Россия. ХХ век

ВСТУПЛЕНИЕ.

Пускай слыву я старовером,
Но юбилей еще гремит.
И я Онегина размером
Сегодня буду говорить.
Да, двести лет, конечно, срок,
Чтоб дать нам пушкинский урок
И сквозь магический кристалл
Талант поэта заблистал.
На все сомненья дал ответ
В романе наш бессмертный гений
«Ума холодных наблюдений
И сердца горестных замет».
И вместе с Пушкиным вдвоём
На век часы назад вернём.

Поднимем века мы кулисы,
Где все дороги перепутаны
От Николая до Бориса
И от Распутина до Путина.
Кто предрешал судьбу страны
В дни революций и войны,
Кто, обращаясь к нашим чувствам,
Творил культуру и искусство –
Вожди, наркомы, диссиденты,
Актеры, маршалы, писатели
Вы ждёте криков почитателей,
Восторженных аплодисментов?
А, может быть, за всё за это
Вас пуля ждёт из пистолета?

ГЛАВА I.

«Нет, я не льстец, когда царю
Хвалу свободную слагаю:
Я смело чувства выражаю,
Языком сердца говорю.
Его я просто полюбил:
Он бодро, честно правит нами,
Россию вдруг он оживил
Войной, надеждами, трудами».
                А. С. Пушкин

Романов Николай Второй
Встречал на троне новый век:
Не полководец, не герой,
А просто добрый человек.
Он, как все предки в старину,
Взял из Германии жену
И счастлив был в семье своей,
Имея пятерых детей.
Наследник трона и фамилии,
Любовно названный Алёшей,
Рождён с болезнью нехорошей,
Что называют гемофилией.
Чтоб цесаревича спасать,
Пришлось целителей искать.

Романовы уж триста лет
На троне русском восседали,
Сквозь годы войн, волнений, бед
Державу крепкую создали.
Вошли в Россию много стран:
Украйна, Польша, Туркестан,
Литва, Финляндия, Кавказ,
Аляска даже в добрый час.
Но плохо новый век начали –
В Цусиме флот наш потопили
И чтобы говорить о мире,
Пол-Сахалина мы отдали.
В стране волнуется народ,
Приходит страшный пятый год.

Чтобы волненья погасить,
Утишить пламя революции,
Наш царь решился отступить
И дать народу Конституцию.
Конечно, очень много шума
Подняла в Петербурге Дума.
Толкали речи октябристы,
Кадеты и социалисты.
С трибун избранники народа
Царя пытались обличать,
Распутина разоблачать
И новой требовать свободы.
Ну, а свободная печать
Старалась всех перекричать.

Наверно, символом эпохи
Пришёл Распутин во дворец –
Царевичу вдруг стало плохо,
Грозил решительный конец.
Но старец лоб перекрестил
И кровь ему остановил.
Наследник бегает, играет,
А Гришка силу набирает.
Ему царица в рот глядит,
А он решительно твердит
Как следует сегодня жить,
Кого в министры назначать,
Кого давно пора снимать,
С какими странами дружить.
Распутин правит всё наглее,
А крутит им толпа евреев.

Визиты Гришки во дворец,
Его загулы и попойки
Несли с собой ему конец
У князя Феликса на Мойке.
Но до того как уходить,
Успеет Старец наблудить.
И наш «герой», пока не помер,
В позорном списке первый номер.
Но есть другие имена –
Сплошь замечательные лица
И ими искренне гордится
Моя любимая страна.
Их светлым личностям теперь
Мы открываем нашу дверь.

Начнём с заводчиков, купцов,
Как говорят, с суровой прозы:
Шмидт, Щукин, Павел Третьяков,
Филиппов, Мамонтов, Морозов.
Их беспощадно мы клеймили,
Когда историю учили.
Они же строили заводы,
Мосты, дороги, пароходы,
При том пытались облегчать
Рабочим трудную работу
И постоянную заботу
Умели к людям проявлять.
А чтоб развить в народе чувства,
Давали деньги на искусство.

Мудрейший Витте был премьером,
Умел деньгами управлять,
Он ввёл в стране такие меры,
Чтоб спекулянтов обуздать,
Когда в Российской метрополии,
Дошли до винной монополии.
При нём железная дорога
Ушла к восточному порогу
И поезда теперь бежали,
Везя пшеницу, лес, руду,
На быстром паровом ходу
По транс-сибирской магистрали.
Он мемуары нам оставил
Про то, как он страною правил.

Столыпин начинал серьёзно
В стране порядок наводить,
А бунтарей пытался грозно
Как паразитов приструнить.
Он дал свободу всем дельцам,
Капиталистам и купцам,
Крестьянам землю стал давать,
Простор сибирский заселять.
Но только ожил наш народ,
Эсеры страшно испугались,
Что ни при чём они остались,
Без них реформа в жизнь идёт.
И горе – революционеры
Убили лучшего премьера.

Учёные всегда искали,
Как путь во льдах искал Седов,
И что-то людям открывали,
Как радио открыл Попов.
Электросварку дал Славянов,
А агротехнику – Чаянов,
Фотоэффект открыл Столетов
И термохимию – Бекетов.
От изысканий Циолковского
Дорога к Космосу пошла,
А вся теория крыла
Изложена в трудах Жуковского.
Можайский сделал самолёт,
Чтоб первый совершить полёт.

Крылов и адмирал Макаров
Недаром плавали в морях –
Они придумали на пару
Отсеки делать в кораблях.
Врачами мы всегда гордились,
Как Пирогов, они трудились,
Филатов, Боткин, Склифосовский
Не раз спасали люд московский.
Создали Бехтерев и Сеченов,
Теорию физиологии
Удачи всей рефлексологии
Трудами Павлова отмечены.
А Мечников был эмбриолог
И первый русский геронтолог.

Кто тайны духа изучает,
Умеет мыслить философски:
Флоренский, Розанов, Бердяев,
Булгаков, Лосев, Мережковский.
Они взыскующе и строго
Понять пытались тайну Бога
И, совесть чистую имея,
Искали русскую идею.
Они сумели разобраться,
Что бесы – все большевики,
Адептам духа не с руки
С безбожной нечистью якшаться.
Но бесы власть в стране возьмут
И рот философам заткнут.

Когда двадцатый век настал,
Лев Николаевич Толстой
Путь к вере истинной искал
И к жизни призывал простой.
Он звал людей к непротивленью,
К добру, любви и всепрощенью.
Он сам пытался шить, пахать,
Старался бедным помогать.
Он смело начал обличенье
Судей, чиновников, тюрьмы,
Их называя властью тьмы
В своём романе «Воскресенье».
Царю как равный он писал,
Ему отречься предлагал.

Писал Антоша юморески
В журналах «Стрекоза», «Осколки»,
Потом стал Чехов, вырос резко
И рядом встал с Толстым на полке.
Умел писатель развернуть
В рассказе целой жизни путь
А милых три сестры в тоске
Мечтали тщетно о Москве.
Поехал Чехов в Крым лечиться,
Там написал «Вишнёвый сад»,
И целой труппой театр МХАТ
Её сыграть к нему явился.
Сам признавал Толстой без позы,
Что «Чехов – это Моцарт прозы».

Боролся против жизни горькой
Владимир Короленко строго
За эту правду, как и Горький,
Изведал русского острога.
Куприн в «Гранатовом браслете»
С презреньем говорил о свете,
А о любви прекрасном мифе –
В «Олесе», как и в «Суламифе».
Провинциальной жизни будни,
Красавиц лёгкое дыханье,
Грамматику любви, страданья
В рассказах нам поведал Бунин.
Быт ярко рисовал московский
Великолепный Гиляровский.

Но как же не сказать при этом,
Что век серебряным прослыл,
Поскольку множество поэтов
Он на Руси у нас открыл.
Блок Незнакомкой очарован
К трактирной стойке был прикован.
Прекрасен, словно клён весенний,
Пел о любви Сергей Есенин.
«Мой милый, что тебе я сделала?» –
Марина стоном глушит боль.
«Пал сероглазый твой король» –
Услышит Анна онемелая.
У Пастернака ж то и дело
Свеча заветная горела.

Хоть Маяковский был фрондёром,
Но нежно лошадь поднимал,
А Гумилев конквистадоров
И флибустьеров воспевал.
Бальмонт пред Солнцем поклонялся
И вольным ветром завивался.
Блистая словом, Мандельштам
Елену сбондил по волнам.
Валерий Брюсов – «царь царей»
Свой суд в поэзии вершил.
Смешливых Хлебников смешил,
Вспугнувши лёгких времерей.
Своих поэз огранил грани
Король поэтов – Северянин.

В литературе есть нюанс,
Что даже задевать опасно,
Но очень важный он для нас,
Чтоб не сказать, что очень страшный.
Вся наша критика умело
Писателей толкала влево,
А Чернышевский уж в упор
Звал бедных братьев за топор.
Герасим, Вырин, Мармеладов,
Поликушка, Башмачкин, Тушин
Несли свой жребий без досады,
Являя жертвенные души.
Читатели про них читали
И бедным людям сострадали.

А богатеи – наше лихо,
Они на дьяволов похожи:
Что Троекуров с Кабанихой,
Что Свидригайлов и Рогожин.
Их невозможно уважать,
В тюрьму их хочется сажать.
А результат – сложилось мненье
Из поколенья в поколенье,
Что быть богатым некрасиво,
А бедность – это не порок
И добрым молодцам урок.
Чтоб сделать наш народ счастливым,
Богатых надо разорять,
Добро их бедным отдавать.

Борцы – герои. Люди эти
Влекли читательские массы:
Базаров, Лопухов, Рахметов,
Дубровский, Добросклонов, Власов.
Они сомнений не имеют,
Они буквально всё умеют,
К ним все симпатии полны,
Но только им не до жены.
Они готовы за народ,
За вожделенную свободу
Идти на бой в огонь и в воду,
Им искры лишь не достаёт…
В ХХ веке очень быстро
Ульянов им подбросит «Искру».

«Садко», «Снегурочки» создатель
Был Римский-Корсаков в живых,
«Могучей кучки» основатель,
Растил таланты молодых.
Соперник гения Чайковского
Маэстро воспитал Мясковского
И сцену открывал «Большого»
Для Глазунова и Серова.
Рахманинов и сам играл
Как виртуозный исполнитель,
Трёх ярких опер сочинитель,
Он «Литургию» написал.
А Скрябин бился над секретом
Как музыку окрасить цветом.

На сцене «Малого» Садовские,
Рыжовы, Юдин и Пашенная
Давали классику Островского
И посегодня современную.
Как передать волненье зала,
Когда Ермолова играла?
По Шиллеру из Орлеана
Пришла Святая Иоанна.
Пред Богом сотворив молитву,
Отважно повела вперёд
Она воспрянувший народ
На очистительную битву.
Актрису, утопив в цветах,
Домой возили на руках.

На севере в столице Невской
Всех восхищала постоянно
Своей игрой Комиссаржевская
Как Сольвейг, Нора и Роксана.
Её успех делили в драмах
Давыдов, Савина, Варламов.
Казалось этому квартету
Альтернативы просто нету.
Но появился Мамонт Дальский,
Играл он яростно и смело
Макбета, Кина и Отелло,
Безумно накаляя страсти.
О нём газетчики трубили
И страстно женщины любили.

А театра нового начало
Пошло с «Славянского базара»,
Где смысл реформы обсуждала
Одна блистательная пара.
Они своей достигли цели –
На «Чайке» чеховской взлетели,
Хоть Станиславский как Тригорин
Не очень ролью был доволен.
Драматургию всех титанов
На сцене МХАТа отыграли,
Там в пьесах царственно блистали
Москвин, Качалов и Тарханов,
И всё ж гарантией успехов
Для труппы оставался Чехов.

Был дружен Мамонтов с богемой,
Любил художников собрать.
Он вдохновился трудной темой
Театр русской оперы создать.
И сдвинулась громада с места,
Премьера – «Царская невеста».
Вся труппа собиралась наново –
Шаляпин, Собинов, Нежданова.
Оркестром театра управляли
Рахманинов и Глазунов;
Билибин, Врубель, Васнецов
Там декорации писали.
Простор открыли для таланта
«Садко», «Князь Игорь», «Иоланта».

Шаляпин в мире прогремел:
Он – гений и анфас, и в профиль.
Он – Демон, Мельник, Олоферн,
Фарлаф, Сусанин, Мефистофель.
А как его ловили слово
В коронной роли Годунова.
Зал с замиранием пугался,
Когда он с призраком общался.
В «Ла Скала» клака попыталась,
Чтоб деньги им певец платил,
Но он их с лестницы спустил,
А им лишь хлопать оставалось.
Подонки эти понимали,
Что их иначе б растерзали.

Открылось чудо в веке новом:
«Сезоны русские в Париже».
Мы показать балет готовы
Европе Западной поближе.
Здесь в постановке Фокина
Прошли «Петрушка» и «Весна»,
Что сочинил для них Стравинский.
Порхал над сценою Нижинский.
Карсавина протанцевала
Им весь репертуар балетный,
А танец лебедя предсмертный
Им Анна Павлова сыграла.
Спектакль был музыки достоин,
Коль оформлял его Коровин.

Век передвижников ушёл
С их социальной остротой.
Малевич свой квадрат нашёл,
Мир удивляя простотой.
Сарьян скрывается в горах,
А Кончаловский – весь в цветах.
Герой, что рисовал Шагал,
С невестой в облаках летал.
Абстрактно выражает чувства
В своих творениях Кандинский.
Бакст, Бенуа и Добужинский
Объединились в «Мир искусства»,
Все вместе об одном жалея –
Где ж та Версальская аллея?

Купчих Кустодиев рисует,
А Водкин – красного коня,
Малявин с девками танцует,
В вихрь хоровода всех маня.
Серов блистательно портреты
Князей рисует и поэтов,
Он солнце в персике поймал
И света бликами играл.
Поленов за Христом блуждал,
Писал пейзажи над Окой,
А Врубель дерзкою рукой
Принцессу Грёзу создавал.
Серебрякова шлёт привет –
«У зеркала», автопортрет.

От первых фильмов синема
(Нам нет искусства ближе!)
В России были без ума
Не меньше, чем в Париже.
Снимали фильмы без изъянов
Ханжонков, Гардин, Протазанов.
Любовь сыскали всенародную
Мозжухин, Рунич и Холодная.
Они старались показать
Волнения и страсти мира:
То приглашали у камина
И погрустить и помолчать,
То всем поведали с экрана
О буйной вольнице Степана.

Мы с вами вместе вспоминали
В начале века тех гигантов,
Что в это время проявляли
Разнообразные таланты.
В стране на лад пошли дела
И наша Родина цвела,
Подъём повсюду ощущался,
Не зря нас Запад опасался.
А Бисмарк выказался трезво,
Сегодня это каждый знает:
«Россия долго запрягает,
Но после скачет очень резво».
Кому ж мешала эволюция?
Лишь тем, кто бредил революцией.