Дядя Мойша

Моему дяде, лётчику, Мойше Герцелевичу.(1910- 1941)

На полях и равнинах бескрайней России,
Где за стадом пастух успевает верхом,
Сколько лет уже травы на нивах косили,
Не найдёшь ни могилы, ни памятный холм.

И доныне лежат по долинам и весям
Те, кто были забыты народом своим.
Нет для них орденов и не сложено песен,
И медаль за Берлин не положена им.

Может быть, нет сегодня дороже награды
Тем, кто наши дома защитил от свинца,
Чем табличка на камне могильной ограды,
Где написано доброе имя бойца.

Но молчат тополя, только ветер шумит там…
У деревни, что нынче не помнит и бог.
Захотелось по случаю двум мессершмитам
Разделить пополам боевой ястребок.

Наш пилот пролетал среди моря страданий,
Вытирая со лба набегающий пот,
Над остатками сёл и разрушенных зданий
И заросшими нивами среди болот.

И в тылу на войне нет конца поля брани,
Хоть паришь, как орёл, над своею страной.
И мелькнули внизу города без названий,
И родные поля за солдатской спиной.

Кто был лётчик, еврей или парень с Тамбова,
Но, по сути, конечно, российский мужик.
И тираду его до последнего слова
Пулемёт перевёл на немецкий язык.

Стало в небе бескрайнем, как в комнате, тесно.
Всё затихло вокруг, как внутри пирамид.
И от первой строки пулемётного текста
Навсегда завершил свой полёт мессершмитт.

Но, когда за судьбу дорогих мы в ответе,
Нет весов, что измерят, где подвиг, где долг.
И молились за лётчика вдовы и дети,
Выходя на подмогу на сельский порог.

Лётчик снова увидел, стреляя из пушек,
Из-за стаи плывущих под ним облаков
Среди яблонь и крыш деревенских избушек,
На далёкой земле море женских платков.

И пошёл на таран за родные деревни,
За созревшие нивы, за мать и отца.
За своих одноклассниц, что, будто царевны,
Сняв короны, платками махали с крыльца.

Застонала земля, задрожала от взрыва,
Сняли ветхие кепки свои старики.
И царевны бросали букеты с обрыва
На крутом берегу деревенской реки.

Отгремела война, в генеральских лампасах,
Въехал Жуков на Красную площадь, как бог.
Снова шляпы одели вожди, вместо касок.
И ботинки обычные вместо сапог.

И, деля ордена, никого не обидев,
Подводя небывалых сражений итог,
Позабыли героев найти после битвы,
Что погибли, исполнив свой воинский долг.

До сих пор перед ними не сняли фуражки.
Для молитв и свечей не построили храм.
Не налили, как принято было, из фляжки,
Поминая друзей, фронтовые сто грамм.

Но родная земля не забыла героев.
Их надёжно скрывают поля и леса.
И умыты траншеи, залитые кровью.
А бессмертные души хранят небеса.

И, как в вечном музее, зияет воронка,
Где лежит ястребок, как солдат, на спине.
И хранит там пилота родная сторонка,
Как героев, лежащих в Кремлёвской стене.

Чтоб, найдя это место, однажды, потомки
Помянули бойца, словно сын он и брат.
И кого, до сих пор не найдя, похоронки
Обошли стороной и лишили наград.

Может быть, он родился в посёлке старинном,
Где евреи друг другу кричали «ШОЛОМ!»
Старики называли его Чигирином,
Собираясь молиться за общим столом.

Где остались по-прежнему братья и сёстры.
Кто спастись от врага, кто принять Холокост.
И безвестные шамесы шли на погосты,
Отпевая чужие могилы без слёз.

Где когда-то кричали столетия Геть! нам,
Потрясая распятием над головой.
И, детей убивая, прославленный гетман
И сегодня евреям грозит булавой.

А Богдан до крещения звался Зиновий
И родился , как многие, в Чигирине,
Почему же пьянел он от родственной крови
Непонятно сегодня по прежнему мне!

Хорошо, если беды останутся в прошлом,
Только близкие чувствуют цену потерь.
И, забытый страною, пилот, дядя Мойша
Улыбнувшись, позвонит в знакомую дверь.

Я не знаю сегодня, податься куда нам.
Но, спасая отчизну в далёком селе,
Ненавидимый гетманом, тем же Богданом,
Дядя Мойша лежит в украинской земле