Поэзия летит клином

(Век ХХ. Серебряный.)


1

Мне кажется,
что я уже не чел.
В моей пещере появляются рисунки –
зачем тут звёзды,
жёлтый лунный глаз,
когда жена стоит
у голубых костров кухонной плитки
и дразнит ножкой,
крылышком,
пупком?

Так знай жена,
я под высоким каблуком какой-то... Музы –
вот так штука!
Не хуже бабы тянет в спальню
стих слагать,
взять ритм
и стиль,
и с ней летать
из нашего, Серебряного,
в тот, Золотой,
на курьих ножках век...

И даже дальше –
к Ломоносову в тюрягу,
к Сафо на остров,
и может быть ещё...
Чем не машина времени?

И отлетают эти «за». –

Чем
так сидеть,
я нанимаюсь человеком...
Конечно же, к богам! –

Музыка оттуда.
Она – банкир.
Радушная хозяйка тех
небесных банков,
где можно взять на хлеб.
И маслицем помазать,
если хлеб тот будет.

...Я вновь беру
на дорогой билет
на «колесо большого обозренья»:
вот лес,
речушка,
дачные строенья –
красивые стремленья
мёртвых городов.

Хожу по ниточкам –
натянутым туда,
таскаю кирпичи отсюда...

Поэзия страхует каждый шаг,
так удивительно страхует,
что кажется,
что ты не человек уже...
Но перстень на руке у Бога...

Гляжусь в стихи...
И погибаю, как Нарцисс...

Но следует очнуться,
ребята,
следует очнуться,
дать сердцу бой – естественный, пещерный...

Довольно вылетов, довольно,
механик ждёт расстрелянные крылья штопать,

Планета смертников активна в этот век,
давайте будем спать как бабушки,
как дедушки,
как дети...

2

Мне кажется,
что я уже не чел.
Вот и сейчас
мой язычок прикушен.
Здесь Муза говорит,
точнее шепчет,
как стихи слагать,
как говорить с луной,
и с этой, и вот с этой,
и с этой вот
далёкою звездой...

(Одни стихи на языке,
как  будто только водка в магазине,
и нету кильки
северных морей...)

В воде – я знаю –
судорога сводит,
и эту дрянь булавкой колят,
чтоб стало больно,
чтоб с болью стать сильней.

А мне как быть?
В поэзии – чем уколоться?

Вот судорога свела...
Не просто ногу –
всю жизнь мою...
И как мне стать сильней?

Поэзия не так проста,
как холод и вода.

Поэзия...
Как будто побежал, но не взлетает самолёт,
как будто сталь течёт,
        глазами ищет желобки,
как будто голубки молчат,
лишь зёрнышки клюют на чердаке.

Давайте их на суп определим,
проклятых молчунов.

Давайте пальчики порежем,
как станем потрошить поэзию.
Вот так – чтоб до кости –
здесь действие и боль –

порезаться!
Но – чем?

Созвучным лезвием? – я режу... нет!
Я только брею пятидневные щетины –
и я порезаться боюсь...

Поэзия - Полинезия.
(Глухой номер.)

Поэзия - пол-кило взвесила.
(Только собаки могут это есть.)

Поэзия - конница,
               шесть дробинок жалости,
розовый Покой или Покой розы.
(Хм... что-то в этом есть!)

(А ну-ка,
ещё раз!)
Поэзия – бельё на верёвке,
                маска для Жака Планта,
поэзия – набережная,
поэзия большого окна
         в кабинете авиаконструктора.

Я больше всего перед птицами виноват...
        Но крылья не мстят –
о крыльях мечтают!

(...Ты небесный орёл,
ты похитила меня навсегда.
Ты сказала всему: он нужен мне,он нужен мне, -
и никто мне столько еды не приносит,
           никто!
Вчера была метель –
холодное острое блюдо –
но я глотал и шептал: она нужна мне,
она нужна мне...)

Поэзия пульсирует,
            поэзия пульсирует.
Поэзия натягивает чулок
на свою очаровательную ножку.
Поэзия – галька.

Поэзия – Олеся.

Поэзия...

Сама поэзия и есть...

Клин клином вышибают
и в этом есть резон –

поэзией порезаться,
чтоб судорога прошла,

чтоб наконец приблизиться к жене
у голубых костров с моей куриной ножкой...