Георги Рупчев. Побеждённые

Войската на победените

От тишина и глина измазан бе пейзажът,
те се промъкваха оттук, без нищичко да кажат.

Небръсната, неогласена бездна отгоре се издигна,
небето бе насмешка, бе слънцето обида.

Залитаха на вечерта из папратите морави–
герои вече не, но още не и хора.

Отпред реката изпълзя, дочу се водопадът,
какво да поделят сега, защо да си помагат?

Така се свърши верността, тъй вярата се сепна.
В гората ще потъне надеждицата сетна.

Натрупаха шинели, нахвърляха ботуши.
Като плашило пламък сплашен върху им се залюшка.

Раздираха пагони, забравени посоки,
но никой не прескочи огньовете високи.

Димяха униформи и знамена от фронта,
димът бе лют, задавящ, окърпен– хоризонта.

Душите потъмнели бяха, ала умът бе ясен,
на ножа кръста само– на всеки кръст препасан.

През крадените дрехи изтекоха телата
като от стенопис. Бе краят на земята.

Един от тях изстена и свлече се надолу.
Остана да изгние там тялото му голо.

Не го погледна никой. Какво да му оплакват?
Не им е нужен вече. Той бе дотук водачът.

Каквото е било– било, тук нека си остане.
От глъч и глеч реката беше изкована.

Наситят ли се на последната си плячка,
тя лесно ще оправи фустата си смачкана.

И сякаш жив одран, додето тичаха да се постоплят,
брегът ломотеше в несвяст, а после мъртъв се изопна.

На стъмва– не те мълком поеха поотделно–
победоносната войска–  войска от победени.

Провираха се бавно през храсталаци и коприви,
освирепели, примирени, ала живи. Живи. Живи!

Какво че ги отминаха фанфарите победни?
И мир да е, все някому убийците ще са потребни.

Те се промъкваха оттук, без нищичко да кажат.
От тишина и глина измазан бе пейзажът.

Георги Рупчев



Побеждённые

Пейзаж был глиной и тишиной измазан.
Те ускользали клинами, в безмолвии отказа.

Небритая, безгласая вверху возделась бездна:
небо что насмешка, солнце–  бесполезно.

Полянами бродили те вечернею порою,
по папороти шастали— ни люди, ни герои.

Река из чащи выползла под рокот водопада.
Безденежная выслуга, паром служивым надо?

Sic transit трубы медные присяги не до гроба.
Надеждушка последняя заблудится в чащобе.

Разде-разулись разом, зажгли сырую кучу.
Зареял бледным газом* огонь, что дух вонючий.
 
Они рвали погоны. Через костёр не прыгал
никто, де незаконно имущество–  барыгам.

Темнели души, разум же был неизменно ясен.
Крест на штыке**, нательным же по горло всякий вязан.

Сквозь барахло цивильное тела проистекали
что фрески.  В дымном мареве плясала Кали.

Один из них осел, хрипя, упал и там остался,
неприхоронен, гнить, чужак в небратской массе.

Никто и ухом не повёл: проводника добили;
всё упирался как осёл– с ним наглотались пыли.

Чадила куча– флаги там... и сапоги. Всё разом.
Чад выдавал их. Красота... Гори живей, зараза!

Что было, то прошло, и пусть рекой уносит
туда, где мёртвым хорошо, где есть не просят.

Не надолго трофейная, геройская добыча:
и на гражданке примутся за то же, по привычке.

Так, словно кожа содрана,  дрожали те и грелись,
бежа, остатки ротные. Был берег в мёртв, испрелый.

С опушки в дол отправились– к ночи во время тёмное:
особо– победители, отдельно– побеждённые.

Шагали те беспутицей– руинами, крапивой–
свирепо, огрубелые, но– живы. Живы!

Сочилась темень венами, и не светлели лица,
де, миру завоенному ещё нужны убийцы.

Пейзаж был глиной и тишиной измазан.
Те ускользали клинами, в безмолвии отказа.

перевод с болгарского Терджимана Кырымлы
* газ здесь лёгкая ткань, вуаль;
** штык тот же нож: на нож!–  команда в штыки, прим.перев.