Здравствуй, капусточка!

Самым начитанным человеком в деревне был, безусловно, дед Пётр Шашелов. Его домашняя библиотека состояла из нескольких десятков потрёпанных книг. Они имели большой размах по содержанию, от орфографического словаря до собрания сочинений Шолохова, чем дед очень гордился. Семья его была невелика. Жена ушла на небеса так рано, что её черты уже почти растворились и в памяти, и на могильном фото. Оставались сын с невесткой да пара внуков. Этого было маловато, чтобы блистать и реализовывать свои учительские амбиции, да и не нужны они были никому, поэтому в состоянии лёгкого подпития он частенько проливал своё красноречие на ни в чём не повинных земляков.   
     - Ты понимаешь, Витёк, как надо писать? – глубокомысленно изрекал подвыпивший, и оттого на глазах расцветший дед Пётр, нацеливая указательный палец в небо. Нацеливаться-то он нацеливался, но палец был от рождения кривой и попадал скорее куда-то за развалины старинного амбара. После этого он брал длинную паузу и терпеливо выждал, пока у невежественной компании от напряжения не пересыхала во рту слюна.
 - А так надо писать, чтобы слова рвали тебя своими крючьями к чёртовой матери! На клочки! - тут дед входил в раж и так хватал себя за рубаху, что она жалобно трещала.  Ноздри его оживали и то распахивались так широко, что через них можно было рассмотреть носоглотку, то сужались в две непроходимые щели.
 Витёк честно пытался осознать сказанное, но, судя по выражению его лица, получалось не очень.
 - А откуда ж у них крючья, у слов этих? – нерешительно шептал он, заранее съёживаясь от осознания собственной никчёмности.
      В ответ дед смотрел на него с таким презрением, что и так шклявый Витёк становился ещё раза в полтора мельче. Остальные с удовольствием хохотали, ожидая продолжения представления. Но выпивал дед не часто, поэтому в остальном был не просто положительным сельчанином, а обладал непререкаемым авторитетом.
                Однако, жила в деревне особа, которая не только не ценила начитанности деда Петра, но и демонстративно выражала ему своё «фи» во всех остальных отношениях. Звали её тётя Аксюта. Соседями они не были, а вот огороды, те, что «внизу», прямо грядка в грядку. У всех местных земли было столько, сколько захочешь. Наверху – это возле дома, а внизу – у речки, в глубокой балке. Красота! Черпай воду, сколько хочешь, без хлорки, тёпленькую, да на капусту. Сажали там, конечно, и другую всячину, но капуста, как известно, самая водохлёбная посадка. Так что, внизу сплошь и рядом зеленели капустники.
                Тётка Аксюта очень подозревала «шашеловских» в налётах на своё добро. Особого ущерба не наносили, но лучшие кочаны кто-то успевал срезать раньше хозяйки. Однажды ей удалось найти улику – следы с шашеловского огорода вели прямёхонько к ней и обратно. Дело было после дождичка, и они предательски-роскошно отпечатались всем своим сорок шестым размером у места преступления. Последовали разборки, которые оскорбили деда и отравили существование обоих.
                Этим утром тётка Аксюта, едва солнце выкатилось из-за поля, уже спускалась в балку. Женщина она была интересная, но одинокая. Так уж сложилось. Хоть и не видела никакой перспективы разделить с кем-то свою одинокую старость, но кряхтеть и горбиться себе не позволяла. Аккуратно, бочком, она переступала с камня на камень, чтобы не заскользить по крутому откосу. Спускаться-то ещё ладно, а вот обратный путь будет потруднее. Воды натаскаешься и в гору…
                Но сегодня у неё было как-то необыкновенно легко на душе. Птицы не просто пели, они восторженно орали на все лады, радуясь утренней прохладе. Как припечёт, так не очень-то запоёшь. Дужка ведра ласково попискивала в такт шагам. Тётка Аксюта спустилась к речке. Вдоль теснились густые, жирные заросли речной мяты. Она, потревоженная резиновыми галошами, отчаянно запахла. Квакнула и брякнулась в воду лягуха, вспорхнули потревоженные синие стрекозы, запищал у самого носа комар.      
    - Здластвуй, капустоцка! – пропела тётка Аксюта, от умиления коверкая язык, будто говорила с малым ребёночком. Осторожно ступила на первую из десятка земляных ступенек, которые вели к речке. Когда летняя жара была слишком долгой, речка почти исчезала и ступать к тощему ручью можно было прямо по пересохшей части русла.
     - Как ты, моя холосая? – разливалась она соловьём, будучи уверенной, что вокруг никого нет, пока не уловила едва заметное движение справа. Замерла, всматриваясь в кусты бузины, заросли которой отделяли её участок от соседнего, Шашеловского. Никого не увидела, но на всякий случай хитро прищурилась и продолжила громко, уже не сюсюкая:
     - Чи не побила тебя шашель мордатая?
И попала в яблочко! Покряхтывая, из кустов проявился старший Шашелов.
 - А что злая такая с утра, Аксюта? Кому она нужна, твоя капустоцка?  - издевательски изобразил он.
 - Ну, сейчас, может, и не нужна, а как нальётся – только уследи! – раскраснелась та, недовольная, что её бессовестно подслушали.
            С одной стороны, настроение было подпорчено, а с другой, неожиданно для себя тётя Аксюта уловила себя на том, что спина её сама по себе вытянулась в струнку, а грудь глянула вперёд. Пререкаться дальше она не стала, а молча поливала лопушистую красавицу, заставляя себя не вихлять бёдрами и вообще вести себя непринуждённо. Как назло, Пётр развалился позади неё, на траве и, поигрывая листком во рту, промолвил:
 - Гляжу на тебя, соседка, и любуюсь! Чисто Аксинья!
Разволновалась пуще прежнего, покраснела.
 - Тебе чего надо, старый? Ну, Аксинья, и что?
 - Да не, другая Аксинья. Из «Тихого Дона». Небось, не читала?
Рассмеялась:
 - Ну, кино смотрела. А ты, случаем, не Гришка Мелехов будешь?
 Дед Пётр довольно расхохотался. Поднялся, принялся лениво ударять тяпкой по траве, с интересом поглядывая на соседку. Когда она срезала вилок ранней капусты, снова пристал:
 - Что, соседка, борщ будет?
Перекинулись ещё парой слов. Даже «до свидания» друг другу сказали.
  Придя домой, тётка Аксюта вдруг люто разозлилась на себя. Тебе, мол, старой дуре, словом помаслили, а ты и раскисла. А с чего это он припёрся так рано, если раньше носа не казал? Раньше внуков гоняли на участок. Да и то они, заспанные, приплетались уже по солнцу. И с чего бы такой добренький? Не иначе воровать приходил! У самих-то глянуть не на что! Вспомнила, как старалась ровнее ходить, и вовсе чуть не в слёзы. Стыдно стало. То за это себя казнила, то за «здластуй, капустоцка»…  К вечеру подозрения переросли в уверенность, и задумала она дельце. Не успело солнце зайти за деревья, тётка Аксинья непривычной тропой, подальше от чужих глаз, отправилась к речке. К ночи у воды кружило огромное количество комаров, и она предусмотрительно надела юбку подлиннее и прихватила кофточку с рукавами. Подобралась к огородам с другой стороны речки, осторожно присмотрелась. На участке соседа никого. Постелила на траву кофту, уселась на наблюдательном пункте наслаждаться природой. Наслаждение сразу не задалось. Потревоженные до времени комары покинули влажное прибежище и начали жестоко мстить за причинённые неудобства. Ни юбка, ни кофта не помогали, но Аксюта держалась изо всех сил, грея себя надеждой заловить на горячем наглого соседа. Но вот уже турчалки завели свою хоровую песню и умолкли птицы, а вор всё не появлялся. Стемнело. Чертыхаясь, Аксюта, не обращая никакого внимания на осанку, вползла на бугор. Было страшно, по улице едва не бежала. Успокоилась только дома.
              Наутро отправилась в магазин, купила булку хлеба и на обратном пути (тьфу ты!) лоб в лоб столкнулась с неприятелем. Тот хитро заулыбался:
 - Здластвуй, капустоцка!
       Аксюта оскорбилась и молча прошествовала мимо. Напрасно Пётр вслед кричал, что пошутил. Только хуже сделал. Весь день она горела праведным мстительным огнём и к вечеру нашла в себе силы снова спуститься в балку. И всё случилось! Когда она уже подумывала уходить домой, на грядках соседа началось движение. Прищурилась, подкралась поближе. Престарелый книгочей огляделся по сторонам и отправился на её землю. Она уже готова была выскочить из кустов с победным воплем, как началось что-то непонятное. Пётр повернул обратно, вытащил из кустов ведро и отправился к речке. Зачерпнул и, оглядываясь, снова шмыгнул к соседке, вылил воду на верхний рядок капусты и рысью помчался обратно. Минут десять, забыв дышать, соседка пыталась осознать, что её заклятый враг, шашель мордатая, поливает ей огород. Когда, наконец, это ей удалось, первым желанием было проявиться и потребовать ответа. Но выйти из засады с растрёпанными волосами да ещё искусанной комарами? Лучше помереть!
     А сосед по-мальчишески носился с ведром к воде и обратно, ухмылялся во весь рот и представлял себе, как наутро Аксюта припожалует поливать свою красавицу, а тут…
     Соседка сидела в засаде, подпершись ладошкой. Она уже улыбалась и чувствовала, как внутри разливается что-то непривычное и тёплое.
    Прошло ещё немало времени, пока двое стали ходить «вниз» вместе, но уже с этого памятного вечера дед Пётр называл соседку не иначе, как моя Аксинья.