Цыганка

Она идёт по широкому длинному коридору быстрым, размашистым шагом, и дробный перестук каблуков её старых стоптанных туфель беззастенчиво крошит на кусочки беспрерывный сухой треск, исходящий от тонких люминесцентных ламп, расположенных прямо под потолком; соединённые толстыми проводами, эти лампы всем своим видом, светом и звуком врезаются в память надолго, пожалуй, на всю жизнь каждому, кто хоть единожды входил сюда.
Запоминается и сам коридор, количество дверей в котором не поддаётся никаким подсчётам: узкие и широкие, двойные и ординарные, глухие и стеклянные, с информационными табличками и без, закрытые или настежь распахнутые – эти двери зачастую являются настоящим испытанием для новеньких, которых обычно раздражает здесь всё, особенно жёлтый цвет, в который выкрашены стены и потолок; жёлтый свет исходит и от ламп, и многочисленные белые двери тоже кажутся жёлтыми.
Поначалу эта вязкая желтизна нестерпимо давит, однако к ней можно привыкнуть и в ней можно вполне спокойно жить – стоит только принять нехитрые правила коридора, и сразу становится легче, но той, которая разрывает жёлтый смог своим свободным шагом, кажется, плевать на правила – она идёт дерзко и громко, смотрит прямо - на старый шкаф, тёмным пятном растёкшийся возле стеклянных дверей, скрывающих одну из нескольких запасных лестниц – возле этого шкафа стою я, снедаемая противоречивыми чувствами.

В том, что мне предстоит непростой разговор, я почти не сомневаюсь, и я оставляю маленький шанс быть правыми тем, кто считал неправой меня, но хочу ли я этого? Не знаю. Я заставляю себя улыбнуться, глядя в огромные серые глаза; я вижу волевой, резко выступающий вперёд подбородок и тонкие пальцы длинных тонких рук, пролетающих с плавной лебединой грацией вверх, чтобы коснуться тугих светлых локонов, осыпавших широкий ровный лоб, а затем скользнуть вниз, задевая висящие на впалой груди разноцветные бусы и непонятные амулеты, и рухнуть в гипюровые волны многочисленных юбок сплошь чёрного цвета.
Но тут не принято так одеваться - здесь всегда в моде голубой, розовый, белый, реже зелёный, ведь тут живут принцессы и королевы, не признающие тёмных цветов. Здесь не принято нарушать музыку ламп резкими звуками и движениями, ведь день здесь плавно сшивается с ночью вечными заботами и неустанными беседами, а утро зачастую начинается задолго до рассвета с ароматов свежих овощей и домашней выпечки, неизменно тающих в вязком жёлтом тумане огромного коридора.

Так зачем здесь эти чёрные гипюровые юбки и бездонные серые глаза, в которых сверкают ярко-голубые искорки – кусочки привнесённого откуда-то издалека бескрайнего вольного неба?

***

-Привет, - её низкий, с лёгкой хрипотцой голос звучит для меня сейчас успокаивающе, - давно ждёшь?
-Привет, - отвечаю я, невольно поглядывая на раскрывающиеся двери, выпускающие в жёлтый туман королев и принцесс, одетых в голубое и розовое, - нет, минуты две, не больше. Если тебе надо, иди первая.
-Не хочу. Я сегодня позже поеду, - моя собеседница подходит к широкой белой двери и тонкие руки, умеющие по-лебединому взмывать и падать, вдруг превращаются в молотки, - Эй, вы там заснули что ли? – дерзкий крик буквально разламывает коридор на части, - Давай открывай! Петухи давно поднялись. Хорош дрыхнуть, работать пора!

Королевы и принцессы замирают в жёлтых заводях. До моих ушей доносятся недовольные вздохи и глухое ворчание.

-Сметана вообще от рук отбилась, - вещает мне хриплый голос и срывается на короткий кашель, - совсем не слушается. Еле подняла её. Петух орал, как резанный, а ей хоть бы хны! Я..

-Это кому там так не терпится? – дверь, с честью выдержавшая натиск, распахивается и на пороге появляется просто богатырского вида дама с весёлым и умным лицом, - Ну,- она выглядывает в коридор и подмигивает всем венценосным особам сразу, - Что, подлатали свои попки, девчули? Айда, заходи дырявится по двое – у меня с двух рук лучше получается. Если что напутаю – чур не обижаться.

Принцесс и королев буквально прижимает к жёлтым стенам. На благородных их личиках написаны смятение и ужас:
-Да что это такое?
-Что это за хамка такая? Я впервые её вижу…
-И я тоже…
-А я просто не выношу, когда вот так кричат – у меня внутри всё сжимается…
-Послушайте, а вам не кажется, что она пьяная?

Естественно, всё это шутки, и я вхожу в раскрытую дверь.
Обладательница гипюровых юбок уже сидит на кушетке. Лицо её обезображено гримасою боли, но меня сейчас заботят огромные руки, набирающие в шприц лекарство.
-Сейчас дозанёмся, и порядочек! – порция веселья богатырши достаётся и мне, и я с удивлением успеваю прочитать на бейджике фамилию: "Муромцева". Вот недаром мне сразу на ум пришёл образ былинного богатыря. А что? Всё может быть, и родство в этом случае вполне может иметь место. Дальнее родство.
Тем временем гипюровые волны проносятся мимо меня, ударяются о дверь и исчезают.

Рука у дальней родственницы богатыря оказывается на удивление лёгкой, что приятно, а вот язык – острым:
-Слушай, а говорят, что всё-таки это она трубу подрезала – подрезала да испугалась, вот и скинула в горшок, а та, другая просто увидела. Она ж сиделая вроде? Вот так и вышло. Лично я ничему не удивляюсь. Цыганка ваша тут годами шатается – она ж постоянно беременная. А этот случай с кражей не первый, а случайностей, кстати, не бывает. Так что будь поосторожней, она же твоя соседка, да? Я бы ей доверять не стала.

На эти слова я отмалчиваюсь улыбкой, благодарю и выхожу в коридор, внутренне готовая к таким разговорам, и точно – королевы и принцессы осыпают меня вопросами и мнениями:
-Что она тебе сказала? – мою руку доверительно трогают холодные пальчики маленькой принцессы, юной и розовощёкой, одетой в пижамку нежно-василькового цвета, - Она призналась тебе? Она закопала телефон, потому что испугалась, да?
-Ты посмотри, какая она нахалка – заявилась, как ни в чём не бывало, - темноволосая королева с высокой причёской в белоснежном махровом халате прижимает к высокой груди запелёванный в белоснежное махровое полотенчико смартфон, - Это ж какую наглость надо иметь. Вы как хотите, но я свой телефон теперь повсюду ношу с собой.
-А вы видели, что женщину из 20-ой обратно привезли? Уже без наручников, и довели аж до палаты, - королева, похожая лицом на рыжего мальчишку из известного советского мультика, крутит головой по сторонам с заговорщицким видом, - Я видела. И слышала, как один полицейский расспрашивал её о работе, мол, какие условия, не обижают ли?
-С воровкой так обращаются, да? – восклицает королева Инесса, лениво поскрёбывая идеально наманикюренными ногтями свой бритый затылок, на котором красуется цветная татуировка, сделанная в память о большой любви, случившейся на острове Родос позапрошлым летом – над этой историей каждая из венценосных особ отрыдала по нескольку раз, - Ничего себе, какая у нас добренькая полиция! Только что-то на дороге меня шкурят постоянно, несмотря на мой статус.
-Девочки, а давайте поднимем этот вопрос, а? – королева, укатанная в тёплые пуховые платки со всех сторон, смотрела на нас огромными влажными глазами, - Ну, ведь так просто невозможно жить. Почему мы все должны страдать из-за какой-то одной… Почему мы все должны страдать?

-Ну, что вы тут за базар устроили, девчули, а? – обладательница крепкой, но лёгкой руки выглянула из-за широкой двери, - Что, каждую персонально вызывать нужно?
-Вот только хамить не надо, – повышенные нотки в голосе королевы Инессы не агрессия, а всего лишь привычка добиваться должного к себе отношения, - Держите себя в руках. То, что тут произошло – не повод относиться к людям неуважительно.
-Да бога ради. Обожаю смелых, - широко улыбнулась богатырша – возможно, именно так улыбался её дальний предок, выходя на поле брани, - Заходи!
-Ой, девочки! – пискнула вдруг розовощёкая принцесса, - Ой, девочки, кажется, я рожаю…

-Ну, нормально, - довольно кивнула процедурная медсестра Муромцева и достала из нагрудного кармана телефон, - Значит, рожаем. 1:0 в пользу демографии.

Утро в родильном доме провинциального города N. началось.

***

Когда я поступала в предродовое отделение, то в приёмном покое мне предложили выбрать место в палате – вот до чего дошёл прогресс. Повернули ко мне монитор компьютера, где схематически был изображён этаж, чётко разделённый надвое тем самым жёлтым коридором, о котором я уже сказала; в квадратиках палат пустые "койки" были помечены красными галочками. Все двухместные палаты были заняты, поэтому я выбрала себе место в палате, рассчитанной на четверых, делая акцент на вид из окна.

Дело в том, что родильный дом, состоящий из нескольких корпусов, располагается прямо на окраине города, и фасады этих зданий выходят на городские улицы - соответственно, один ряд палат и кабинетов выходит окнами на многоэтажки, церковь и бассейн компании Газпром, а второй – на живописную холмистую равнину, окаймлённую рекой Хопёр, за которой простирается бескрайний лес; здесь же видны домики целых двух пригородных сёл и коттеджи престижного района под названием Долина нищих.
Правда, с этой же стороны находится и здание городского морга, утопающего в раскидистых ивах, и здание кухни, и коробка автомойки, но я не собиралась обращать на них внимание, справедливо полагая, что время таком месте, как предродовое отделение, несмотря ни на что в основном протекает в приятных мечтах и интересных разговорах. И мне в этом отношении действительно повезло – моими соседками по палате стали милая принцесса Анна, обожающая своего мужа, и умудрённая житейским опытом и сериалом "Великолепный век" хасеки Мария-ханум.

Возможно, следовало бы больше уделить внимания этим замечательным женщинам, но во-первых, не они являются главными героинями рассказа, а во-вторых, достаточно будет сказать, что Анна постоянно разговаривала по телефону со своим мужем Антоном, а Мария постоянно носила на голове тюрбан, вернее, тюрбаны – в будние дни это были совсем простые чалмы, но мы видели на ней и подлинные произведения искусства из парчовых тканей, украшенные бисером и брошками.
Четвёртая же койка в палате оказалась не занята.

Этой четвёртой койке досталась особенная роль во всей истории - она стояла возле вмонитированной в стену раковины, рядом с которой располагались входная дверь, а это, согласитесь, не лучшая позиция, которую не спешили занимать прибывающие сюда время от времени венценосные особы, и оттого четвёртая койка казалась инородным предметом в палате, имевшей за счёт обросших уютным бытом других коек почти домашний вид.

Почему я считаю беременных женщин королевами и принцессами? Послушайте, в предродовом отделении женщины таковыми и являются – регентшами они станут позже, а пока с ними вкрадчиво и доверительно беседуют врачи, их зачастую слушаются медсёстры и нянечки, им преимущественно не хамят старшие дети, если таковые имеются, а мужья проявляют настоящие чудеса терпения, стараясь предупредить и исполнить все желания. Такое положение заслуживает самых высоких определений, а потому они есть принцессы и королевы, объединённые предвкушением скорого материнства в одно большое братство.

На самом деле знакомства здесь завязываются очень легко, и записная книжка телефонов принцесс и королев обычно надолго хранит имена тех, с кем их свела судьба в этом благородном заведении, и потом такие связи не прерываются и даже зачастую помогают в дальнейшей жизни, перерастая в крепкую дружбу на долгие, долгие годы.
Контакт с принцессой Анной и Марией-ханум был установлен в считанные минуты. Этому немало способствовал тот факт, что наши дома территориально были расположены совсем недалеко друг от друга. Это выяснилось буквально сразу, и у нас нашлись общие знакомые, в связи с чем были вспомянуты интересные случаи и новые подробности позволили взглянуть на давно произошедшее под новым углом - "ну, вот кто бы мог подумать?".
Мы показывали друг другу фотографии своих близких, делились рецептами, обсуждали фильмы и книги и даже прочли вслух несколько сказок Саши Чёрного и два эпизода из Колымских рассказов В.Шаламова. Мы часто прогуливались по длинному жёлтому коридору, который не ограничивался только этажом нашего корпуса (на наш отсек коридора приходилось 22 палаты) – три здания родильного дома соединены друг с другом, и прогулки наши бывали очень длительными, что способствовало привыканию к жёлтой туманности, но однажды в нашу палату на пустующую четвёртую кровать поселили Аллу Пугачёву.

***

У неё очень добрая улыбка – она улыбается искренне, совершенно не заботясь о морщинках, которые вдруг появляются на тонкой фарфоровой коже её лица, усыпанной бледными веснушками, кажущимися почти невидимыми благодаря ярко-рыжим, огненным волосам, завитым в мелкие кудряшки. Голубые глаза тоже улыбаются – они излучают мягкий свет, и я спешу поздороваться первой, и меня очень мучает один вопрос:
"Где я могла её видеть?".
Я определённо её где-то встречала. Я открываю рот, спеша избавиться от сомнений, но она, смеясь, произносит:
-Что, лицо знакомое? (я киваю). Ой, вот куда не попаду, все мучаются: вот видели меня, а где – не помнят. А я всем говорю: "Да я ж знаменитая в нашем городе, как Алла Пугачёва – в России. Вы даже видите меня в жизни чаще, чем её – на экране!" (принцесса Анна весело хохочет, хватаясь за свой круглый живот, а Мария-ханум откладывает в сторону журнал о садоводстве, который схватила в руки, как только новенькая вошла в палату, чтобы поглядывать поверх раскрытых страниц – хитрый приёмчик). Что, не вспомнила?
-Нет, - отвечаю я.
-Хорошо, я подскажу, - моя собеседница усаживается поудобнее, а я действительно замечаю некоторое сходство между ней и примадонной нашей эстрады, - моя известность связана с моей профессией. Моя профессия очень и очень простая, и я бы давно оставила свою работу, потому что доход у меня с неё очень и очень маленький, а болячек я на ней заработала ого сколько, но я в неё втянулась лет так 20 назад. Коллектив у меня большой, и я знаю в нём каждого, потому что сегодня я работаю с одним, завтра – с другим. И каждый меня зовёт, потому что со мной весело. И везде я - звезда. А тебя, - она улыбается ещё шире, - я помню – ты на Пады ездила…Неужто не догадалась?
-Контролёр! – радостно восклицаю я.

-Точно, - соглашается Алла Пугачёва, которую на самом деле зовут Ирина и которая оказывается очень интересной рассказчицей – я кое-что даже записываю украдкой в тетрадь, и весь день мы болтаем и смеёмся, а вечером к нашей компании присоединяется здешний ангел-хранитель - наш любимый доктор.
Примостившись на самом краешке четвёртой кровати, он совсем немного сидит с нами, а затем произносит, глядя на ярко-красный бокал Ирины, стоявший на тумбочке:
-Алла Борисовна, я попрошу вас заглянуть ко мне в кабинет. Вы – женщина сильная, я знаю.
-Да, - соглашается Алла-Ирина, - меня давно ничем не удивить.
-Всё будет хорошо, - кивает доктор.

И скоро четвёртая койка пустеет, а я долго не могу уснуть, рассматривая яркие, сверкающие звёзды, рассыпанные щедрой рукой в тёмном окошке. Из-за закрытой двери доносится мерный треск коридорных ламп. Ощущение гнетущей пустоты не здесь, а внутри меня, и мне становится страшно.

Я осторожно встаю, стараясь не потревожить сон своих соседок и не смотреть в сторону четвёртой кровати, и выхожу в коридор. Жёлтый туман принимает меня безропотно, готовый разделить со мной мои мысли. Он подталкивает меня к широким окнам рекреации, в которой размещён сестринский пост – два стола, соединённые вместе, с аккуратно сложенными стопками журналов и тетрадей, тонометрами и лампой, стулья, диваны вдоль стены и кадки с цветущими гибискусами – настоящий Зимний сад.
На посту ни души.

Я подхожу к окнам, в которых почти не бывает звёзд, потому что в них светят огни города – многочисленные квадратики жилых домов, уличные фонари и фары проезжающих мимо автомобилей затмевают свет планет и светил. Возле остановки стоит белый Паз-ик с тёмными окнами. В моём детстве и юности таких автобусов не было – по городу курсировали огромные жёлтые Лиаз-ы с маленькими круглыми глазками. С каким же удовольствием мы катались на них с младшим братом и соседской ребятнёй! А на Пады давали синий Лаз с белыми продольными полосками. Надо же, Алла Пугачёва запомнила меня. Вот память.

Мои мысли нарушает далёкий шум. Где-то внизу грохочут двери грузового лифта. Я почти прижимаюсь к стеклу и вижу возле подъезда на освещённой фонарями площадке машину скорой помощи. Кого-то привезли.
Жёлтый туман разрывают двери лифта. Топот бегущих ног и тихий скрип колёсиков. Мимо меня пролетает целая кавалькада - тележка-каталка с капельницей в окружении медсестёр. На каталке женщина с очень бледным лицом. Светлые волосы крупными волнами свисают вниз.

-Давай в 16-ю, - командует пожилая медсестра, порывисто вытирая пот со лба, - там сегодня койка освободилась.

Верно, четвёртая койка. Место возле умывальника.
Со стуком и совершенно беспардонно распахивается настежь палатная дверь, включается свет. Я осторожно пробираюсь к своей кровати, которая давно уже не выглядит больничной койкой благодаря пледам, подушечкам и домашнему одеялу.
У новенькой при себе только дамская сумочка, которую небрежно бросают на тумбочку крепкие руки одной из медсестёр. Сейчас это не важно – слишком много крови. Очень много.

Мария-ханум просыпается, привстаёт на локте, окидывает взглядом происходящее и валится обратно. Принцесса Анна не просыпается вовсе. Я укутываюсь в одеяло и отворачиваюсь к окну.
Скоро шум стихает. Мне кажется, что небо в окошке стало чуть светлее. Наконец гаснет верхний свет и с тихим стуком закрываются двери.
Я нестерпимо хочу спать. Я с удовольствием закрываю глаза.
И тут на всю палату раздаётся мощный храп.

***

-Нет, нет, и не уговаривайте меня! – слышу я сквозь сон хриплый голос, - Вы меня знаете, я лежать не буду. Лечиться буду, а лежать не буду. У меня семеро детей, вы же знаете. Мне некогда лежать. У меня дети в школу ходить не хотят, а старший сын вообще в армию собрался. Нет, мне лежать некогда.

Я открываю глаза и вижу нашего доктора, который скромно сидит на краешке соседней койки и вертит в руках свои очки.
-Ленусик, это несерьёзно, - говорит он, - если мы хотим сохранить жизнь твоему малышу…
-Чиститься не дамся, - я вижу прямой, правильной формы нос и выступающий вперёд подбородок, - даже не уговаривайте. А будете наседать, я подключу церковь. Вам мало не покажется, вы меня знаете.
-Да никто не заставляет тебя идти на чистку, - голос у доктора тихий, немного уставший, - ты меня тоже знаешь – будем сохранять. Но лежать тебе надо, иначе не выносишь.
-Ай, пустой базар! – две тонких длинных руки плавно вспархивают с больничного тёмно-синего одеяла, тоненького и колючего, и мне кажется, что это не руки, а пара белых лебедей с длинными тонкими шеями, - И не уговаривайте. Никогда не лежала в больницах, даже с детьми своими не лежала, а сейчас и подавно нет буду.
-Ну, ладно, - доктор встаёт, - ты – женщина не глупая, Ленусик. Решай сама. Пойду я. Вас у меня - три этажа, и отношения мне с тобой заводить некогда…А вот читать по ночам вредно, глаза поберечь следует – пригодятся ещё, - эти слова уже обращены ко мне; на моей тумбочке гора книжек, - доброе утро!

-Доброе, - улыбаюсь я в ответ.
-А какие это отношения? – игривым тоном интересуется Мария-ханум, поправляя на голове тюрбан.
-Ну, какие могут быть отношения между мужчиной и женщиной? – пожимает плечами доктор уже у дверей, - известно, любовь. Всё иное – бред, ложь и профанация.
-Так вы же доктор – вам нельзя, - смеётся принцесса Анна.
-Тоже верно, - соглашается доктор, пропуская в палату нянечку (не санитарку, не раздатчицу, а именно тепло и нежно - "нянечку") с тележкой, заставленной тарелками с манной кашей и стаканами, наполненными вязким жёлтым коридорным туманом, вернее, чаем, - Хорошо с вами, девчата, но мне бежать пора, - и доктор исчезает за дверью.

-Беги, беги, - скрипит нянечка тележкой по линолеуму.

Чай мы никогда не берём – у меня есть электрический чайник. Он тот ещё старый ворчун (по человеческим меркам ему, наверное, уже перевалило за сто лет), но он вполне объёмный и долго держит кипяток. Я нажимаю кнопку на брюшке чайника, а принцесса Анна и Мария-ханум подходят к подоконнику со своими стаканами.
Новенькая берёт чай с тележки.
-Стакан верни,- предупреждает её нянечка.
-Нет, домой заберу, - беззлобно парирует новенькая, выуживая из огромного таза два ломтика белого хлеба.
-Да ты можешь, в этом я не сомневаюсь, - беззлобно бурчит нянечка и тут же обращается к нам с улыбкой, - девчат, бери кашку. Сегодня кашка вкусная, без комочков.
-Фуууу! – морщится принцесса Анна, - Вот зачем вы это сказали? Теперь точно не возьму.
-А чего? – удивляется нянечка,- Она и с комочками вкусная, а не хочешь комочки грызть – отодвинь их на край тарелки и наслаждайся.
-Тёть Фай, а что это вчера на ужин за деликатес такой был – рисовая каша с варёным яйцом? – спрашивает Мария-ханум, - В меню же был заявлен рис с рыбой.
-А это, - нянечка быстро оборачивается на дверь, и почти шепчет заговорщицким тоном, - купили рыбу как всегда подешевше, а в ней черви оказались. Пришлось срочно давать яйца.
Мы смеёмся.
-Нет, ну, на самом деле яйцо в тему было, - говорю я, - и уж лучше, чем варёный минтай.
-Да? – радуется нянечка, - Ну, слава Богу, хоть кому-то угодили. Девчат, бери хлеба. Хлеб вкусный, аж горячий. Я всегда говорю: "В мою смену берите хлеба, сколько хотите. А сейчас не хотите, так потом с чаем погрызёте, а нет так домой собакам передайте, и то - дело".

Добрая тётя Фая уходит, а мы шуршим пакетами с пряниками и печеньками и принимаемся за трапезу, но куда подевался прежний уют нашей компании? Мы завтракаем почти молча, лишь принцесса Анна привычно беседует с мужем по телефону:

-Антон, представляешь, нас вчера рыбой с червяками накормить хотели. Вовремя тюкнулись…Ага. Да как всегда сэкономить хотели – купили червей по дешёвке…Ой, а привези мне рыбки, Антошик, а? Чёт так рыбки захотелось…Зачем с червями? ..Очень смешно.

Мария-ханум уткнулась в журнал, а затем обе соседки, переглянувшись, вышли вон, подавая мне знаки последовать за ними, но мне неловко.
Наступила тишина, которую нарушила вновь прибывшая:
-А ты чего не уходишь? Беги за ними, со мной же рядом быть нельзя.
Я достаю из своей тумбочки чистый бокал и завариваю в нём пакетик чёрного чая.
"Ленусик" – так доктор назвал её.
-Не пей эту гадость, - я забираю из её рук стакан с мутной жидкостью и протягиваю бокал с чаем, - Оставь себе, потом вернёшь, когда тебе из дому привезут.
-Да не собираюсь я здесь лежать! – резкий взмах рукой, - Вот сейчас автобус будет, я домой поеду. Завтра на уколы приеду, и всё.
Я пододвигаю к ней пакет с печеньем.
-Слушай, а может, доктор прав?- говорю я осторожно, - Хотя бы на эту ночь останься. Ты так много крови потеряла.
Ленусик смотрит на печенье, но не берёт.
-УЗИ мне сделали, - говорит она, прихлёбывая чай, и мне кажется, что её впалые щёки розовеют, - так что я всё знаю. Отслойка небольшая. А оставаться я не могу. У меня семеро детей, понимаешь? У тебя есть дети?
-Сын, - киваю я.
-Один, - Ленусик всё-таки берёт печеньку, - А у меня их семеро. Сметана вообще на школу забила, я уже телефон в руки брать боюсь, когда звонят – вдруг со школы, а как её заставишь? А старший в школу ходит, но он ещё и в армию собрался. А у нас нельзя в армию - у нас положено мужчине в 15 лет жениться и своей семьёй жить, а он хочет 11-ый класс закончить, потом пойти в армию, а потом ещё и в техникум. Ай, неправильный цыган! – качает она головой, но в хрипловатом голосе явно слышатся горделивые нотки.
-Ну, что ты! – возражаю я, - Он молодец. А сколько ему?
-Вот паспорт получили, - Ленусик ставит бокал на тумбочку. Ей нравится, что её сына хвалят – она улыбается и продолжает:
-Он совсем на нас не похож, совсем другой. И Кольку с панталыку сбивает, паразит. Девчонки у меня хорошие, правильные, а мальчишки совсем от рук отбились. Муж ругается, говорит: "Вот исполнится 15, и я его за дверь выставлю. Пусть своей головой живёт". А я жалею. Что поделаешь, раз такой уродился? Муж на меня кричит: "Это он в тебя такой. Ты виновата. Ты так воспитала". Паспорт не разрешал его забирать. И в паспортном столе удивились – цыган за паспортом пришёл. А сын мне не сказал - сам пошёл. А мне оттуда звонят, мол, идите сюда, ваш сын паспорт требует. Ну, я побежала. Мы даже от мужа паспорт скрывали. Он потом, как увидал, чуть не прибил меня.
Я не знаю, что мне сказать, а она хватает свою сумку и достаёт оттуда телефон:
-Смотри, - Ленусик водит пальцем по экрану, и передо мной мелькает галерея детских мордашек – все сплошь круглолицые, светловолосые и кучерявые ангелы, просто картинки, - Вот он, гадёныш. Серёжка. Смотри, как на меня похож. Учителя говорят, он очень вежливый, здоровается…Это вот Колька, а это - Сметана…
-Почему Сметана? – спрашиваю я, глядя на фото милой белобрысой девчонки в светлом платье.
-Так она родилась белой, как сметана, - усмехается Ленусик, - вся белая – кожа, волосы. Так и прозвали. Хотя они все белые. Все в меня…Кроме двоих, но тех муж принёс. О! А это Петя, - с экрана телефона на меня смотрит самый настоящий петух, - Люблю я петухов. Знаешь, у меня же хозяйство есть, - острый подбородок взмывает вверх, - да. У меня дом – на две половины: в одной живём мы, а в другой – две свинки, немного курей и Петя. Мне ж надо, чтоб меня петух по утрам будил. Я будильников не признаю. У меня как деньги появляются, так я иду на базар и петуха покупаю. Мне надо, чтоб он был красный или зелёный и чтоб громко кукарекал, - она вдруг вздыхает, - Ты не куришь? – спрашивает; я отрицательно качаю головой, - а я пойду покурю да врача найду – пусть мне пару уколов поставят, и я домой пойду. Устала, спать хочу.
-Постой, - восклицаю я, - у тебя юбка вся в крови…
-А кому не нравится – пусть не смотрит, - Ленусик дерзко усмехается в ответ и выходит из палаты, активно виляя бёдрами - знаменитой цыганской походкой.

***

Надо ли говорить, какой переполох произвело появление в нашей палате цыганки? Медперсонал с усмешкой поздравлял нас с окончанием спокойной жизни, принцессы и королевы вздыхали, охали и сопереживали нам, а мы сами – я, принцесса Анна и Мария-ханум провели весь день, обсуждая все стороны создавшегося положения.
-Она сказала, что не будет лежать, - повторяю я в который раз, - стоит ли беспокоиться об этом?
Принцесса Анна отвечает:
-Ну, и хорошо. Я с детства цыган боюсь. У нас на улице жила цыганская семья. Куча детей, с которыми из наших никто не играл. Нам с сестрой бабушка всё время говорила: "Не бегайте туда, а то вас украдут". И мы очень боялись.
-И нас пугали, - отзывается Мария-ханум, - и я знаю, что это правда – всю жизнь цыгане детей воровали, будто им своих мало! Свои-то страшные, чёрные, бестолковые, а они украдут светленького мальчишку или девчонку, потом обженят со своими, вот так генетику и улучшают.
-У нас в Ветлянке всегда много цыган было, даже в садик со мной в одну группу мальчик-цыган ходил, - вспоминаю я, - обычный мальчишка, ничего ужасного – не убегал, не воровал.
-Это пока маленький, - отмахивается Мария-ханум, - уж я знаю. Натуру никуда не денешь – рано или поздно проявится. А у цыган ложь и воровство в крови заложены. У мужа на работе цыган был, так он бензин у других водителей воровал. У сестры в коллективе цыганка работала – деньги стащила. Так что…
-Слушай, ну, не только цыгане воруют, - возражаю я, и принцесса Анна со мной соглашается, да и Мария-ханум не отрицает:
-Не только, но это у них главная черта. Они учиться не хотят, зато воровать и попрошайничать – это первым делом.

В наш разговор с удовольствием включается тётя Фая, вечером заглянувшая к нам в палату с ведром и шваброй - "пылюку погонять".
-Это вы, девчата, что ни говорите, а цыгане есть цыгане. Они все наглые и на руку нечистые. Кому другому и в голову не придёт, а эти обязательно что-нибудь да утянут. И даже к гадалке не ходи: ежели где есть цыгане – пиши пропало. Вот и эта, - тёть Фая с видом главного прокурора обличительно ткнула пальцем в сторону четвёртой кровати, - наглая, как сто чертей. Вот спрашивается: зачем её привезли? Она уж тут пол-отряда родила, а сколько скинула? И никакими ремнями её тут не удержать, никакими запретами. Разве она лечится, разве она дитя сохранить хочет? Ни в коем разе. Вот так всегда – её на скорой привозят, а она сбегает. Немного на укольчики походит, а потом - либо рожать, либо на чистку.
-А зачем ей столько детей? – удивляется принцесса Анна.
-А потому что у них табор должен быть, - со знанием дела отвечает тётя Фая, - Они ж привыкли жить табором, чтоб кругом бедлам был. Так уж у них заведено.
-Таким трубы перевязывать надо, - решительно произносит Мария-ханум, но тётя Фая машет руками:
-И-и-и, заикнись ей попробуй. Ей же и слова поперёк сказать нельзя – она сразу в церковь бежит жаловаться, а те потом тут такой хай подымают, что только волосы дыбом. Пробовали уже. Тут не знаешь, чему радоваться – убегает, и Бог с ней. Уж сколько раз чистили. Тут такое дело, что в оба гляди, а она об себе сама пусть думает. Так-то, мои хорошие, так-то.
-Не привечай её, - советует мне Мария-ханум, - и бокал этот ей подари, мало ли. Глаз у неё хоть и не чёрный, а цыганский. Плохой глаз.

Принцесса Анна хватается за телефон:
-Да, Антошик, вот не знаем, как теперь жить…Кому ж такое понравится?..Да куда её переведут? Все палаты забиты, и только нам повезло…К тебе хочу и плова…Полежу уж, куда деваться, я ж не цыганка – бегать туда-сюда…Да может она свалит? Я вообще имею в виду..Почему сразу умрёт? Я не о том…Ах, скорей бы домой. Ещё неделя мучений, и мы будем вместе…Что значит, кайфово одному на диване? Ты обалдел что ли?..И я тебя люблю. Очень…Очень…

Тётя Фая бодро скользит мокрой тряпкой по полу, и в воздухе разливается свежий запах хлорки, но почти сразу же его высушивает жар батарей – огромных, ребристых. Жар накатывает волнами и кажется, что дышать положительно нечем. Я осторожно ступаю по мокрому линолеуму и выхожу в коридор.
Вечером коридор напоминает городской бульвар – здесь чинно прохаживаются королевы и принцессы по одиночке или парами и здесь можно запросто скоротать время, но я спешу раствориться в жёлтом тумане, потому что от всех этих разговоров про цыган становится тошно.

Я сворачиваю в один из коридорных рукавов и подхожу к широким окнам, выходящим на главный вход родильного отделения, из которого и выписывают мам с малышами. Это самый красивый подъезд – ни у одного из корпусов нет такого: украшенный шариками преимущественно розового или голубого цвета, он всегда имеет праздничный вид. Асфальтовая подъездная дорожка кажется отполированной до блеска в свете яркого фонаря, а огромные катальпы даже в это время года выглядят празднично – к их ветвям привязаны разноцветные шарики. Замечательная идея.

***

На самом деле мало что привлекательного в житье-бытье здешних королев и принцесс, и каждая из нас старается удрать домой при первой удобной возможности – кто-то уходит на выходные, кто-то урывает разрешение у врача перебыть ночку дома среди недели, но всё это делается как бы втайне, неофициально, и даже королева Инесса, занимающая платные апартаменты, подходит к пребыванию здесь со всей серьёзностию – она может уйти на часок-другой днём, но ночевать старается в больнице. И только "наша цыганка" остаётся верна своему слову – она появляется исключительно на утренние уколы и покидает эти гостеприимные стены сразу после обхода врача.

-Дело серьёзное, Ленусик, - предупреждает её доктор, - тут и речи быть не может о сдаче норм ГТО, поднятии тяжестей в виде домашних кастрюль с борщом или, не приведи Господь, сексе. Категорически запрещаю, слышишь меня?
Ленусик весело фыркает:
-Я-то слышу, но вы моему мужу это скажите, доктор, - говорит она , - он мужчина, с него и спрос, а я женщина такая – отказать не могу. А кастрюль у меня нет – у меня есть вооот такой котёл,- она широко разводит руки в стороны, - как раз на мою семью, чтоб сто раз не варить. Я его одна подымаю. Я сильная. Как наварю каши – кому когда надо, тот подходит и ест. У меня так.
-Я ей - про Фому, она мне - про Ерёму, - сердится доктор, - ты сильная, а дитя твоё нет, понимаешь ты, упрямая, а?
-Да, я такая, - соглашается Ленусик, а Мария-ханум делает страшные глаза и крутит пальцем у виска. Принцесса Анна хватается за телефон.

Но однажды строптивой пациентке всё же пришлось остаться в больнице на ночь – ей назначили сдавать кровь на 6 часов утра понедельника, и так получилось, что и принцесса Анна, и Мария-ханум отпросились на выходные. Мне этой радости не случилось, и скука меня одолевала час за часом ровно до той минуты, пока в палату не ворвалась Ленусик, наполняя воздух холодом улицы, ароматом сладкой туалетной воды и запахом табака.
-Ну, ничего, - Ленусик быстро выкидывает из сумки на тумбочку телефон, пачку влажных салфеток и зубную щётку без футляра, - ничего, переночуем. Где наша не пропадала.
-Чего ты так боишься? – спрашиваю я.
-Я вообще ничего не боюсь, - она смеётся и стягивает с головы платок. Длинные светлые волосы тяжело падают на хрупкие, чуть угловатые плечи.
-Без платка ты совсем не похожа на цыганку, - замечаю я и подхожу к стене, чтобы щёлкнуть выключателем. Палату заливает холодным белым светом.
-Так я и не цыганка, - чуть наклоняясь в сторону, Ленусик быстро "расчёсывает" волосы растопыренными пальцами, - Что так смотришь? – взгляд её, брошенный искоса, полон игривого лукавства, - Не веришь? Я русская, просто меня цыгане в детстве украли.
Я останавливаюсь. Ну, конечно же! Совершенно не типичная для цыган внешность, отсутствие цыганского "акцента", чистейшая русская речь – как же я раньше не догадалась?

-Доктор наш знает, - Ленусик быстро и ловко собирает волосы в пучок и обматывает сложенным в полоску ярким с блёстками платком, - и медсёстры знают. Кто знает, жалеет меня. Но не все верят.
-Украли? – перед моими глазами вдруг возникает картинка из детства - моя мама бежит за женщиной, на руках которой кричит мой младший брат.

Мы играли на улице, когда к нам подошла женщина в ярких юбках, дала нам конфет, а потом вдруг схватила брата, которому шёл второй год, на руки и побежала. Я кинулась звать маму. Мы догнали цыганку на соседней улице, и тогда она бросила брата на кучу щебня и скрылась в проулке…

-Украли, - чуть хрипловатый голос возвращает меня к реальности, - когда мне было десять лет, - Ленусик чуть помолчала, - Я тогда в Вол-де жила. У меня были отец, мать, сёстры и брат. Бабушка была, но она отдельно жила. Бабушка меня очень любила, и я её любила. А отец пил, и мать пила. Отца иногда подолгу не было, а когда он приходил, то всегда пьяный, всегда кричал. И вот раз, когда его не было, мать сдала комнату цыганам из Молдовы. У нас квартира была, - Ленусик поджала под себя ноги и обхватила колени руками.

-Погоди, – я подхожу к окошку, за которым безудержно темнело и без того хмурое осеннее небо, - Тебе ведь было десять лет – не маленький ребёнок. Как же тебя могли украсть?

-А так – сманили. Конфетами сманили! - Ленусик вдруг громко хлопает себя по коленке, - Раз цыгане домой ехать собрались, и цыганка мне говорит: "Леночка, проводи нас до вокзала, мы тебе конфет за это дадим". А мне интересно стало. Что я видела? Конфет я не видела, в школу давно не ходила – всё дома за младшими смотрела. Я же старшая была, и всё на мне было – накормить, помыть, спать положить, да полы каждый день мыть надо было. Без отдыха росла. Отец с матерью требовали, чтоб полы всегда мытые были. Если отец где пылинку найдёт – всё. Бил.

Рассказ обрывает мелодичный перезвон, и Ленусик хватает в руки телефон.
-Билайн, чтоб его, - поясняет она и отбрасывает телефон прочь, - Задолбали, -и продолжает, а я вижу перед собой не взрослую женщину, но худенькую светловолосую девочку с огромной тряпкой в руках, которая моет полы, а рядом крутятся маленькие дети, - И вот мы приехали с цыганами на вокзал, а цыганка мне говорит: "Леночка, проводи нас до следующей станции. Мы к тебе так привыкли – ты нам как родная дочка. Мы тебе ещё конфет дадим и мороженое купим". Ну, я согласилась. А на следующей станции: "проводи до другой станции, а завтра домой вернёшься". Так я с ними и уехала, а уж потом поняла, что от дома далеко. А цыганка мне говорит: "Оставайся у нас. Будешь нам дочкой. Мы тебя любить будем". Ну, я и осталась.

-Неужели ты не хотела вернуться в свою семью? – спрашиваю я, - Неужели не скучала по родителям, по близким, по дому, по городу?
-Поначалу, конечно, скучала, - соглашается Ленусик, - даже плакала, просилась: "Отвезите домой", но цыганка меня успокаивала, и я забылась. А чего? Меня там не били, не ругали. У цыган двое маленьких ребятишек было, вот они меня к ним в няньки и привезли. Цыганка мне говорит: "Я посмотрела, как ты с детьми обращаешься, какая ты трудолюбивая, и подумала: "вот бы мне такую дочку!" – Ленусик самодовольно улыбается, а я задаю совершенно глупый вопрос:

-А в школу ты там ходила?
-Когда? – отвечает вопросом Ленусик, - Там мне тоже некогда было – цыгане часто на заработки уезжали. На мне весь дом был, какая уж тут школа? А потом мне жениха нашли, цыгана. Мне тринадцать лет было. У нас положено в 15 лет замуж выходить. Он просватал меня, ходил, подарки мне дарил. А я его полюбила так, - восклицает она с жаром, и тонкие руки взмывают вверх, чтобы вцепиться пальцами, сжать, скомкать тонкую ткань кофточки на груди вместе с бусами и амулетами, - что и сказать нельзя! Я готова была ноги ему целовать, понимаешь? Он красивый был, страсть! И он меня полюбил, - она склоняет голову к плечу, увлечённая воспоминаниями.

-Вы поженились? – спрашиваю я.
-Да, - Ленусик успокаивается, - поженились. Я забеременела, родители на заработки уехали, а муж стал пить и гулять. Приходил под утро, кричал на меня. А мне сказали, что он гуляет. Я плакала, просила его, в ногах валялась, а он кричал на меня. Потом бить стал. Бьёт, а я ноги его обнимаю. Вот как я его любила.
Я гляжу в лицо своей собеседницы и мне кажется, что чувства её ещё живы, но что в них – любовь или обида? И я не тороплю её, отдавая дань памяти всему пережитому ею и перечувствованному.
-Мне уже рожать срок подходил, когда вернулись родители, а у меня синяки. Они давай разбираться, потом развели нас, а как опять им ехать - меня с собой взяли.

-Куда?
-В Москву куда-то, в Подмосковье, - Ленусик пожимает плечами, - Родители там дом снимали. Мне там понравилось. Я там с соседкой подружилась – она была русская. Добрая женщина. Она полюбила меня, как свою. А я потом дочку родила, Рафаэллу. Она уже замуж вышла! - она смеётся и берёт с тумбочки телефон, - Я очень довольная. У неё хороший муж. Вот, - она протягивает мне телефон, и перед моими глазами мелькают кадры цыганской свадьбы – яркой, богатой, шумной и многолюдной, - Всё хорошо у неё, - Ленусик смахивает слёзы со своих бледных щёк и вздыхает, - А муж тогда приезжал ко мне, - возвращается она в своё прошлое, - Умолял простить, но я решила: всё. Он ругался, плакал, но ничего поделать не мог. А меня другой цыган посватал, - она улыбается, - хороший цыган, надёжный. Я за него замуж пошла. Мы до сих пор живём, дети у нас.

Я тоже улыбаюсь. Неужели Ленусик наконец-то обрела своё счастье? Но как же её "русское прошлое"? Неужели она так и не встретилась со своими русскими родными?
-Так вот же, - смеётся Ленусик, - мы тогда и встретились! Вот из-за той соседки, с кем я подружилась. Она мне говорит: "Давай я в передачу позвоню, в "Жди меня", вдруг тебя кто-то из родных ищет?". Я говорю: "Не надо. Они уж меня похоронили наверное, чего ворошить-то?". Запретила ей. А она ослушалась, позвонила на передачу, и раз приехали к нам менты на машине. Я уже со вторым мужем жила и со свекровкой – его матерью. Я её мамой звала – она мне как мать была. Она такая была, что сначала мне несёт, а потом уже сыну, вот какая она была, так меня любила. И вот менты стучат к нам, а я открываю, а на мне платок красный, юбка красная - цыганка. Они спрашивают: "Русская Лена здесь живёт?". А я испугалась! Кричу: "Мама! Мама! Тут какую-то Лену спрашивают". И в дом побежала, спряталась, под бельё зарылась. У меня ж паспорта не было. Думаю, заберут. А я уж беременная была. Ну, они и уехали. А соседка мне потом говорит: "Глупая, тебя же бабушка ищет!". Оооой! – Ленусик всплёскивает руками, - Да я ж не знала! – отмахивается, - Думаю, не судьба значит, но соседка не таковская была – она ещё раз в "Жди меня" позвонила, и они опять приехали. Ну, тут уж я вышла. Они мне говорят: "Тебя бабушка ищет, сёстры. Поехали на передачу?". Я говорю: "Поеду, но только с мужем. У нас без мужа нельзя". Они говорят: "Поехали с мужем". Ну, поехали, - Ленусик переводит дух, а я не замечаю, что почти застыла возле подоконника, увлечённая просмотром воображаемого кинофильма о судьбе украденной цыганами девочки.

-И вот приехали мы в Москву, - продолжает Ленусик, - Привезли нас в гостиницу – у них своя гостиница была, они там приезжих селили, кто издалека на передачу приехал. Мы с мужем никуда из гостиницы не выходили. Нас потом на передачу сразу повезли. Ну, пришли мы в студию. Ярко, шумно, непонятно. Я как в чаду была. Волнуюсь. Стали снимать. Сначала меня расспросили. Я рассказала. Потом сёстры пришли. Обнялись. Оказалось, мать умерла давно, а отца убили чёрные риелторы. Из-за квартиры. А бабушка приехать не смогла – она уже старенькая была. Её на экране показали. И вот как она сказала: "Леночка, девочка моя! Жизни мне нет, пока я не найду тебя!", я разревелась, - она качает головой и умолкает надолго, а потом тихо произносит, - Никого я не любила так, как её. Сестры – они маленькими были. Мы с ними чужие. Мать пила. Отец бил, хотя жалко его. Ни за что умер. А бабушка – только она и любила меня, только она мне родненькой была.
Небо за окном почти потемнело – синоптики обещали снег, и ветер порывами налетал на пластины стёкол, и мне казалось, что я чувствую его мощь и ледяное дыхание.

-С бабушкой вы так и не встретились? – спрашиваю я.
-Нет, - качает головой Ленусик, - а теперь уж её, наверное, и в живых нет. Старая она была. А с сёстрами мы потом поехали в гостиницу, посидели. Что нам теперь? Мы давно чужие люди. Потом они уехали, а нам с мужем купили билеты на электричку, и мы домой поехали. А через два дня я Сметану родила.

Оказалось, что у цыган принято давать домашним прозвища, исходя из особенностей внешности или поведения – Сметана, Пан, Жужа, Кукла, Красивая. И эти прозвища имеют для цыган гораздо большее значение, чем официальные имена – прозвища приклеиваются к человеку с детства и перебираются потом во взрослую жизнь, зачастую вытесняя и полностью заменяя имена. А уж если маленького Колю прозвали в семье Коляшей, то до седых волос он останется Коляшей для всех своих родных и соплеменников.

-А как вы попали в наш город? – спрашиваю я и включаю чайник; его бурчание рассеивает сказочное очарование грустной истории.
-Так это всё друг мужа – он позвал нас сюда. Мы приехали да и прижились,- она хватает в руки телефон, - Ты сама поищи, если хочешь, найти можно, - она протягивает мне телефон, - вот, "Жди меня". Только я там на себя не похожа – накрасили как кикимору. Я так-то не крашусь.
Я устраиваю телефон на тумбочке.
-Ты тогда сама, - я киваю своей соседке в сторону чайника и ещё раз погружаюсь в грустную историю.

***

-Обалдеть, - тихо произносит принцесса Анна, медленно опускаясь на свою постель, - а так и не скажешь. Натуральная цыганка.
-Вот именно, - Мария-ханум презрительно скривилась, - она была когда-то русской, а потом сделала свой выбор. Десять лет – это не бестолковая малышка. Могла бы закричать с окна, выбежать на улицу, обратиться к соседям, но она этого не сделала.

-А куда ей было возвращаться? К алкашам? – принцесса Анна уже прижимала телефон к уху, - Да, Антошик…Измучилась без тебя. Сижу и скучаю. Да! Представляешь, наша цыганка – это не цыганка. Мы сейчас фильм смотрели про неё. Она, оказывается, звезда…Да, по телевизору показывали. Её в детстве цыгане украли. И она в таборе выросла…Ну, часто детей крадут, да. А эта выжила и сама цыганкой стала…Почему не настоящая? Настоящая она – наглая, в юбках и говорит по-цыгански…Нууу, скажешь тоже! Они все такие…

-Вот именно, - бурчит Мария-ханум, снимая с головы тюрбан, - Как не крути, а цыганка есть цыганка. Захотела стать такой, значит, будь. И чего тут на людей обижаться? – тюрбан занял место на тумбочке, а его хозяйка завалилась в подушки, - Чего она хочет после такого? Слёзы лила в студии, а к бабушке-то не поехала. Повидала б родную старушку, обняла бы. Всё это враньё. Показуха.

-Знаешь, Антошик, кажется, всё это показуха…Ну, передача эта. А что? Заплатили ей денег, сварганили легенду…Да, да, сделали звезду, точно! – принцесса Анна вздыхает, - Ох, и охота же им позориться? Вот сроду б не поехала…Ты бы поехал?! Ну, ты даёшь!..За деньги б поехал? А я бы не поехала. Да, ни за какие б не поехала…За миллион? – принцесса Анна осекается, а Мария-ханум давится от смеха:
-Анька, соглашайся, - кричит она, - а не то я вместо тебя соглашусь, за миллион-то...

Принцесса Анна смеётся, но что бы не говорили девочки, климат в нашей палате с того дня стал улучшаться – появление Ленусика не вызывало больше неприязненных взглядов и демонстративных выходов из палаты, и скоро Ленусик была вовлечена в общий разговор. Правда, Лена всё больше молчала, и было видно, что она чувствует себя не совсем уютно, но лёд был растоплен – мы пили чай с домашним печеньем, которым угощала всех Мария-ханум.
-Девочки, я не верю – в среду я выписываюсь, - Мария-ханум держит чашку обеими руками и довольно посматривает на каждую из нас, - а завтра я домой поеду. Даже и отпрашиваться не стану – так уйду, втихаря.
-А не боишься? – принцесса Анна отряхивает крошки с груди, - узнают, ругаться будут.
-Ругаться! – фыркает Ленусик, - Я вон ухожу, и ничего. Бывает, что орут, так я мимо ушей пропускаю. Больно мы кому здесь нужны.
-Верно, - кивает Мария-ханум, - У них работа такая. Они б рады нас не видеть, а мы – их.
-А что это за мужик сюда ходит? – спрашивает Ленусик, кивая головой в сторону коридора, - Бугаёк такой, цепок наружу?
-А это муж платницы, - с готовностью поясняет принцесса Анна, - Ну, женщины с платной палаты. Тут у нас две таких – одна Инесса, а вторая – вот из 21-ой.
-Блатной, значит, - Ленусик с видимым сожалением ставит пустой бокал на тумбочку.
Мария-ханум задумывается, а принцесса Анна говорит:
-Я видела как-то с окошка, что он на Ауди А-шестой приехал. Недешёвый так-то аппарат.
-Да разве это важно? – Мария-ханум пожимает плечами, - Важно, что он глаз со своей жены не сводит, на руках её носит, пылинки с неё сдувает.
-А серьёзно, - оживилась принцесса Анна, - я видела, как он её в туалет водил, - ждал стоял, а потом обратно под ручку повёл. А там до палаты – два шага.
-Фу, блин, ужас, - восклицает Ленусик, - в туалет водит?! За мной скорая приехала, а там доктор – паренёк молодой. Говорит мне: "Ложитесь на спину, а вам живот посмотрю". Мой муж как заорал: "Я щас тебе посмотрю живот!", и чуть морду ему не набил, я еле оттащила.
Мы смеёмся, но буквально на следующий день женщина из платной палаты становится героиней происшествия, перевернувшего больницу кверху дном.

***
Суббота – самый интересный, самый ожидаемый день в предродовом отделении, и не важно, какая погода за окном и какой лист на календаре: в этот день жёлтый коридор только и делает, что выпускает из своего тумана королев и принцесс, которые спешат в свои замки к своим королям и принцам тихой, крадущейся поступью вдоль стен с пакетами и сумками в руках – авось медсёстры на посту не заметят. Ах, пост пуст - кого –то повели рожать. Как хорошо!
Завтрак недавно закончился, и тётя Фая громыхает в столовой чем не попадя – то переворачивает стулья, чтобы поставить их на столы, то освобождает мусорные корзины, то проверяет холодильники. Работает, значит.

-Понапёрли, - ворчит она во весь голос, и коридор с готовностью отзывается ей эхом своих жёлтых стен через настежь распахнутую дверь, - всё подряд. Просишь их, просишь – не клади сюда молочку, нельзя! Нет, прут. Не поймёшь, чем и воняет…Куда? – замечает она вдруг маленькую длинноволосую принцесску, которая одним прыжком хотела проскочить мимо столовой и остаться незамеченной, - Ну, куда ты прёшь такие сумищи? Пупок ведь надорвёшь! Одну вашу уже в мамки оформлять повели…Дай, помогу, - она выхватывает сумки из рук полумёртвой от страха беглянки, - ну, идём что ль?

Почти у лестницы они лоб в лоб сталкиваются с тучным доктором в коротком белом халате, обе руки которого отягощены огромными пакетами с логотипом местной продовольственной сети.
-Здрасьте, Сан Евгенич! – радостно кричит тётя Фая и подпихивает плечом остановившуюся вдруг принцессу к выходу.
Близоруко прищурившись, доктор внимательно смотрит в жёлтые мутные дали, дёргает головой с аккуратно уложенными волосами, а затем бодрой рысью преодолевает добрую часть коридора и исчезает за дверью с надписью "Только для медперсонала".

Доктор не слышит, как тётя Фая кричит уже на лестнице вслед медсестре Гале, галопом скачущей по широким ступеням на манер горной серны:
-К себе он пошёл. Только что перевстрелся. На футбол пошёл - с пакетами.
Галя не слушает – она и сама всё понимает. Она мчится по жёлтым заводям, не глядя по сторонам:
-Какой ещё футбол? – жёлтый туман съедает обрывки то ли мыслей, то ли фраз, - Нашёл время…Рожать надо…

Она едва не пролетает мимо двери с предупреждающе – воспрещающей надписью. Каблуки жалобно всхлипывают, начиная торможение по жёлтому линолеуму, и маленькие лапки царапают дверь. Конечно, Галя не посторонняя, просто она скромная и совсем недавно тут работает. Года два.
Но дверь не реагирует. Галя глубоко вздыхает и решается постучать ещё раз – уже погромче. На этот раз дверь немного приотворяется, и в коридор выглядывает всклокоченная голова доктора.

-Александр Евгеньевич, - тараторит Галя, - у Чеботарёвой из четвёртой воды отошли, а Ольга Васильевна ещё с массажа не пришла, вы же знаете. Ирина Владимировна уже там, и…
-Ну, и прекрасно, - обрывает коллегу доктор, - начинайте. Я скоро буду.

Галя касается рукой закрывшейся перед её носиком двери:
-Александр Евгеньевич, но Ирина Владимировна просила вас подойти, - в отчаянии бормочет она, судорожно вздыхает и задумчиво бредёт назад, незаметно для себя переходя на лёгкий аллюр.
-Я ж говорю, всем по фиг, - усмехается Ленусик и хватает с койки свою сумку, - Пойду покурю на дорожку, - и исчезает в коридорных туманах, оставляя дверь приоткрытой.

-А чего, на улице не курится что ли? – пожимает плечами Мария-ханум, направляясь к двери с явным желанием закрыть её, - Холодно что ли? Ей комфорт надо, а нам – дыши всякой дрянью.
-Она и на улице ещё покурит, - хихикает принцесса Анна.
-Ааа, ты думаешь, что среди вёдер и ветоши курить интересней, да? – Мария-ханум вдруг останавливается возле двери и выглядывает в коридор, - Хм, платница с мужем куда-то пошла, - комментирует она, - куда-то он её повёл. Или она его.
-За ручку? – уточняет принцесса Анна.
-Под ручку, - Мария-ханум качает головой, - Кажется, её должны сегодня выписать. Но так поглядеть, они и не торопятся.
-Вот это любовь, девочки, - улыбаясь, вздыхает принцесса Анна, - Это считай, что он с ней на сохранении лежит.
-Да уж, - фыркает Мария-ханум, - ему явно будет, что вспомнить. Девочки, у меня предложение – растрястись до соседнего корпуса и ещё подальше, а?

Прекрасное предложение. Мы уходим, не дожидаясь Ленусика – правила приличия в данном случае могут быть и не соблюдены, ибо обычно наша цыганка исчезала, ни с кем не простившись.
В коридоре на нас наскакивает медсестра Галя, которая опять на полных парах подлетает к двери с надписью "Посторонним вход воспрещён".

-Александр Евгеньевич, - кричит Галя и начинает штурм двери, - Чеботарёва рожает!
-Упс, - говорит Мария-ханум, - одна отстрелялась. 1:0 в пользу демографии.

-Да я прошу всего лишь 25 минут! – мощный рык останавливает начавшийся было штурм, - Слышите? Всего лишь 25 минут! У меня футбол! Люди вы или нет?
-Она же рожает, - стонет Галя.
-Скажите ей, пусть подождёт. 25 минут, - неумолимо отрезает доктор. Дверь производит невообразимый грохот.

-Не-не-не, девочки, сегодня мы рожать не будем, - решает Мария-ханум, - Спортивных каналов много - футбол можно весь день смотреть. Мы подождём другой смены.
-А я домой свалю, - хихикает принцесса Анна, - но только позже.
-Так и я свалю, - кивает Мария-ханум, - кому мы тут нужны?

Мы долго гуляем, останавливаясь возле широких окон, в которых видна совсем иная жизнь, а когда возвращаемся, то видим жёлтый коридор вспоротым насквозь десятками световых лучей – все двери распахнуты настежь. Поредевший жёлтый туман полон озабоченных лиц.

-Вот они! – громко радуется старшая медсестра Людмила Ивановна, стоя посередине коридора, уперевшись кулаками в крутые бока, - Мы тут с ног сбились, а они шатаются неизвестно где!
-А чего нас искать? – удивляется Мария-ханум,- Мы гуляем.
Но Людмила Ивановна уже говорит кому-то в телефон:
-Цыганки с ними нет…Ага…Так…Поняла…Девочки, быстренько проходим в свою палату, - а это уже говорится нам, - Давайте, давайте, не задерживаемся.

Людмила Ивановна проходит в палату вслед за нами, закрывает дверь, буквально подпирая её всем своим телом, и вцепляется в ручку мёртвой хваткой.
-Что случилось? – недоброе предчувствие свинцовой тяжестью наполняет мою голову, грудь, руки.
Людмила Ивановна некоторое время молчит, а затем странно дёргается, открывает дверь и впускает в палату медсестру, которая держит в руках пустую картонную коробку с невысокими бортиками без верха – на таких импровизированных подносах нам обычно разносят таблетки.

-Девочки, пожалуйста, сдайте свои телефоны, - почти умоляющим тоном говорит медсестра, протягивая коробку перед собой.
-Зачем? – спрашиваю я.
-Это на время, - поясняет медсестра, - я поставлю коробку здесь. Ваши телефоны никто не заберёт. Их просто полиция проверит и вернёт назад.
-Полиция? – выдыхает принцесса Анна.
-Полиция,- подтверждает Людмила Ивановна и замолкает.
-А что случилось? – Мария-ханум кладёт в коробку телефон первой.
-Случилось, - эхом отзывается Людмила Ивановна.
-Ой, - принцесса Анна с сожалением бережно опускает в коробку свой телефон, - а мне Антон должен позвонить. Ну, или я ему.
-Разберёмся, - голос Людмилы Ивановны заметно теплеет.

Мы ждём совсем немного – скоро в нашу палату входят два сотрудника полиции. И вот тогда мы узнаём причину перемен в поведении мед персонала - у одной из пациенток был украден телефон.
Нам задают вопросы:
-Когда мы покинули палату?
-Где пролегал маршрут нашей прогулки?
-Когда в последний раз мы видели Ленусика?
-Кто поддерживает с ней связь?

На все вопросы мы отвечаем практически одинаково, только принцесса Анна перегружает свои ответы излишними подробностями, а Мария-ханум отвечает так, что заставляет задавать ей дополнительные вопросы.
Скоро телефоны нам возвращают, а я думаю только о том, что в краже подозревают Ленусика, и от этих мыслей мне становится необычайно грустно. А сарафанное радио, побуждаемое пульсирующими флюидами нашего братства, работает на всю катушку.

-К цыганке домой уже поехали, - королева Инесса заглядывает в палату, - По ходу, она не здесь дохаживать будет. Дайте журнал что ли какой – типа я к вам по делу зашла.

-Платница из 21-ой палаты пошла с мужем на УЗИ, - испуганно бормочет королева в пуховых платках, заглянувшая к нам якобы за ножницами, хотя ножниц у неё самой было штук десять, - Её в понедельник выписывают, так она решила сегодня УЗИ пройти, платно, конечно. Сегодня народу поменьше. А телефон она в палате забыла. А как вернулась – телефона нет. Стали звонить – он отключён. Ну, они тыркнулись, поискали, медикам сообщили. А что толку-то? Пропал телефон. Тогда они полицию вызвали. Там у входа машин понаехало страсть. Муж этой платницы блатной какой-то - чей-то там племянник. А телефон - дорогой, совсем новый. Говорят, стоит, как хороший компьютер.

-Не колется цыганка, - королева Инесса протягивает в палату журнал, - Я в туалете Юльку из 18-ой палаты встретила, так один из ментов – друг её свёкра, и он ей сказал, что у них под подозрением баба из 20-й палаты.

-Ой, Антошик, у нас тут дела, - принцесса Анна залезла на подоконник, - Полный роддом ментов. Всех на уши подняли…Телефон украли…Почему – мой? Мой вот он. Украли у платницы из 21-ой, ну, которой муж ездит на Б-шестом Аудильнике…Что значит, так ему и надо?..Да причём тут "денег куры не клюют, новый купит?"...Антоша, так шутить нельзя!..А как мне не переживать? Нас тут арестовывали, всё забирали…Что значит "не тебя ж украли"? Ты совсем за меня не переживаешь, да?..Ну, и пожалуйста, только знай, что я от тебя такого не ожидала!...И я тебя…И я тебя очень люблю…

-Вряд ли найдут, - Мария-ханум качает головой, - что к цыганам попало – всё, считай, пропало.
-Я не верю, что она телефон взяла, - я смотрю на койку, застеленную тоненьким тёмно-синим одеялом, - Цыганка она или нет – не верю.
-Ну, знаешь, - Мария-ханум коротко отмахивается, - Верю – не верю. Тут уж, как говорится, все факты налицо: она шла в ту сторону. Телефон пропал. А жалеть тут надо не цыганку, а пострадавшую. Она тоже беременная.

Однако вскоре по палатам разносится весть – телефон нашли в огромной кадке с гибискусом на третьем этаже, присыпанным камушками керамзита. Место показала пациентка из 20-й палаты. Подозрения с Ленусика были сняты. Я выдохнула с облегчением.

И сразу после этой новости не сбежавшие домой принцессы и королевы потянулись в Зимний сад – мерить давление.
-Ох, сколько вас много, - усмехнулась постовая сестричка, - Что, переволновались? Да уж, пришлось понервничать. Все углы протрясли.
-Это что ж, она сразу из больницы вытащить телефон не успела, да? – королева Инесса присела в одно из кресел, положив ногу на ногу, - Ха. Прикол. Спереть в больнице телефон. Да, бесстрашная дама – эта баба из 20-й палаты. Кто бы мог подумать.
-Девочки, тут что-то не так, - королева в пуховых платках пугливо оглядывалась по сторонам, - Я слышала, что женщина из 20-й – сиделица, как раз по кражам. Менты это прознали, взяли её в оборот, надавили. И не факт, что цыганка тут не причём. Она могла украсть, а её подельница из 20-й должна была потом его вынести.
-Да перестаньте, - не выдерживаю я, - Так в любую можно в подельницы записать.
-Девчонки, хватит, - медсестра шуршит муфтой тонометра, - давайте потом поговорим. Полиция ещё здесь.

Да, сотрудники полиции ещё здесь, но они буквально на глазах растворяются в жёлтом тумане, а с ними и пациентка из 20-й палаты – её ведут по коридору в наручниках, а она смотрит прямо перед собой, и в глазах её читается не кротость или раскаяние, но вызов.

***

В понедельник Ленусик стала требовать от врачей выписки.
-Какой смысл мне ездить сюда? Уколы эти не помогают, только вся задница чёрная – живого места нет, сидеть не могу. Так уж лучше я дома. Дома у меня дел полно, да и не кровит давно. А с беременностью так – даст Бог, и всё будет. А не даст, так что ж? Тут его воля. А не выпишут – я просто не приду. Заставить меня права не имеют, я свои права знаю. Я уж две недели тут лежу.

Ленусика выписали.

Об этом сообщила дежурный доктор – женщина с решительным лицом, одетая в светлый брючный костюм, на шее которой висел портняжный метр ярко-жёлтого цвета, так гармонирующий с цветом коридорных туманов. Ленусик тут же стала спешно собираться – она кинула в сумку телефон, встряхнула тёмно-синее покрывало на своей кровати и обернулась:
-Ну, пока что ли? – в светлых глазах плескалась радость.
-Подожди, - вдруг вспоминаю я, - помнишь, ты сказала, что муж привёл двух детей. Это как?
-Ааа, - Ленусик опускается на покрывало, и её руки приходят в движение, - понимаешь, он загулял, и его любовница родила дочку. Муж принёс девочку домой, когда ей и годика не было. А потом ещё раз загулял, и ещё одна дочка родилась. Ну, ей уж месяца три было, когда я сама сказала: "Давай, неси. Мать-то совсем непутёвая. Ей дитё и не нужно совсем".
Я потрясена услышанным, а Ленусик продолжает:
-Да, у нас так. Муж может загулять – он мужчина. Значит, я что-то делаю неправильно, я виновата. А дитя ни в чём не виновато. Ему положено с отцом жить. Вот так у меня ещё две дочки появилось. Я люблю их, как своих. Они и есть мои – я их вырастила. Они меня мамой зовут, и других мам у них нету.
-Обалдеть, - фыркает Мария-ханум.
Принцесса Анна хватается за телефон, а Ленусик вылетает из палаты, и скоро шаги её стихают.

На следующий день выписывают принцессу Анну, затем Марию-ханум. Мы давно обменялись номерами телефонов, и мы будем общаться и дальше вне этих стен. У Ленусика никто не спросил номера телефона, впрочем, и она ни у кого не спрашивала.

-Видела воровку? – спрашивает меня королева в пуховых платках, перебирающая ветви гибискуса в Зимнем саду, - Огрызалась мне сегодня в столовой. Нахалка. Зря только потерпевшая заявление своё забрала, пожалела её. А таких не жалеть надо, а наказывать…Вот хочу себе росточков домой набрать, уж больно роза красивая. Тебе наломать?

Наконец, наступила моя последняя ночь в больнице. Накануне вечером я прогулялась по вечернему коридору, заглядывая в потемневшие окна, желая только одного – не попасть сюда раньше положенного срока. Затем я возвратилась в палату и сложила в пакеты кое-какие вещи и книги.
Я рано легла, с нетерпением ожидая рассвет. Чем раньше ляжешь спать, тем раньше наступит утро, верно? И я действительно заснула, а ночью меня разбудил грохот.
Едва я открыла глаза, как услышала знакомый хриплый голос:
-Привет, ты ещё здесь?

Ленусик!

В удивлении я села на кровати. Медсёстры перетаскивали Ленусика с тележки на четвёртую койку, заправленную тёмно-синим покрывалом.
-А я говорю: "Если Маринка из 16-ой ещё здесь, давай меня в 16-ую на прежнее место, - Ленусик тяжело дышит, - Всё, хана. Я чую. В этот раз всё. Отбегалась.

Я смотрю, как медсёстры устанавливают штативы для систем, и движения их чёткие, слаженные. Они молчат – только шуршит одежда да потрескивают упаковки с лекарствами. Ленусик лежит, закрыв глаза. Я смотрю на окровавленные простыни. Много крови. Слишком много крови…

Меня выписывают утром, и мы разговариваем в смотровом кабинете с врачом, которая улыбается коротко и как-то осторожно, а потом вдруг роняет голову и трёт лицо ладонями, и я замечаю её усталые глаза.
-Простите, - говорит она, - Сегодня операция за операцией, а у меня дочь заболела. Переживаю. Сейчас вот думать, что с цыганкой делать. Дохлый номер. Ладно бы девчонка была, а то уж взрослая баба – не впервой.

Да, дела у Ленусика не очень хороши, и когда я захожу в палату за вещами, то вижу каталку и медсестёр. Ленусика перетаскивают на каталку. Она ничего не говорит, только тонкие руки повисают вниз, как плети. Тётя Фая суетится тут же, собирая в узел грязные простыни.

-Ох-хо-хо, - бормочет она, - грехи наши тяжкие. Прости Господи. Всё - тут.

Я пропускаю каталку вперёд, но как бы я не старалась идти медленно, я догоняю кавалькаду в конце коридора, где расположены лифты и нужная мне лестница.
Медсёстры суетятся возле лифта, у которого вдруг заклинило одну дверь. Ступая на лестничный пролёт, я вижу, как каталку завозят в кабину лифта, и жёлтый туман растворяет застывшее восковой маской лицо, на которое наползает яркий с блёстками платок .

11.02.2023г.
Марина Новикова-Шведт.

P.S: История написана на основе реальных событий, произошедших в моей жизни, и я прошу прошения у тех, чьи чувства я могла задеть.