Тамарка Часть 1. Яблочко

               
          Тамарка была красивой. Беда в том, что знали об этом все, кроме неё. Сама она, долго и внимательно разглядывая себя в зеркале, находила кучу изъянов. То косы недостаточно толстые, то щёки розовые, как у пластмассового пупса. В шестнадцать лет такое бывает сплошь и рядом. Последнее время её особенно занимали два передних зуба. И так, и эдак разглядывала она своё отражение, но зубы оставались длиннее остальных и с этим надо было что-то делать. Особой она была крайне решительной. Ждать пирожков с неба в их семье принято не было. С самого «малочку» дети работали на земле, коей было соток двадцать, пасли домашний скот, да мало ли что… Шёл пятьдесят пятый год. Взрослели рано, а уж сестра пятерых старших братьев – тем более.
          - Тамарка! – то и дело слышалось то с одной стороны дома, то с другой. Братья любили и оберегали единственную девочку в доме, но кто бы знал, как тошно ей от этого было. Мало того, что целыми днями приходилось то стирать одежду, то готовить или разогревать обед, то тайком от матери залечивать и замазывать «боевые раны», это пол беды. Беда была в том, что каждый из них считал за доблесть не подпускать к сестре ни одного ухажёра. Ну вот ни одного-одинёшенька!
         Деревня их, Долотинка, располагалась в широкой красивейшей балке, поросшей по бровкам огромными вербами, а большой белёный дом с синими ставнями стоял на самом её краю. За огородами уже начиналась широкая мочажина и дикие заросли бузины и терновника. Мало того, что идти дальше, чем всем, да и страшно, так ещё братья, как один, были драчливыми. Смертным боем они бились регулярно и самозабвенно, поэтому желание проводить их сестру после танцев домой могло появиться разве что у самоубийцы. Изменить что-либо в этом вопросе могло только замужество и уход из дома, только где же его взять было, этого мужа, при таких-то обстоятельствах?
      Но сидеть сложа руки сестра не собиралась. Итак, она внимательно разглядывала два слишком длинных, по её мнению, передних зуба. Неожиданная помощь пришла, откуда не ждала. Следующим утром увидела, как отец сидит во дворе с напильником в руках и затачивает мотыгу. Подбоченилась, понаблюдала. Отец, время от времени поглаживая свои будённовские усы, щурился и тёмными, мозолистыми пальцами пробовал блестящее лезвие. Наконец он удовлетворённо хмыкнул и, бросив напильник на лавку, пошёл с мотыгой в огород. Тамарка подобрала инструмент и шмыгнула в дом. Сняла со стены круглое зеркало, перенесла его ближе к окну, поставила поудобнее и боязливо тронула напильником первый резец.
                Дальше – больше. Красота требовала жертвы, и она её получила. Очередное движение напильника вдруг причинило резкую, абсолютно невыносимую боль. От неожиданности вскрикнула, инструмент вылетел из рук и острым концом расколол зеркало. Вместе с ним как будто раскололась сама Тамарка. Парализованная болью, она не могла пошевелить языком, хоть и чувствовала во рту противные крошки. Сплюнуть их не было никакой возможности. Боль, боль, боль… Казалось, что от неё лопалась не только челюсть, но и голова.
                Со временем стало чуть легче. Но ни пить, ни тем более есть она не могла. Любое прикосновение причиняло страшную боль. Терпела долго. В больницу собрались только после того, как поднялась высокая температура. История закончилась печально, Тамарке удалили оба передних зуба, да ещё и положили в больницу.
            Она вернулась домой несчастной и злой. Братья сочувствовали, но не могли удержаться от того, чтобы подразнить сестру. Они задирали верхнюю губу и приставляя к ней два пальца, изображали потерянные зубы. Родители утешали, как могли.
 - Тамарушка, - плакала мать, поглаживая по голове, - погоди, дочка! Вот подживёт всё, и поставим тебе зубы. Только погоди чуток, и всё наладится.
        Дочь отсиживалась дома, слава богу, летние каникулы! Но беда одна не ходит. Неутомимые общественники устроили в клубе концерт. Так, без повода. Вечно они что-нибудь эдакое придумывали. Артисты сплошь свои, местные. Все их наперечёт знали, но в клуб ходили с удовольствием, развлечений в деревне было маловато. К Тамарке девчонки примчались.
 - Пойдём?
 - Нечего там делать. Хор бабок слушать? – почти не раскрывая рта съязвила та в ответ.
   Лукавила. Там и ребята с гитарами, и танцы современные… Но что ещё она могла сказать? Тут подружки и выложили, как лебедя из рукава, главную новость. Под занавес будет выступать какой-то морячок. Не какой-то, конечно, а внук бабы Таси. Приехал из Воронежа погостить. Красивый, в бескозырке и с белым, как положено, воротником.
            И откуда он взялся, этот морячок, чтоб ему… Не устояла. Под вечер нарядилась в лучшее платье, волосы распустила и с девчонками в клуб! Весь вечер она чувствовала себя, как та лягушка из сказки, что летела меж двух гусей, держась зубами за жёрдочку и не могла квакнуть.
                Час пробил. На сцену вышел лучший местный баянист. Явно наслаждаясь моментом, он не спеша поклонился, сел на подготовленный стул и растянул меха на «Яблочко». Народ замер. У всего женского населения буквально «в зобу дыхание спёрло». Из-за импровизированных кулис, профессионально оттянув носочек и заложив руки за спину, шагнул виновник переполоха. Он и вправду был хорош, а танцевал с таким чувством, что зрители завелись не на шутку. Они отбили ладони аплодисментами и требовали артиста на сцену снова и снова. Переморгнувшись с баянистом, он повторил танец на бис. Публика неистовствовала, с морячка ручьями лился пот, а девчонки уже делили шкуру неубитого медведя. Тамарка, машинально и нервно зализывая языком пустоту во рту, молчала.
                Наконец всё закончилось. Темнело. Стайка молодёжи стояла у клуба, ожидая, когда из него выйдет Николай. Так, оказывается, звали морячка. Дождались. Окружили, загалдели, пошли по деревне. Кто о чём, а Тамарка идёт себе молча, радуется, что темно. Долго шли, медленно. Хохотали так, что все местные собаки на цепях бесились. Ватага редела, парочки отделялись одна за другой. С восторгом и ужасом Тамарка заметила, что морячок всё ближе подбирается к ней, то спрашивает о чём-то, то просто улыбается… Вот и вдвоём остались, а она всё молчит, как немая. С одной стороны, рот нельзя раскрыть, с другой, братьев боится, а с третьей пол жизни отдала бы, чтобы с морячком погулять. Кавалер весь изнервничался. Наконец решился, взял за руку и, глядя прямо в лицо:
 - Я тебе совсем не нравлюсь?
   Всхлипнула, вырвала руку, и бегом… Чуть не захлебнулась слезами. И потом, закрывая подушкой беззубый рот, ревела долго, горько и бессильно, пока не забылась тяжёлым утренним сном.
                (продолжение следует)