По Лубянке и Варварке

     «и выезжает на Ордынку
      такси с больными седоками»
 
По Лубянке и Варварке,
на ходу зевая,
как сама себе подарком
еду я живая.

У таксиста перед кепкой —
светофоров дула.
Вытяну себя как репку,
слюдяная дура.

Посажу в горшок пошире,
будет со сноровкой
поливать садовник в Шипре
мой реликт с Петровки.

Посажу и позабуду
туфли, бусы, чёлку.
Буду дальше куклой вуду,
куколкой-кручёнкой.

Ей не больно и не стыдно
здесь лежать без платья.
У нее такие виды,
что рыдает Сатья.

Ей всё по фиг, всё елико,
всё на ляд сдалось ей.
Она детка-повилика,
спорынья в колосьях.

Больше нет больниц и храмов,
ребе, пап и ксёндзей.
Лишь паяц в дубовой раме
со стены смеётся.

Она девочка-заколка —
если станет страшно,
отольет себе иголки
в оловянной чашке.

Будет долго примерять их
к письмецу в конверте.
Эта — были мы в Зарядье.
Эта — нету смерти.

А наскучит развлеченье —
до утра в Кисельном
будет долго чай с печеньем
разбавлять портвейном.

Станет девочкой «пошел ты»,
девочкой «отдашь мне».
Утро красит красным шёлком
все столбы и башни.

А потом возьмет на сдачу
две свечи Николе.
Тот простит её, заплачет —
пожалеет что ли?