Цветова

вступив в игру,
я и не думала, что буду играть в неё так долго.
отыгрываться даже после финала.

а уже вторая по счёту зима, без толку,
зато есть пятна на душе, как под глазами фингалы.

будь осторожна когда флиртуешь с дьяволом,
он твои ножки как скрепки скрутит.
оставайся спокойна, даже когда не дышишь на пару с ладаном,
а подышать бы стоило, если волнует в легких камней груда.

в этом лесу болото не замерзает ни зимой, ни осенью, такого не писал даже Роденбах в мертвом Брюге.

а мы обсуждаем верхушки сосен,
выискивая пленку на молоке.

засыпая на разных кроватях, под одной крышей, что долгое время как едет уже,

мне кажется я стала серой мышью,

на давно утонувшем уже корабле.

устоять бы в шторме противоречивом,
когда волны приливами страсти омывают плечи.
оставляя кости, срезая кожу будто ножом перочинным,
чьи-то дурные стихи на мне увековечив.
непостижимо, что кто-то после проступка считает себя недостойной, а кто-то считает недостойными всех.
как твёрдый характер становится в стойку,
с жаждой доказать,
но получает лишь смех,
в ответ на свою попытку стать сильнее,
болея, ненужным и млея от простого и грязного.

вяжет во рту хурма, а я до утра снова не сплю,

тебя прощаю.

возвращаясь всеми фибрами души
в парк на цветном бульваре,
где на меня небо упало и душило,

потом сразу на вершину горы, когда небо руки на моей шее отпустило,

он рыдает «прости меня, мол».

простила.

мятная пастилка склеила зубы и глухой струной меня пронзила,

будь милой, цв;това или цвет;ва,
все равно.
она на все готова,
ложись,
давай про жизнь что ли,

а говорить то не умеет.

это душу мою греет, что я умнее, но не забыть бы, что кроме меня, это никому не надо,

и тут же прохладно, стало, заметил?

на что метить, если все мёртво и синее?
кому верить, если никого не волнуют глубины?

руины моего сердца, амарантовые,
а ты все ищешь в них бриллиант тот самый, чтобы себе забрать.
с треском миндаля жаренного разбить его, не успеть донести себе в грудную клетку.

и как лошадь мерзко заржать,

осколки сложить в барсетку.