Лоскутки-63 Каплей радости была ты...

 В 2001 году в г. Вельске я издала воспоминания о поэте Николае Рубцове " Всё вещало нам грозную драму". Там есть такие строки:" Я думаю о том, что если бы судьба не схлестнула меня с Рубцовым, моя жизнь, как у большинства людей, прошла бы без катастрофы. Но я, как в воронку, была затянута в водоворот его жизни. Он искал во мне сочувствия и нашёл его. Рубцов стал мне самым дорогим, самым родным и близким человеком. Но...Как странно! В это же самое время мне казалось, будто я приблизилась к тёмной бездне, заглянула в неё и, ужаснувшись, оцепенела. Мне открылась страшная глубь его души, мрачное величие скорби, нечеловеческая мука непреходящего страдания. Он был уже смертельно надломлен. Где, когда, почему и как могло это произойти, но это произошло!
   Напившись, он мог часами неподвижно сидеть на стуле, уставившись в одну точку, опираясь одной рукой о стул, а в другой держать сигарету и думать, думать, думать...В его глазах часто сверкали слёзы, какая-то невыплаканная боль томила его. Или же он мог сорваться с места, крушить и ломать всё вокруг, бросать в меня чем попало. Совершенно дикие приступы утончённой жестокости вызывали во мне страх и отвращение. Чувство, что я в западне, однажды вселилось в меня и уже никогда не покидало..."
В Вологду я переехала из Воронежа в августе 1969 года .В том же году в Воронеже вышел мой первый сборник стихов "Сиверко". В маленькой деревушке Подлесная, по- народному Троица, что в 3-х километрах от Вологды, приняла библиотеку. Во второй половине дома была комнатка с печным отоплением, где я и поселилась со своей четырехлетней дочкой. Ещё в деревне были  начальная школа, магазин, медпункт и три жилых дома. Рубцова я встретила  в Вологодском Союзе писателей только в конце сентября. В июне, когда я ехала в отпуск из Воронежа в Вельск, проездом остановилась в Вологде, чтоб найти адрес Николая Рубцова, зайти к нему и поклониться автору "Звезды полей". Его стихи потрясли меня до слёз и упустить такую возможность я не могла. Рубцов был дома, собирался в Тотьму плыть на пароходе. Я с радостью приняла его приглашение посетить Тотьму, где я ещё ни разу не была. О пребывании в Тотьме я ещё упомяну, всё было очень интересно, а  на обратном пути из Тотьмы на том же вчерашнем пароходике мне пришлось приводить в чувство пьяного Колю неизвестно где и когда напившегося. Бабушка, наша соседка  по каюте подсказывала мне, как его спасать. Я постоянно ходила смачивать полотенце и ледяное, набухшее водой клала ему на грудь и на некоторое время он успокаивался. Потом снова стоны в бреду и мне становилось страшно. Перед  Вологдой он пришёл в себя и мы расстались.
  А тогда в Союзе писателей он обрадовался при встрече, засыпал вопросами, а я была и рада и не рада. Когда узнал, что я приехала в Вологду на постоянное жительство, тут же выразил желание посмотреть, где я живу. Я, конечно, не собиралась его приглашать. Тогда очень настойчиво стал зазывать меня к себе и я пошла...Так началось наше роковое сближение с Николаем Рубцовым. А в середине октября, когда в моей деревне стало сказочно красиво от  выпавшего чистого снега, от кружева заиндевевших деревьев, я впервые пригласила его к себе. Только с того самого вечера  Рубцов стал приезжать и приходить ко мне в любое время суток и при любой погоде будь то проливной дождь или метель. Иногда он жил у меня целыми неделями,  становясь мне всё более близким и родным.
  В библиотечном инвентаре был баян и Николай часто играл и пел свои стихи. Это были прекрасные моменты. Я тоже подпевала как могла и это было счастье, наше недолгое счастье. Где-то в мае он не появился у меня день, второй и третий. Такого ещё не бывало. Я встревожилась. Но ранним утром раздался стук в дверь Я открыла, это был Рубцов. Передо мной неподвижно стоял совершенно измученный человек и грустным долгим взглядом смотрел на меня. Наконец, взволнованно произнёс: " Люда, я  не мог умереть, не взглянув в твои прекрасные голубые глаза." Я взяла его за руку, провела в дом, усадила на диван, дала ему валенки. Тихим голосом, чтоб не разбудить мою  спящую дочку, он произнёс не более двух фраз витиеватых и туманных. Я поняла: он пытался покончить с собой и не смог. Я ни о чём не спрашивала. Как? Почему!? Только страшная иссушающая тоска, которая выжгла душу и с которой бессильно бороться тело, могла толкнуть его на этот шаг. Но он не смог его сделать... Уже гораздо позднее он как -то намекнул на  случай с мышьяком.
   9 июня Николай, как обычно был у меня, а я была в огороде, поливала грядки. Вдруг появился Коля уже хмельной:
- Люда, давай я тебе помогу. Я воспротивилась, сославшись, что я заканчиваю и сейчас иду в дом. Но он упорно настаивал - " хочу поливать!" Я послала его с ведром набрать в пруду воды. Коля принёс воды, налил полный чайник (лейки не водилось\.После недолгих препирательств весь чайник был вылит мне за шиворот, а ведро с невылитой водой полетело в меня. Хорошо, что я успела заслониться рукой. _-Ты что?! С ума сошёл, идиот?! - крикнула я и быстро вся мокрая пошла в дом.  Рубцов шёл со мной рядом. Рассерженная, я закрыла перед его носом дверь. Щёлкнула  щеколда, он дёрнул - не тут-то было. Сразу же я услышала звон разбившегося стекла в комнате. Смотрю - в окне дыра, на клумбе стоит Рубцов с поднятой правой рукой, из которой хлещет фонтан крови. Ещё мгновение и он упал.   
Я выбежала, у медпункта поливала свои грядки капусты бабушка Екатерина  Ястребова. Я крикнула:,
-Позовите скорей Наташу! Вышла Наташа - фельдшер.
-Наташа! Жгут! Скорее жгут!
 Вот теперь, люди добрые, давайте поразмыслим. Деревня, где есть школа, магазин, медпункт, библиотека и нигде нет телефона, ни в одном государственном учреждении, не говоря о трёх жилых домах. Рубцов нанёс себе смертельную рану. Деревня...Телефона нет, чтоб вызвать скорую. Уже более полвека мои враги, разного рода клеветники, целые рубцовские центры утверждают, что Дербина=Грановская была подослана к великому поэту Николаю Рубцову, чтоб его убить. Какая прекрасная возможность была у Дербиной-Грановской это сделать! Постоять у окна и подождать, пока Рубцов истечёт кровью. Но тогда, и это было  чудо, бабушка Екатерина оказалась рядом с медпунктом, что фельдшер оказалась на своем рабочем месте, а не вызвана куда-то к больному.  Телефон был где-то в посёлке Лоста за полтора километра от нашей беды. Наташа мне сказала:
- Люда, надо вызвать скорую, да в больницу его на операцию. Перерезана артерия. - И я помчалась в Лосту. Тогда с Божьей помощью Рубцов был спасён. Когда я навестила Колю в больнице, то он посетовал:
-Люда, зачем ты меня спасала? Была бы хорошая смерть на клумбе среди цветов! Но в стихотворении, написанном тогда же в больнице  "Под ветвями больничных деревьев" и прочитанном тут же мне на скамейке под берёзами, есть строчки:
" Нет, не всё, говорю, пролетело, посильней мы и этой беды..."  Об этих строчках сразу же после прочтения сказал  так:
- Люда, ты заметила? Я написал " посильней мы и этой беды". Не написал Я, а написал МЫ. МЫ, Люда, это мы с тобой.
  Рубцова выписали из больницы и в середине июля он приезжал к нам в Вельск, где в то время была я. Познакомился с моей мамой, отец болел, лежал в больнице, а то был бы скандал. Через день он уехал, а я дала ему слово, что к 20-тому  буду в Вологде. Я Вологду я приехала чуть позже, чем обещала, и Рубцов предложил съездить в Новленское к Сергею Чухину. Конечно, его самого там сейчас нет, но бабушка у него хорошая, нас примет. Так объяснил мне Рубцов. Поехали. В Новленском вместе с нами  вышел из автобуса и пошёл в ту же деревню, в тот же дом блондинистый мужчина средних лет. Оказалось, что это зять бабушки Чухина Владимир. Он приехал навестить жену и сына, которые уже гостили у бабушки, а он приехал к ним на выходной. После вечернего чая, ничего не значащего разговора на общие темы все как-то быстро разошлись на ночлег. Нам с Рубцовым отвели нежилую избу, где пахло плесенью, а по углам висела паутина. Но было хорошо тем, что мы были одни. На следующий день мы с утра ушли в поле, в лес и вернулись уже под вечер. Хорошо было нам идти полевой дорогой, бродить во ржи, сидеть на ромашковой поляне. В поле, в лесу Рубцов весь преображался, много шутил, улыбался и радовался всему живому. Именно там я впервые прочла ему своё  стихотворение " Мой друг! Мой друг! Когда горит в ночи звезда полей, звезда Отчизны кроткой..." Когда прочла до конца, мы некоторое время шли молча. Рубцов смотрел себе  под ноги, потом улыбаясь и отводя взгляд куда-то в сторону, сказал:
- Ну, Дербина, ты меня доконаешь!
  Потом он заговорил о Ферапонтово, где он бывал уже  несколько раз.
- Люда, поедем в Ферапонтово! Там Никон жил, Дионисий творил. Там Русь! -Кто может отказаться от такого предложения? Только не я!
 В пятом часу вечера мы пошли в магазин и с нами вместе шли Владимир с сыном. Владимир уже уезжал и мы с Колей посидели с ними минут 10 на остановке автобуса. Потом зашли в магазин, а когда вернулись в деревню, я ещё помогала жене Владимира сгребать сено в копны. Рубцова рядом не было. К чаепитию он появился, а после, как и вчера, ушли на ночлег в нежилой дом. Я радовалась, что день прошёл прекрасно, погуляли на природе, моё стихотворение растрогало Колю, теперь скоро поедем в Ферапонтово. Но я зря радовалась.
  Где-то под утро сильнейший толчок в бок вывел меня из состояния сна и я, пугаясь, увидела перед собой лицо Рубцова ненавистное и страшное. Он выжидающе
смотрел на меня, как смотрят на лютого врага. Тогда я совершенно не понимала, что с ним происходит и, как дурочка, спросила:
- Коля, что с тобой? Что случилось? За что ты меня бьёшь?
- Я не буду тебя бить! Я буду тебя убивать!
 Теперь я говорю: - Днём со мной был поэт Рубцов, ночью  Рубцов обезумевший
алкаш -ревнивец.
- ****ь! Ты с Володей... глазами!
 Он устроил мне дикую сцену ревности с побоями. Но тогда я с ним справилась, сжала его в объятиях, уложила его в постель рядом с собой, начала его уговаривать, увещевать и он успокоился.
  Тогда мне было совершенно непонятно, как из совершенно трезвого Рубцова он вдруг становился хмельным злым, агрессивным. В день нашего приезда в Новленское и на следующий день всё было хорошо. Рубцов был скромен, улыбчив, уважителен ко всем домочадцам Сергея Чухина. Зато теперь картина ясна до мелочей. Ненадолго я оставила Колю, когда помогала жене Володи копнить сено. Этого времени Рубцову хватило сбегать в магазин за бутылкой, вернуться в нежилой дом и спрятать её там до желанной ночи. Чинно, благородно, безъалкогольно прошло чаепитие и мы удалились на ночлег. Завтра мы уже уедем в  Вологду и, может, до автобуса ещё успеем сходить в лес. Со спокойной душой я уснула.
  Теперь я знаю, что Коля спать не собирался. Он вышел с бутылочкой на крылечко. Тихая, тёплая июльская ночь, кругом ни души, Дербина спит. По мере того, как в бутылке убывало, в нём всё ярче вставала картина на придорожной канаве, когда уезжал Володя. Он видел, да видел, даже специально наблюдал, как Дербина переглядывалась с Володей, как мило ему улыбалась. Ах, ты... Я поэт, а   Володя кто?! К утру его ревность возросла до такой злобной силы, которая требовала немедленного выхода, что сдерживать её было невозможно. Так я, спящая, и получила сильнейший удар в бок...Тогда я справилась с алкашом Рубцовым, стремясь возродить в нём поэта. Он заснул. Я и сама, пережив страх, вся в слезах тоже уснула. Утром, когда проснулась, увидела бутылку у нашего изголовья, которая раньше стояла в дальнем углу, затянутом паутиной. Я вся содрогнулась лт омерзения. Значит, он хотел...Мне показалось, что он заснул. Он не спал. Вот сейчас он спит. Спит спокойно ,как поэт, не сделав рокового взмаха. На этот раз я осталась жива, но неизвестно, что будет дальше. Я поднялась. Надо  бежать! Бежать немедленно,  бежать  сейчас! Вышла на крыльцо. На самой середине крылечка - куча битого стекла. Смотрю, ничего не понимаю. В голове заходили мысли о каком-то колдовстве, порче, наговорах. А Рубцову-то это зачем? Уже потом, когда случилась беда, я поняла, что это дело его рук. А теперь всё окончательно прояснилось. Когда я всё-таки уложила его спать, он спать и не собирался. На крыльце оставалась недопитая  бутылка, он тихонько, чтобы не разбудить меня, снова ушёл на крыльцо. Там он благополучно её допил, а потом расколошматил её на мелкие кусочки, да так и оставил на крыльце. Я, так ничего и не поняв, принесла из сеней лиственный веник и смела битое стекло  в заросли крапивы и лопухов около крыльца. Вернулась в избу, взяла свою сумку и услышала:
- Людочка, ты куда? - Снова умоляющий взгляд, снова возгласы:
- Милая Людочка! Прости, прости! Не уезжай! Куда ты одна? Моя милая Людочка, не уезжай!
- Рубцов! Ну, как ты так можешь?! Что  после этого я могу к тебе чувствовать? И вообще, Рубцов ты опасный человек!
- Люда, ну почему ты винишь только меня? Почему ты ему (Володе) строила глазки?
 Я всё наблюдал, как ты ими стреляла туда-сюда, туда-сюда!
-Неужели стреляла?! Подумать только! Ну, и дурень ты, Рубцов!
 Люда, пойдём-ка лучше на реку. Ведь здесь Толшма, моя родная река!
  Про битое стекло на крыльце Рубцов молчал. Я тоже не стала ничего спрашивать о
 нём Рубцова. На реке мы пробыли довольно долго. Рубцов с упоением купался, нырял , несколько раз переплывал Толшму. Начиналась гроза. Мы босиком побежали в деревню. У дома Рубцов  пошёл сходу не на крыльцо, а прямо в  лопухи и крапиву рядом с крыльцом.
- Куда тебя несёт?! -  закричала я. А Рубцов вскрикнул и сразу упал. Сильная струя крови уже окровавила ногу. У меня в кармане был ситцевый поясок, я перетянула ногу. Рубцов лежал и охал. Телефона, чтоб позвонить в скорую, 
 не было. Я подняла Рубцова. Идти он не мог. Кое-как мы проковыляли к дому Чухина. Рубцову  нужна была медицинская  помощь. Нам повезло. Из деревни уходила машина и шла она как раз через районную больницу. В больнице Рубцову сделали операцию. Из пятки достали глубоко вогнанное стекло. Ходить Рубцов не мог. Оставляли в больнице, но он и слушать не хотел: - Домой! Домой! Но как добраться
 до автобусной остановки? Я нашла хозяина мотоцикла, стоявшего на больничном  дворе, упросила его и он довёз болящего Рубцова. Когда пришла к остановке, то увидела где-то на озадках сарайчиков среди окурков, бумаг и разного мусора бледного, измученного Рубцова. Подошла.
-Ну, что, Коля? Великому поэту не пристало валяться на свалке. Пойдём-ка отсюда. 
 Я подняла его себе на закорки, перенесла через дорогу на зелёную травку и там мы дождались автобуса. В Вологде на такси приехали к нему в квартиру. Дома он прыгал на одной ноге, у него было прекрасное настроение, он вовсю уже шутил над своей болячкой.
А тогда  он понял куда я смела битое стекло, но как ни в чём не бывало молчал.
 Почему он знал, но пошёл именно туда, где было стекло? Он хотел пораниться!
 Он хотел, чтобы я, как 9 июня, спасала его, хотел удостовериться, что я его жалею, люблю и никогда не брошу. Я поняла, он в этом снова убедился, был доволен и рад. Он мог снова повторить ту строчку из стихотворения " Посильней МЫ и этой беды!"

  Этот Лоскуток я назвала строчкой из письма Николая Рубцова: " ...если понимать
 планиду, как  объём бесконечной работы, тревог и горечи, то в этом объёме КАПЛЕЙ РАДОСТИ БЫЛА ТЫ, хотя зачастую и чрезмерно терпкой."