С испанского

Рамон Хименес
Федерико Гарсиа Лорка
Пабло Неруда

с испанского перевел Андрей Пустогаров


Рамон Хименес
(1881-1958)

Я шел по тропе,
в руках - полевые розы,
из-за горы
вставал рыжий месяц.
Ветерок приносил
свежий сумрак реки,
грустный голос лягушки
как певучая флейта.
Над холмом
тосковала звезда.
Я шел по тропе.
В руках - полевые розы.


He venido por la senda


Федерико Гарсиа Лорка
(1896-1936)

Равнина

Оливковая роща,
как веер,
распахнется
и запахнется.
Низкое небо льет
тусклый дождь
холодных звезд.
Дрожь тростника
и полумрака
на берегу реки.
Зыбь в сером воздухе.
И столько клекота
в оливах.
Томится птичья стая,
покачивая в сумерках
длиннющими хвостами.

Paisaje



Сонет сладких жалоб

Боюсь, я потеряю это чудо:
глаза скульптуры, речи трепетанье,
и ночью чувствовать не буду
щекою розу твоего дыханья.

Сухим стволом маячу над рекою
и еле выношу я наказанье,
ведь ни цветка нет, ни плода, ни перегноя
для гусеницы моего страданья.

Ты крест мой, мой заветный клад.
И хоть от слез мои опухли веки,
тебе я, как собака, рад.

То, что ты дал, не отбирай навеки.
И расцветит твою пусть реку
моей любви безумный листопад.


Soneto de la dulce queja


Поэт сказал правду

Даю слезам, как соловьям, пролиться.
Лей слезы соловьиной трелью тоже.
Чтоб наши страсти сделались похожи,
встречай с клинком у ночи на границе.

Хочу я быть свидетеля убийцей -
того, что видел, как цветы срезали.
Хочу я, чтоб мой пот и слезы стали
тяжелою копной пшеницы.

Жду тебя, ты меня - навсегда.
Там, где дряхлое солнце горит и луна,
до конца не раскрутится этот моток.

Что даешь, не прося никогда,
все достанется смерти, она
выпьет крови последний глоток

EL POETA DICE LA VERDAD


Севилья

Севилья, ты - башня
метких лучников.

Севилья подстрелит.
Кордоба добьет.

Севилья подстережет
протяжные ритмы
и скрутит их в лабиринт,
как ярко-красные побеги винограда.

Севилья подстрелит!

Из лука неба
все вылетает на равнину
стрела реки.

Кордоба добьет!

А горизонт шальной
в свое вино вмешал
и горечь Дон Жуана
и зрелость Диониса.

Севилья подстрелит.
Всегда подстрелит!

Sevilla es una torre



Дорожная

Кордова,
далекая моя, единственная
Лошаденка черная, огромная луна,
в сумке у седла оливки.
Хоть и знаю все дорожки,
а в Кордову не вернуться.

Лошаденка черная, красная луна,
а вокруг поля да ветер.
Смерть меня стережет
с твоих башен, Кордова.

Ой, дорожка дальняя,
лошаденка резвая!
Смерть меня поджидает
по дороге в Кордову.

Кордова,
далекая моя, единственная.

CANCION DEL JINETE


Начало

тополей аллеи уходят,
остается отблеск
тополей аллеи уходят,
остается ветер

расстилается ветер,
как саван,  под небом

на плаву остается
на реках тихое эхо

светляков засыпана зернами,
память моя застонет

Крохотное сердечко
кровоточит на ладони

Preludio


Гитара

Начинает стонать гитара.
Раскололась похмельная рюмка.
На рассвете стонет гитара.
Этот стон скрывать бесполезно.
Скрыть его невозможно.
Она стонет так монотонно,
как вода, она стонет,
так, как воздух
среди снегопада, стонет,
Этот стон скрывать невозможно.
О далеких краях она стонет.
Словно это песок раскаленный
о камелиях белых стонет.
Словно стонет стрела без цели.
Словно стонет вечер без утра.
Словно мертвая птица о ветке.
О, гитара!
Пять клинков тебе сердце терзают.


Se rompen las copas
de la madrugada -вторая  фраза стихотворения позволяет также перевести ее как
"Распускается крона рассвета".

LA GUITARRA


Сад в марте

Моя яблоня,
у тебя уже тень и птицы.

Из моих причудливых снов
подымается ветер.

Моя яблоня
окунула в зеленое руки.

Уже в марте я разглядел
белый лоб январь.

Моя яблоня
(внизу ветер)

Моя яблоня
(вверху небо)


HUERTO DE MARZO


Слива и апельсин

Ах, девочка,
злая моя любовь!

Слива и апельсин.

Ах, девочка,
светлая девочка!

Апельсин

(брызги солнца)

Слива

(на гальке у воды)

Naranja y limon


Стон

Крик чернеет в воздухе
очертанием кипариса.

(Бросьте меня горевать
на этом поле)

Все сгнило на свете,
осталась лишь тишина.

(Бросьте меня горевать
на этом поле)

На черном небе
только укусы костров.

(Говорю вам: бросьте меня горевать
на этом поле)

AY!

Дрожь

Навсегда в моей памяти
с отблеском серебра,
росой на камне.

В ровном поле
прозрачное озеро,
заглохший родник.

Temblor


Песня луны

Луна входит в кузницу в платье
с турнюром из лилий.
А мальчик глядит, пораженный.
А мальчик застыл, пораженный.
И в воздухе потрясенном,
манящие, непорочные,
луна показала груди,
что словно застывшее олово.
- Луна, беги прочь поскорее.
Не то воротЯтся цыгане,
скуют тогда светлые кольца
из сердца они твоего .
- Нет, мальчик, дай я потанцую.
Когда возвратятся цыгане,
найдут тебя на наковальне
с закрытыми туго глазами.
- Луна, скачи прочь поскорее,
держу лошадей в поводу.
-Нет, мальчик, дай я потанцую.
Не мни мне крахмальное платье.

Все ближе  копыта,
что бьют в барабаны равнины.
А в кузнице -  мальчик,
глаза его туго закрыты.

Прищурив глаза,
задирая вверх гордые головы,
из рощи выходят,
как бронза и сон, цыгане.

Как ухают совы!
Как ухают совы на дереве!
Взяв мальчика за руку,
уводит луна его в небо.

А в кузнице плачут цыгане,
от горя кричат цыгане.
А ветер, как парус, как парус.
А ветер, как стража.

Romance de la luna, luna


Всходит луна

Когда всходит луна,
колокола пропадают
и появляются тропки,
по ним не пройти.
Когда всходит луна,
море накрывает землю,
и сердце чувствует - оно остров
в безбрежности.
В полнолуние нельзя
есть апельсины,
нужно есть зеленые
замороженные ягоды.
Когда сотней одинаковых лиц
всходит луна,
в кармане всхлипывает
серебряная монета.

La Luna Asoma


Помяните

Когда я умру,
похороните меня и гитару
в песке.

Когда я умру -
среди апельсинов
и мяты.

Когда я умру,
похороните меня
хоть на флюгере.

Когда я умру!


MEMENTO


Деревья

Деревья!
Вы стрелы,
упавшие из лазури?
Что за грозные лучники вами стреляли?
Может, звезды?
Ваша музыка  - птичья  душа,
глаза Бога,
идеальная страсть.
Деревья!
Узнают ли шероховатые корни
в земле мое сердце?

Аrboles


Арлекин

Пунцовая женская грудь солнца,
синеватая женская грудь луны.
Торс наполовину коралл,
наполовину серебро и сумерки.

Arlequin

Одной девушке на ухо

Не хотел.
Не хотел ничего тебе говорить.

Но в глазах у тебя
два шальных дерева
из золота, ветра и смеха

качаются.
Не хотел.

Не хотел ничего  тебе говорить.


AL OIDO DE UNA MUCHACHA

Август

На закате соперники
персик и сахар.
Солнце внутри вечера,
словно косточка в абрикосе.
Нетронутый кукурузный початок
усмехается желто и твердо.

Август.
Дети заедают
черный хлеб спелой луной.


Agosto


Вечером

Не моя ли Лусия
стоит босая в ручье?

Три необъятных тополя,
одна звезда.

Прокушенная лягушками
тишина -
как вуаль
на зеленых веснушках.

Сухое дерево
расцвело в реке.
От него разошлись круги.

И я зазвенел над твоей водой,
смуглянка Гранада.

Tarde


Газелла чудесной любви

На известняках злой пустоши
стеблем тонким любовь,
влажным жасмином.

Под зноем злого неба
шорохом снега
в моей груди.

Небо и пустошь
сковали руки.

Пустошь и небо
стегали мои раны.

Gacela del amor maravilloso


Газель внезапной любви

Никто не знал, что сумрачной магнолией
благоухает твой живот.
И что любви колибри в зубах ты мучишь,
никто не разберет.

И табуны персидских каруселей
заснули под луною твоего лица.
Четыре ночи я ловил арканом твою талию,
снегов соперницу.

Меж алебастром и жасмином семян поблекших горсти
бросал на цветники  твой взгляд.
В своей  груди искал я буквы из слоновой кости,
что скажут навсегда,

навсегда, навсегда сады моей агонии,
сбежавшее твое тело навсегда,
и у меня во рту кровь твоих вен.
Твой рот не освещает мою смерть.

Gacela del Amor Imprevisto


Газела страшной откровенности

Хочу, чтобы вода не возвращалась в русло,
чтоб ветер не вернулся на равнину,

и глаз чтоб не было у ночи,
и в сердце не осталось золотых цветков,

волам досталась бы трава погуще,
а дождевые черви умерли в тени.

Хочу, чтоб просверкал зубами череп
и желтизна разлилась бы на шелке.

Я вижу - ужасающая ночь
свивается в клубок и бьется с полднем,

Меня зелёный яд заката не погубит,
ни рухнувший свод, что поранил время.

Но не показывай мне чистой наготы своей.
Она как чёрный кактус, что разросся в камыше.

Тоскую я под смутными планетами,
но не показывай мне крепкой поясницы.


GACELA DE LA TERRIBLE PRESENCIA


Вариации

Заводь воздуха
под веткой эха.

Речная заводь
под листвою звезд.

Заводь твоего рта
под зарослями поцелуев.


Variacion



Ода Уолту Уитмену

На Ист-Ривер и в Бронксе
парни  поют, заголив поясницы –
маховик, кожа, смазка, молот.
Девяносто тысяч шахтеров добывают серебро из породы,
а дети чертят перспективы и лестницы.

Никто не заснет,
не захочет  стать рекой,
не влюбится ни в крупные лепестки,
ни в  лазурный язык берега.

На Ист-Ривер у  Квинсборо
парни сражаются с  индустрией,
 евреи продают  речному фавну
розу обрезания,
а небо,  подталкивая ветром,
гонит за мосты и крыши
стада бизонов,

И никто не застопорится,
не захочет стать облаком,
не станет искать ни цветка папоротника,
ни желтого колеса тамбурина.

Когда встанет луна,
 колеса блоков завертятся,
чтобы опрокинуть небо,
обруч из игл стянет память,
а праздных уложат в гроб.

Нью-Йорк - болото,
Нью-Йорк - стальные тросы и смерть,
Что за ангел у тебя за щекой?
Чей совершенный голос объявит истины пшеницы?
Кого в страшном сне видят твои запятнанные анемоны?

Ни на миг, о прекрасный старик Уолт Уитмен,
 не терял я из виду ни твою полную бабочек  бороду,
ни вытертый луной вельвет твоих плеч,
ни ноги, как у девственного Аполлона,
 столбом  пепла, поднялся передо мной твой голос
старик, прекрасный, как туман,
что стонет, как птица, с пронзенным  иголкой удом,
противник  сатира,
противник виноградной лозы,
поклонник тел под грубой материей.
Ни на миг, прекрасный муж,
что среди гор угля, рекламы и железнодорожных путей
мечтал стать рекой и уснуть, как река,
вместе с другом, который вложил в твою грудь
крупицу боли неукрощенного леопарда.

Ни на миг, прирожденный Адам, силач,
одиночка среди океана, старый красавец Уолт Уитмен.
Потому что,  собираясь  в барах,
вынырнув скопом из клоак,
содрогаясь между ног шоферни,
стоя на поворотном круге абсента,
тебе, Уолт Уитмен, снились эти петухи.

- Он тоже! Тоже!
Валятся  в твою светозарную непорочную бороду,
блондины с севера, негры из песков,
толпа вопит и размахивает руками.
Как коты или змеи,
эти петухи, Уолт Уитмен, петухи
в мутных слезах, мясо для кнута,
пинка или укуса дрессировщика,
- Он тоже! Тоже! – тыкают накрашенными пальцами
в берег твоих снов,
пока твой друг ест яблоко,
слегка отдающее бензином,
а солнце поет в пупках детей,
что играют под мостами.

Нет, ты не стремился к оцарапанным глазам,
к мрачным болотам, что затягивают детей,
к заледеневшей слюне,
к выпуклостям, разодранным, как брюхо жабы,
ко всему, что несут на себе
петухи в автомобилях и барах,
пока луна стегает их на углах ужаса.

Ты искал обнаженного, который  стал бы рекой,
быком и  мечтой, что соединит колесо с морской травой,
искал прародителя своей агонии, розу своей смерти,
и стонал в пламени своего тайного экватора.

Ведь так и надо – не искать поутру наслаждений
в дебрях  живой крови.
Ведь на небе есть берег, чтоб переждать жизнь,
там хватает тел, чтоб  не повторять их на рассвете.

Агония, агония, сны, бродильный чан  и сны,
Этот мир, мой друг, агония.
Под городскими часами гниют мертвецы,
война идет, рыдая, за ней - миллион серых крыс.
Богачи дарят  любовницам
светозарные  вымирающие безделушки.
Жизнь не благородна, и не прекрасна и не свята.

И  сможет ли человек, если захочет,
совладать со своей тягой к коралловым жилкам и небесной наготе?
Завтрашняя любовь  будет горной породой и
временем, когда ветерок задремлет в ветвях.


Поэтому я,  старина Уолт Уитмен, и не подымал голоса
ни против мальчика, что написал  на подушке имя девочки,
ни против подростка, что нарядился невестой
во мраке платяного шкафа,
ни против одиноких игроков  в казино,
что с  брезгливостью  лакали  воду проституции,
ни против мужчин, что бросали непристойные взгляды,
и любили мужчин, и молчание обожгло им губы.
Но против вас, городские петухи,
с одутловатыми телами и грязными мыслями,
источники нечистот, гарпии, неусыпные противники
любви, что венчает короной радости.

Всегда против вас, предлагающих мальчикам
капли мерзкой смерти и горькой отравы.
Всегда против тех,
кто в Северной Америке - феи,
в Гаване – птички,
в Мехико – тетки,
в Кадисе – неженки,
в Севилье – фиалки,
в Мадриде – попки,
в Аликанте – цветочки,
в Португалии – аделаидки.

Петухи всего мира, губители голубей!
Рабы женщин, суки их туалетных комнат,
распахнутых для ветров, что несут лихорадку,
ловушек с лугами засохшей цикуты.

Нет вам пощады! Смерть бьет ключом
из ваших глаз и серые цветы сгрудились на илистом берегу.
Берегитесь! Нет вам пощады!
Пусть заблудшие и праведники, классики, знаменитости и убогие,
захлопнут  перед вами двери вакханалий!


О, красавец Уолт Уитмен,
Спи на берегу Гудзона,
раскрыв объятья и наставив бороду на полюс
Снег или мягкая глина,
твои слова призывают друзей
охранять твою бестелесную лань.
Спи, ничего не осталось.
Америка наводнена механизмами и плачем.
 Так пусть свежий ветер самой глубокой ночи
выдует цветы и слова из-под арки, где вы уснули!
Пусть негритенок объявит раззолоченным белым –
царство колосьев грядет!


ODA A WALT WHITMAN


Пабло Неруда
(1904-1973)

Вечно

К тем, до меня,
я не ревную.

Приди хоть
с мужиком за спиной,

хоть с сотней
мужиков в прическе,

хоть с тысячей,
вцепившихся тебе в грудь и ноги,

так речка, полная утопленников,
сталкивается с морем,
с вечной пеной прибоя, штормом.

Тащи их всех
на место нашей встречи

всегда останемся наедине,
и вечно будем ты да я
на всей земле,
чтоб начиналась жизнь.

SIEMPRE