Что знала я о ней

Время затирает воспоминания, даже те, которые особенно дороги. Именно поэтому мне хочется запечатлеть на бумаге некоторые из них, пока они хранят ещё и цвет и запах и чёткие картинки, которые я могу воссоздать.
Первый раз увидела я бабу Саню августовским жарким полднем. Избы в деревнях на севере области в основном пятистенки из ошкуренного бревна, потемневшего от времени, но когда летнее солнце падает на древесину, кажется, что она вспоминает то время, когда высокими соснами поднималась к небу, и становится тёплого коричнево-рыжеватого цвета. У одного из таких домов и сидели две бабки в тапочках, одетых на чистенькие носочки, и аккуратных фартучках на простых ситцевых платишках – баба Саня и баба Паня, как впоследствии они представились. Перед ними стояли эмалированные тазы, доверху наполненные красной ягодой. Брусника – подойдя поближе, поняла я. Бабки неспешно перебирали свой улов, только что принесённый из окрестных лесов.
Деревня высилась на холме, со всех сторон окружённая хвойными вдали и берёзовыми вблизи лесами. Именно в этот августовский день муж торжественно повёз меня заценить нашу покупку – избу, за сущие копейки выкупленную у совхоза и предназначавшуюся для укрепления здоровья  летом нашей маленькой дочурки. Мне в то время исполнилось тридцать, и деревенской жизни, городская дурочка, я совсем не знала. Ближайшей нашей соседкой и оказалась баба Саня, которая сразу прониклась ко мне симпатией и взяла под своё крылышко. Чему она только меня не учила: и втыкать ростки капусты, обязательно приговаривая: «А, ну, давай рОсти» (выговор у них там был забавный), и сажать и копать впоследствии картошку и снимать с неё ненавистного жука, и огурчики обложить как надо перегноем. С бабой Паней, которая жила на другом конце деревни, у неё даже получилась война из-за нас. «Иди-ка та к своим "суседям" – обидчиво говорила она – а моих не трожь». Баба Паня для видимости покинула чужую территорию, но всё равно, потаясь, время от времени забегала к нам. Я щедро снабжала бабулек и чаем и конфетами и крупой, когда им было надо, с тогдашнем дефицитом в деревне и маленькой «пензией» они всему были рады. Так и происходила смычка города и деревни. Баба Саня была какая-то уютная, мудрые улыбчивые карие глаза прятались в морщинках круглого доброго лица. Баба Паня была худенькая, чувствовалось, что в молодости она была жгучей брюнеткой, её чёрные глаза и к старости не выцвели, зубы, правда, подвели - все были тёмные с гнильцой, она знала это и, улыбаясь, часто смущённо прикрывала рот рукой. Бабки мирились, а после опять находили новый повод, чтобы поссориться - и так всю жизнь они соревновались между собой, хвастаясь урожаями и лесными сборами грибов и ягод. А поздней осенью и зимой, когда уезжали дачники, и в деревне оставались зимовать только немногочисленные старухи, захаживали друг к другу в гости. Пирогами тоже угощали обе, правда, у бабы Сани они были вкуснее по простой причине – масла подсолнечного она не жалела, баба Паня была скуповата – жизнь заставляла, её сын и дочь жили далеко на Севере России-матушки, а у бабы Сани из её шестерых детей одна дочь осталась в соседней деревне, поэтому часто навещала её, да и внуки баловали любимую бабку и рыбным уловом с Ветлуги и грибами даже в негрибной год – места знали.  Младший любимый внучок гонял на мотоцикле, и когда баба Саня навещала свою дочку, отваживала наглых девок от него. Мне рассказывала она так: "Звонит сама, бесстыжая. А я и говорю ей: да что ты, стервушко, звонишь-то, он ещё и рыло-то не умыл, только приехал".
Детей своих баба Саня подняла одна. Муж, правда, с войны вернулся с ранением, но довольно скоро, вступив в ледяную речку в жаркий день, упал и умер, сердце не выдержало. «А что ж Вы больше замуж-то не вышли, баба Саня?» - спросила я как-то, глядя на развешанные по стенам её дома фото, с которых улыбалась она, молодая и красивая.  «Были ухажёры, сватались, а как увидят какой хвост, сразу уезжали» - просто сказала старушка, имея в виду детишек, на руках с которыми она осталась. Приезжали к ней солидные люди, предлагали забрать часть малышей в детдом, но она ответила: "Да как я отдам-то? Кого? Все - родная кровинушка". Так всех и вырастила.
От некоторых её рассказов у меня мороз по коже шёл. Например, когда она поведала о том, что у её младшенького было выпадение прямой кишки, а врачей даже в ближайших деревнях не было, в райцентр не наездишься, вот сама и вправляла, взяв за ноги и подвесив его вниз головой. Выжил малец, и даже капитаном стал впоследствии.
До деревни мы добирались на электричках, ни о какой машине даже мечтать тогда не приходилось - семь километров от ж/д станции пёхом через лес. В электричках не редко оставляли свою литературы адвентисты Седьмого дня, в тот период они почему-то развелись в большом количестве и часто заглядывали в вагоны, агитируя народ перейти в свою веру. Мне они не мешали, а разноцветные книжечки, которые они оставляли повсюду, даже скрашивали скучные часы в электричке. Случилось так, что один из них забрёл в нашу деревню. Это был аккурат в воскресный день. Несколько суток подряд перед этим не переставая лили дожди, хотя и был только конец августа. Лук, выращенный на репку, надо было давно убрать, но из-за погоды всё не получалось. И вот выдался, наконец-то, погожий денёк. Когда этот парень подошёл к "огородцу" бабы Сани, она как раз потащила первую луковую партию в своём переднике на просушку в сарай. Адвентист был в строгом чёрном костюмчике, он никак не вписывался в деревенский пейзаж, оставаясь абсолютно чуждым ему. Незнакомец осуждающе поглядел на бабу Саню и принялся её отчитывать, как де она греха не боится, работая в светлый день воскресенья. "Так, милок, когда же лук-то убирать? Сгниёт ведь на корню" - принялась она оправдываться. Так и вижу их стоящими в утренних солнечных лучах: бабу Саню, всю в морщинках, неловко улыбающуюся, в галошах на босу ногу, в чистом платьице с золотистым луком в подоле фартука и поучающего её юнца, который по виду ничего тяжелее брошюрок да ложки в жизни не поднимал.
С лесом знакомиться первый раз повели они меня вдвоём – баба Саня и баба Паня. Им было тогда меньше восьмидесяти - лет по семьдесят семь или семьдесят восемь, и бегали они по лесу довольно шустро, правда, потом, после похода по ягоды, отлеживались на полу. Я и сама со своим вечно низким давлением после лесной жары вкупе с комарами и слепнями была примерно в таком же состоянии, только что на пол не падала – до кровати добиралась. Так и помню сейчас дорожку в лес – через маленькую речушку (позднее местный фермер-неудачник запрудил её, карпов надумал разводить в озере, ничего хорошего у него не получилось, рыба вдоволь не развелась, а природа изменилась – и комарья прибавилось и, что самое печальное, гадюки стали ближе к деревне заползать). Но тогда чистый ручеек неспешно бежал по земле вдоль ивняка, и перейти его вброд ничего не стоило, благо на ногах даже в самую жару были резиновые сапоги, бабки свято верили, что запах резины змей отпугивает. Дальше путь пролегал по прогону между полями (сейчас они заросли березняком и осинником, да и совхоз приказал долго жить, а тогда там и рожь, и овёс, и гречку сеяли). И, наконец, пробравшись через заросли крапивы и сладчайшей лесной малины, можно было попасть собственно в «тайгу», так именовали тёмный хвойный лес местные.
Потом уже ходили в «тайгу» мы с бабой Саней вдвоём. В один из таких походов приключился с моей «суседкой» форменный конфуз. С другой стороны от нашего дома жили городские жители на пенсии Серафима и муж её Юрий Иванович. Сима родилась когда-то, правда, в этой деревне, но в ранней юности уехала из неё, бабе Сане она приходилась какой-то дальней роднёй. Дом достался ей от матери, когда та перебрав зимой крепкого, просто замёрзла насмерть. Зять бабы Сани в подробностях рассказывал, как он прыгал по трупу, чтобы тот принял приличевствующее горизонтальное положение. Серафима была с высшим образованием, до пенсии она, как и её муж, занимала даже какую-то начальственную должность. Голос у неё был низкий, и, не смотря на всю свою образованность, любила она крепкое словцо. Довольно забавно было слушать, как она низким хриплым голосом учила Юрия Ивановича, как жить, а он высоким тенором оправдывался. Вообще, в деревне матом общались между собой все, включая мою любимую бабу Саню, которая частенько ближе к осени «беседовала» с то ли галками, то ли сороками, а то ли лесными дроздами в такой манере: «Что вы, бл…дищи, на мою рябинку прилетели, что вам в лесу-то не хватает?» И всё в таком духе, видимо, на другом наречии птички её бы не поняли.  Худощавая энергичная  Сима вставала засветло. Будучи из местных она знала все леса как свои пять пальцев, бежала раненько и притаскивала всегда полные корзины ягод. Вот идём мы с бабой Саней по лесу, а малинники, которые встречаются нам, все обобранные. «Эх – досадливо громко возмущается баба Саня – Симка, ведьма, всё обежала, носят же черти её, заразу, по всему лесу». При этих словах из ближайших кустов выглядывает улыбающаяся Серафима: «Здорова будь, бабя Саня». «Ах, Симушка, ты что ли? Ну, здравствуй, здравствуй» - слегка засмущавшись промолвила моя спутница.
Много чего порассказывала мне баба Саня во время наших лесных походов. Особенно врезался мне в память её рассказ о том, как она сама себе аборт делала. Молодая она была тогда, когда муж-то с войны вернулся, а детишек уже было мал-малых шестеро, куда ж ещё? Средств контрацепции в российской глухомани, естественно, не было. По деревням передавали щипцы, которые бабы сами запихивали внутрь себя, чтобы удалить нежеланный плод. Вот и ей «добрая» женщина подала такую приспособу. Когда муж ушёл на работу, она и приступила к делу. Нашёл он её, вернувшись, на полу в луже крови без сознания. Ту дорогу до больницы, баба Саня запомнила на всю жизнь – муж погрузил её в телегу, впряг лошадь и повёз. Каждый камушек на дороге, каждую ямку прочувствовала она, глухо стеная. А муж всё приговаривал: «Только не помирай». Откачали.   
Часть рассказов касалась Лешего. То, что он есть, баба Саня ни капли не сомневалась. А кто же тогда водит кругами, когда человек в знакомом месте дорогу теряет? А ещё однажды на неё в лесу бык вышел, видно отбился где-то от стада и блуждал по лесу. Корзинку, полную грибов, бабка выронила, а сама как по лесенке взобралась на сосенку, благо ветки у неё подходяще росли. «А бык-то, ирод, всё ходит вокруг, да рогами мою корзинку поддевает» - рассказывала она мне. «Ты что, злыдень, к корзинке-то моей пристал?» - пыталась с сосны баба Саня увещевать быка. Походил-походил он так вокруг, да и ушёл. Она слезла с дерева, корзинку подобрала и хода, а бык на краю деревни нагнал её, да так вместе они и подошли к дому. Быка в совхоз определили, а баба Саня всё удивлялась своему внезапно появившемуся искусству по соснам лазить.
А ещё кошка у неё была со сломанным хвостиком. У кого-то родились котята, а баба Саня и углядела эту – со сломанным хвостиком – и взяла себе.  Почему? – сама не знала, пожалела что ли. Ну, а кошка в деревенском хозяйстве нужна, баба Саня её и не кормила, та мышей таскала и питалась ими, но в дом она её пускала. Котят топила без жалости, называя кошку «бл…дищей», к той коты захаживали со всей деревни. Когда у бабы Сани стали повторяться сердечные приступы один за другим и дочь забрала её к себе, где она и умерла вскоре, про кошку никто не вспомнил, замёрзла та на крыше дома. Об этом мне уже потом рассказали, так как поездки в деревню мы к тому времени забросили, дочка выросла, да и у нас другая жизнь была.