Над Донбасом война

               
                Над Донбассом война.

Отделилась душа от тела,
Улетела в рай…
Ну, какое убийце дело,
Что на улице май…
Что дрожит, отражаясь, небо,
В чистой глади озёр,
Караулит кусочки хлеба
Голубиный дозор.
Что пьянит ароматом нежным
Вишен розовый цвет,
И туманом укрыт безмятежным
Украинский рассвет.
Но взрывается глухо и жарко
Над Донбассом война,
На аллеях цветущего парка
Умирает весна…


                Мародёр

 Несколько лет война тянулась вяло. Где - то грохотало и взрывалось. А потом ударило со всей силы!
Объявили эвакуацию. В спешке собирали сумки и чемоданы. Подбежали к месту сбора. Автобус уже стоял. Вокруг выли: в салон пускали только женщин и детей.
    Жена вцепилась в него, Алёнка и Ванька повисли на руках: «Папа, ты с нами…»
- Я потом приеду, догоню вас, - А водитель уже закрывает двери.
Стряхнул с себя жену, ребятишек. Успел просунуть руку в щель, задохнулся от боли.
Кто - то подскочил, стали помогать, открыли. Впихнул своих. Даже не попрощались…
Автобус, тяжело переваливаясь, покатил, следом за ним – бабий вой.
Потом протащился еще один, голосящий и плачущий, потом ещё…
Некстати подумалось: чемодан тоже уехал, надо пойти домой, взять запасной свитер и бритву.


Подойдя к дому ничего не понял, вяло удивился: из окна кухни торчало дуло танка.  На втором этаже метались темные тени. Окно с треском распахнулось, из него стали махать чем-то белым.
В спину ему ткнулось что-то холодное и твёрдое. Люди с автоматами повели на площадь. Подумал: -  Расстреливать. Нет, расстреливать не стали. Толкнули в толпу. Всем желающим раздавали оружие. Обрадовался: «Будет чем защитить семью». Потом одумался: с оружием из города не выйти!
Выбрался из толпы. Надо искать своих.
- Их же в Одессу повезли? Найду!
Дороги перекрыли. Он то натыкался на посты, то оказывался в центре перестрелки. Метался между раненными, кого-то перевязывал. Кого-то вытаскивал из-под завалов. Потерял счет часам, а потом и дням.
А ноги куда-то шли. Всё ещё надеялся отыскать дорогу к своей семье. Ходить по улицам не боялся: умел правильно произносить проверочное слово: «паланыця».
Неба не было. Вместо неба – черный дым. Оказался возле горящего дома. В изнеможении опустился на грязный ящик. Окоченевшее тело потянулось к огню. Кто-то сунул в руки горячую кружку. Жадно начал глотать мутный кипяток. Зажмурился от восторга. Кипяток быстро закончился. Затуманенное сознание прояснилось от голода. Вокруг, на таких же ящиках, понурившись, сидели люди. Молчали. У всех одна история.
Один чудак в ярком костюме лыжника скособочено, как сорока, мелкими шашками ходит от одно к другому, бормочет, пытаясь заглянуть в глаза:
- Оглянулся, а дома нет… Одни щепки… И горит… А, там же Танька, дети…- И так – по кругу, снова и снова, от одного к другому.
Когда сидеть стало невмоготу, пошел… куда-нибудь…  Искать дорогу к своим.
Наткнулся на широкие ступени. В чёрном проёме не было двери. Люди выходили и входили. Он тоже зашёл. Под ногами хрустело стекло, в разбитые окна налетал ветер со снежной крупой.
Темные фигуры копались в кучах разбитой мебели и посуды. Искали что-нибудь пригодное для жизни. Для жизни?...  А она где-то есть?
Побродил по захламленным помещениям. В дальнем углу наткнулся на запакованные подушки и одеяла. Схватил подушку: может получится где-нибудь поспать… Нет, лучше одеяла. Их можно обменять на кусок… хоть чего-нибудь… Поесть.

На крыльце споткнулся. Но не упал. Сильные руки подхватили. Много рук… Вырвали одеяла, потащили куда-то. Какая-то тётка вцепилась ему в волосы и злобно кричала:
- Бей его! Не будет мародёрствовать!
Притащили, плотно примотали к дереву. Щекой почувствовал холодную шершавую кору. Кто-то орал в ухо:
- Посмотри на меня! Не отворачивайся от камеры! Скажи, как тебя зовут!
Он бы сказал. Да имя своё забыл. И губы почему-то слиплись и не открывались. Тело превратилось в кровавый кусок боли. Голова на тонкой шее от ударов дергалась и тряслась. Он ещё успел подумать:
- Господи! Забери меня…
И ушёл… в пустоту.
                Дорога

Проехали город. Тяжело переваливаясь автобусы ползли по рытвинам и ямам. Земля за окном всё чаще и чаще фонтаном рвалась к небу.
Остановились - дорогу перекрыли танки. Подошли военные – на груди автоматы. Водитель выскочил, стал что-то кричать, замахал руками. Солдат лениво, не целясь выстрелил в упор. Водитель упал.
Военный залез в кабину, повёл сам.
 Свернули на просёлочную дорогу. Объехали город. Оказались на шоссе. Автобусы медленно продвигались вперед, за ними прятались танки.
Потом всё смешалось: дым, пыль, небо, земля. Самых маленьких затолкали под сидения, постарше - уложили на пол. Женщины нависли над ребятишками, прикрывая их от пуль и осколков.
Рация у военного затрещала, он остановился и выскочил из автобуса. Побежал к своим - совещаться.
Зинка, в детстве бойкая девчонка, прыгнув пантерой, оказалась за рулём. И ударила по газам. Автобус «взлетел». Следом кинулся другой, третий…
Вдогонку стреляли танки. Последний автобус перевернулся и загорелся.
Слёз уже не было. Ребятишки молча таращили глазёнки, полные ужаса.

А Зинка всё давила и давила на газ.
Кругом выло и взрывалось. Потом стихло. Сколько времени мчались по дороге никто не знает. Вдалеке опять показались танки. Другие. С большой буквой «Z». Зинка, не оборачиваясь, рявкнула в салон:
- Что-нибудь белое, - а бабы уже махали в открытую дверь всем, что попало под руку. Медленно, осторожничая, подъехали к танкам. Навстречу вышли военные, сняли руки с автоматов, жестами показали: «Не тронем…»
Дальше автобус вёл военный, впереди и по бокам прикрывали танки.
Зинка ввалилась в салон. Её погодки, пятилетний Сашка и шестилетний Лешка, за всё время не проронили ни звука. А тут уткнулись в мать. Она обхватила мальчишек. Затряслась от беззвучных рыданий.
  Въехали в город. Что-то постоянно взрывалось, вокруг падали горящие осколки. Охватила апатия. Как остановились возле кирпичного здания, никто не помнит.
Над дверью - вывеска «школа». В спортзале ровными рядами разложены маты и матрасы с подушками. На матрасах бельё в пакетах.
Так и просидели всю ночь молча, сбившись в кучу.
Только через несколько дней ребятишки стали отходить от мам. В углу на ковре стояли коробки с игрушками, детские столы и стулья. На столах – фломастеры и альбомы.

На рисунках этих дней только чёрное и красное пламя. И среди пламени – маленький горящий автобус.
Мечтали узнать, как там свои. Связи не было. А потом призывно мигнул экран. Один, другой… Заголосили. Дрожащими руками стали тыкать в телефоны.
Услышать бы волшебное слово – ЖИВОЙ… 



Фантастика какая-то…

Федька сидел на тучке и весело болтал ногами.  Ему было легко и свободно! От полноты чувств он подпрыгнул и сделал сальто. Смутился, присел на место.
Далеко за горизонтом небо обнималось с землёй. Отсюда, с высока всё казалось маленьким и незначительным! Федьке хотелось улететь далеко – далеко, но что-то удерживало его на месте. Какая-то смутная тревога.
Внизу толи стоял - толи висел человек, крепко примотанный к дереву скотчем: ноги подкосились, руки упали вдоль туловища.

По серой дороге двигались игрушечные танки с белой буквой «Z» на боку. Между ними - машина с красным крестом.
Танки остановились, из машины выскочили люди в белом, подбежали к дереву, помахали руками. Потом принесли носилки.
-Не хочу!!! – Федька вцепился в тучку, но душа уже стремительно неслась вниз – в холод и боль. Он оказался на носилках, замотал головой, пытался встать, что-то сказать, но тело не слушалось.
Сначала Федька куда-то плыл, потом его резали, кромсали, штопали. Несколько раз он улетал в спасительную темноту, но его возвращали и заставляли дышать. Наконец, спеленали и оставили. Он согрелся и уснул…
Проснулся Федька из-за солнца. Правый глаз щекотал тёплый луч. Левый не открывался. Он хотел сесть, но острая боль заставила притихнуть. Отлежавшись, попробовал оглядеться. Вокруг стояли больничные кровати, на них лежали коконы в камуфляже. Приглядевшись понял – это люди, с ног до головы замотанные в бинты. По бинтам расползлись пятна от крови, йода и зеленки.
Вокруг шелестели голоса. Прислушался. Какая-то русско-украинская речь.
 - Как до Майдана, - мелькнула мысль.
- Мужик, слышь, мужик, - хриплым шепотом позвали справа, - посмотри, у меня ноги есть? Посмотри, а…
Приподнялся, вглядываясь в очертание ног под тонким солдатским одеялом,
 - Вроде есть.

- А вы что, Геннадий Александрович, ног не чувствуете? – в палату стремительно вошел врач.
- Да не пойму я… Болит всё, мочи нет!
- А вы потерпите, потерпите. Это хорошо, что болит. Было бы хуже, если б не чувствовали ничего.

Врач наклонился к Федьке, - Ну вы и поспать, Фёдор Алексеевич! Вторые уж сутки пошли.
- А где я? – решился спросить.
- В госпитале, в Донецке. Наша машина рейды делает. Раненных, больных собирает. Повезло вам с Геннадием Александровичем. Машина могла и по другой дороге поехать… Да вы, вообще, счастливчики: вся кожа в клочья разодрана, живого места нет, а кости и внутренности целы! Прямо фантастика какая-то...
- А глаз? – Федька дотронулся до бинтов, - Не видит совсем.
- Так, на нём же повязка. Завтра снимем, посмотрим!
- А вы откуда знаете, как зовут меня?
- Да паспорт твой в кармане лежал, откуда ж ещё, - усмехнулся доктор.

- А телефон, телефон мой цел? - забеспокоился Федька.
- Ну, это ты у сестры-хозяйки спросишь, когда ходить сможешь…

До вечера лежал тихо, хоть в душе черти плясали: где он, что с ним будет?! Самый главный, самый тревожный вопрос пока отодвигал.

- Эй, мужик, ты как? – снова захрипел Генка справа, - Ты встать можешь?
Погляди, а… Ноги у меня есть?
- Тебе же сказали, раз болят, значит есть.
- Да он, поди, успокаивает.
- Да ты нежная девица что ли? Успокаивать тебя.
- Не, я строитель. Сюда по комсомольской путёвке приехал. Пятьдесят лет уж как… Весь город отстроил. И по области много. Здесь все дома и улицы знаю. А если ноги ампутировали, как буду строить? Надо же восстанавливать всё. Молодым некогда, воюют. А детишкам в подвалах жить?
Откинулся на подушку, стал рассказывать:
- Мы на крыше сидим втроем, Колька ещё, Игорёха. Привязываться нельзя, какая там техника безопасности. В любую минуту может осколками накрыть.
Привыкли уже, обстрел – не обстрел… Людям после бомбёжек жить где-то надо. Вот меня и изрешетило. Хорошо, ребята в слуховое окно затащить успели.
- А я семью ищу, - Федька попытался проглотить ком! - Увезли их. Эвакуация… Живы ли, не знаю.
- Ты с той стороны, что ли? Да ты скажи мне, что вам, поганцам, не хватало? – заскрипел зубами старик. – вылечат тебя, а ты - за автомат? ...
- Да раньше воевать не хотел, а теперь пойду. Биться буду, пока семью не отобью. А потом к тебе приду, строить. Примешь в свою артель?
- Воевать-то с какой стороны будешь?
- Да понятно же. Одни меня ни за что убивали. Не спрашивали, русский я, украинец. Другие лечат и тоже не спрашивают. За тех пойду, кто спас…

Потянулись дни, наполненные тревогой. Сначала Федька стал «сидячим», а потом попробовал передвигаться «по стеночке».
 
Телефон, лежащий безмолвно, вдруг замигал, затрясся и бочком поехал по тумбочке.
Федька замычал, захрипел и нажал, наконец, на вызов.
- Федя, это ты? Федя, Федька! Ты живой?! Ты где?! – экран рыдал голосом жены, и вдруг… совсем тихо, - Папа, ты живой? Мы в Донецке, в школе. Нас эвакуировали…
- И я в Донецке...