Она прислала меч – клинок   
К устам он приложил,
Как целовать её бы мог.
И пояс стан обвил,   
Как руки, мил.         

Она прислала стяг потом.      
Зелёный приняв стяг,
Он имя начертал на нём,
Копьё украсив так, -
Особый знак.

Она прислала щит ещё, 
И краски он смешал,
Сияние чела и щёк,    
Её лица овал               
Поцеловал.

Родившись, после день умрёт,
Как было испокон.         
Глядел, прощаясь в свой черёд,
Закатом привлечён,               
На запад он.

И там раскрылись небеса   
Неведомой страной -
Ничьи не зрят её глаза -
За полем, что с зарёй    
Увидит бой.               

Назавтра женщины с утра
Молились дотемна.
Но знать о битве не пора:
В мольбу свою она
Погружена.

Обедня отзвучала тут,
Вечерни слышен стих.               
Органу в лад они поют,
Но тают силы их,
Стал голос тих.               

Склонил ли Ты к ним слух, Господь,
Прошёл ли ангел Твой?
Пост истомил недаром плоть,
И бледный, и больной   
Средь них любой.

Допет уже последний гимн,
Окончится вот-вот.
Лишь, будто в трансе вторя им,
Оставшийся аккорд
Ещё поёт.

- «О, что за свет разлился вдруг? –
Служанки говорят.
- Ведь солнце село, тьма вокруг.
Ясней, чем час назад,
Лучи горят».

- «В пространстве нам лишь мнится свет,
Глаза нас подвели».
Но королева молвит: «Нет,
Блик факелов – вдали 
Огни зажгли».

- «О, что за звуки, будто гром?
А день в тиши угас.
Пространство всё по дальний холм
Заполонил сейчас
Сей гулкий глас».

- «В ушах у нас ещё звучит
Хорал, могуч, велик».
Но королева говорит:
- «Сюда сейчас достиг
Победы крик».

И шум, и свет пришли в поля,
И пыль столбом, и вот
Дрожит под конницей земля.
Один отряд идёт,
Умерив ход.         

- «О, что из битвы, скрыв листвой,
Доставили вы здесь?»
- «С победой гость вернулся твой,
Но пить с тобой и есть
Не сможет сесть».

- «Прошу, лицо его открой, -
И с губ сорвался стон.
- О, Боже, Боже всеблагой!
Был прежде жизни полн,
Как бледен он».

Сломался меч в руке его -
Тот меч он целовал.
- «Сталь мягче сердца моего,
Ведь сердце не сломал
Мольбы накал».

На целовавший имя рот
Лёг стяг её, как сеть.               
- «О, страны света, горечь жжёт:
Мой стяг на поле ведь               
Направил смерть».

Лицо, целованное им,
Утратил белый щит.   
- «Смерть сделала мой дар своим,
След красок кровью смыт,               
Ужасен вид».

Девица к ней пришла потом,
Печально молвит речь:
- «Суму и посох эти он,
Коль время в землю лечь,
Просил сберечь».

С тех пор над ложем, где одной
Ей ждать в слезах рассвет,
Сума висит над головой.   
И перемены нет
Пять, десять лет.

В ту ночь – казалось, письмена,   
Не листья, ветер нёс –
Страсть горя так была сильна,
Что ложе сотряслось
От бурных слёз.

Сума в глухой качалась тьме,
И Бланш открылось там: 
Покой души её в суме,
Найди лишь в ней бальзам    
И пыль от пальм.               

То на войну, то на турнир
Вблизи седла трястись
Суме пришлось и в пир, и в мир.
В ней королевы жизнь –
Жизнь Бланшелис.

И смерть. В часовне, в тишине
Лишь ветра слышен стон.
Сума и посох на стене
Там, где вкушают сон
Она и он.

Восстань же ныне невредим    
С ней вместе в цвете лет,
О, добрый рыцарь, перед Ним,
Кто помнил твой обет, -   
Забвенья нет.

Составлен список в Небесах,
Чертог в лучах огня.
И громки горнов голоса,
Восторга не тая, -
Она твоя.

Не десятину с десяти
Лет смерти, как налог, -
Нетленным миром – погляди -             
Тебе Он платит долг,
Ревнивый Бог.

15.03.2023
~ ~ ~ ~ * ~ ~ ~ ~

Иллюстрация: "The Keepsake" («На память», «Хранить и помнить»), 1901г., – картина английской художницы Кейт Элизабет Банс, Бирмингемская школа искусств (движение «Искусства и ремесла» Уильяма Морриса; прерафаэлиты, ренессанс эстетики средневековья).   

Картина посвящена эпизоду из баллады поэта и художника Данте Габриэля Россетти «Посох и сума» (сам он ее не иллюстрировал): придворная дама отдает королеве Бланшелис памятку погибшего в бою рыцаря-пилигрима.

Отрешенное спокойствие героини лучше бурных рыданий выражает ее чувства. Эмоционально это производит более сильное впечатление, к тому же в целом баллада апеллирует к вечности:

Блаженством вечным – погляди –
Тебе Он платит долг,
Ревнивый Бог.

Символический ряд картины (тут все продумано и предусмотрено):
          королева одета в белое платье – чистота, наряд невесты (с легкой руки королевы Виктории, которая ввела свадебную моду на белый цвет), но также, может быть, траур (в старину белый был траурным для французских королев); 
          вестница в зеленом платье с узором в виде плюща – зеленый цвет означает любовь (весна, богиня любви Венера), плющ – символ бессмертия;
          за спиной вестницы две женщины, старая и молодая, - верность и память (синее платье – небо, верность; красное платье – кровь, жертвенность);
          на заднем фоне витражи с изображением волхвов, приносящих дары Младенцу Христу, - аллюзия на дары пилигрима;
          раковины на суме – напоминание о Палестине, паломники по Святой Земле традиционно украшали раковинами свои вещи; кроме того, раковины «гребешок» - а это именно они – связаны с Венерой, являясь ее символом («Рождение Венеры» Сандро Боттичелли);   
          такие же раковины помещены на золотистой раме, сделанной для картины самой художницей; на уголках рамы – драконы, поскольку герой баллады боролся со злом.
~ ~ ~ ~ * ~ ~ ~ ~

Баллада «Посох и сума» принадлежит к ранним в творчестве Данте Габриэля Россетти. Она была написана в 1849 году (первое упоминание – сентябрь этого года), затем переработана (сильно сокращена) и напечатана в журнале «Oxford and Cambridge Magazine» в декабре 1856 года и в журнале «The Crayon» в мае 1858 года, после чего окончательно отредактирована для первого поэтического сборника «Poems» («Стихи») 1870 года. Критики высказывались о ней диаметрально различно: либо она скучная, либо – лучшая. (Вторых, думается, было больше.)
 
При работе над текстом баллады Россетти создал эффектные строфы (всего их 43), усложнив простые четверостишия короткой пятой строкой. Кроме того, были применены одинаковые конструкции фраз в организации текста и лексические повторы, чтобы подчеркнуть значимый образ, а также группы одинаковых слов (анафора в начале некоторых соседних строк).

Что касается сюжета, то, создавая балладу, поэт использовал мотивы двух историй из старинного сборника «Gesta Romanorum» («Римские деяния»): «О неблагодарности» и «О постоянстве». Канва событийного ряда в основном взята из первой истории, но верность героини, обусловившая финал, - из второй. 

«Gesta Romanorum» – сборник из жизни древнего Рима на латинском языке, составлен английским монахом на рубеже XIII - XIV веков, в свое время пользовался большой популярностью и вдохновлял поэтов еще задолго до Россетти.   
~ ~ ~ ~ * ~ ~ ~ ~

От чего умерла королева Бланшелис?

В строфе №38 сказано:
Her soul lay in the scrip; to find
Only a torpid balm
And dust of palm.

Её покой лежал в суме: найти
Только спящий бальзам
И пыль пальмы.

Тorpid balm – спящий бальзам (torpid – вялый, пребывающий в спячке, оцепенелый).
«Приводящий в оцепенение» - так с древнегреческого переводится слово «наркотик». Это именно определение прижилось в Англии в отношении опиума. Крестоносцы привозили из Палестины опиум в качестве снотворного, успокаивающего, обезболивающего лекарственного средства (культура снотворного мака была известна в Средиземноморье еще во времена фараонов).

Героиня Россетти, королева Бланшелис, - верная католичка, она, конечно, не могла покончить с собой. Но она могла принять опиум, который вдруг догадалась найти в суме погибшего рыцаря, и принять его для того, чтобы успокоиться и уснуть. Однако, видимо, правильная доза была ей неизвестна.

Впрочем, это только  ПРЕДПОЛОЖЕНИЕ.

Хотя тут же приходит на ум, что через годы после написания этой поэмы Данте Габриэль встретил прекрасную девушку, Элизабет Элеонор Сиддал, и затем, после всех перипетий их отношений, она умерла от передозировки опиумной настойки.
~ ~ ~ ~ * ~ ~ ~ ~

The staff and scrip

‘Who rules these lands?’ the Pilgrim said.
‘Stranger, Queen Blanchelys.’
‘And who has thus harried them?’ he said.
‘It was Duke Luke did this:
God's ban be his!’

The Pilgrim said: ‘Where is your house?
I'll rest there, with your will.’
‘You've but to climb these blackened boughs
And you'll see it over the hill,
For it burns still.’

‘Which road, to seek your Queen?’ said he.
‘Nay, nay, but with some wound
You'll fly back hither, it may be,
And by your blood i' the ground
My place be found.’

‘Friend, stay in peace. God keep your head,
And mine, where I will go;
For He is here and there,’ he said.
He passed the hill-side, slow,
And stood below.

The Queen sat idle by her loom:
She heard the arras stir,
And looked up sadly: through the room
The sweetness sickened her
Of musk and myrrh.

Her women, standing two and two,
In silence combed the fleece.
The Pilgrim said, ‘Peace be with you,
Lady;’ and bent his knees.
She answered, ‘Peace.’

Her eyes were like the wave within;
Like water-reeds the poise
Of her soft body, dainty thin;
And like the water's noise
Her plaintive voice.

For him, the stream had never well'd
In desert tracts malign
So sweet; nor had he ever felt
So faint in the sunshine
Of Palestine.

Right so, he knew that he saw weep
Each night through every dream
The Queen's own face, confused in sleep
With visages supreme
Not known to him.

‘Lady,’ he said, ‘your lands lie burnt
And waste: to meet your foe
All fear: this I have seen and learnt.
Say that it shall be so,
And I will go.’

She gazed at him. ‘Your cause is just,
For I have heard the same:’
He said: ‘God's strength shall be my trust.
Fall it to good or grame,
'Tis in His name.’
 
‘Sir, you are thanked. My cause is dead.
Why should you toil to break
A grave, and fall therein?’ she said.
He did not pause but spake:
‘For my vow's sake.’

‘Can such vows be, Sir—to God's ear,
Not to God's will?’ ‘My vow
Remains: God heard me there as here,’
He said with reverent brow,
‘Both then and now.’

They gazed together, he and she,
The minute while he spoke;
And when he ceased, she suddenly
Looked round upon her folk
As though she woke.

‘Fight, Sir,’ she said; ‘my prayers in pain
Shall be your fellowship.’
He whispered one among her train,—
‘To-morrow bid her keep
This staff and scrip.’

She sent him a sharp sword, whose belt
About his body there
As sweet as her own arms he felt.
He kissed its blade, all bare,
Instead of her.

She sent him a green banner wrought
With one white lily stem,
To bind his lance with when he fought.
He writ upon the same
And kissed her name.

She sent him a white shield, whereon
She bade that he should trace
His will. He blent fair hues that shone,
And in a golden space
He kissed her face.

Born of the day that died, that eve
Now dying sank to rest;
As he, in likewise taking leave,
Once with a heaving breast
Looked to the west.

And there the sunset skies unseal'd,
Like lands he never knew,
Beyond to-morrow's battle-field
Lay open out of view
To ride into.

Next day till dark the women pray'd:
Nor any might know there
How the fight went: the Queen has bade
That there do come to her
No messenger.

The Queen is pale, her maidens ail;
And to the organ-tones
They sing but faintly, who sang well
The matin-orisons,
The lauds and nones.

Lo, Father, is thine ear inclin'd,
And hath thine angel pass'd?
For these thy watchers now are blind
With vigil, and at last
Dizzy with fast.

Weak now to them the voice o' the priest
As any trance affords;
And when each anthem failed and ceas'd,
It seemed that the last chords
Still sang the words.

‘Oh what is the light that shines so red?
'Tis long since the sun set;’
Quoth the youngest to the eldest maid:
‘'Twas dim but now, and yet
The light is great.’

Quoth the other: ‘'Tis our sight is dazed
That we see flame i' the air.’
But the Queen held her brows and gazed,
And said, ‘It is the glare
Of torches there.’

‘Oh what are the sounds that rise and spread?
All day it was so still;’
Quoth the youngest to the eldest maid;
‘Unto the furthest hill
The air they fill.’

Quoth the other; ‘'Tis our sense is blurr'd
With all the chants gone by.’
But the Queen held her breath and heard,
And said, ‘It is the cry
Of Victory.’

The first of all the rout was sound,
The next were dust and flame,
And then the horses shook the ground:
And in the thick of them
A still band came.

‘Oh what do ye bring out of the fight,
Thus hid beneath these boughs?’
‘Thy conquering guest returns to-night,
And yet shall not carouse,
Queen, in thy house.’

‘Uncover ye his face,’ she said.
‘O changed in little space!’
She cried, ‘O pale that was so red!
O God, O God of grace!
Cover his face.’

His sword was broken in his hand
Where he had kissed the blade.
‘O soft steel that could not withstand!
O my hard heart unstayed,
That prayed and prayed!’

His bloodied banner crossed his mouth
Where he had kissed her name.
‘O east, and west, and north, and south,
Fair flew my web, for shame,
To guide Death's aim!’

The tints were shredded from his shield
Where he had kissed her face.
‘Oh, of all gifts that I could yield,
Death only keeps its place,
My gift and grace!’

Then stepped a damsel to her side,
And spoke, and needs must weep:
‘For his sake, lady, if he died,
He prayed of thee to keep
This staff and scrip.’

That night they hung above her bed,
Till morning wet with tears.
Year after year above her head
Her bed his token wears,
Five years, ten years.

That night the passion of her grief
Shook them as there they hung.
Each year the wind that shed the leaf
Shook them and in its tongue
A message flung.

And once she woke with a clear mind
That letters writ to calm
Her soul lay in the scrip; to find
Only a torpid balm
And dust of palm.

They shook far off with palace sport
When joust and dance were rife;
And the hunt shook them from the court;
For hers, in peace or strife,
Was a Queen's life.

A Queen's death now: as now they shake
To gusts in chapel dim,—
Hung where she sleeps, not seen to wake,
(Carved lovely white and slim),
With them by him.

Stand up to-day, still armed, with her,
Good knight, before His brow
Who then as now was here and there,
Who had in mind thy vow
Then even as now.

The lists are set in Heaven to-day,
The bright pavilions shine;
Fair hangs thy shield, and none gainsay;
The trumpets sound in sign
That she is thine.

Not tithed with days' and years' decease
He pays thy wage He owed,
But with imperishable peace
Here in His own abode,
Thy jealous God.

~ ~ ~ ~ * ~ ~ ~ ~