В час полусна

Осень 2017 г.

И замерзают реки. Это — ноябрь, и семь дней до дня рождения, того дня, что после тридцати приносит печаль. Это — ноябрь, и замки чудесной страны — в пелене снега, улицы в фонарях, и скрипач грачом взлетает — в черном сюртуке, остроклювый, плоский, как доска.

Был ласковый июнь в доме, что помнит тебя ребенком… И через полчаса солнце обольет тебя жаром во дворе, что вместил десять лет памяти и цветки акации, оставшиеся на языке. И вот там, в детском июне, даже захлопнутые двери проносились мимо в сознании. Уходящие, пропадавшие люди растворялись призраками за поворотом, звуки, которых не помнишь, мелодии из окна музыкальной школы потухли, выцвели лица, веснушки, ссадины огрубели. Остался вкус на языке — акации. И небо, у которого не было дна, и к которому не было вопросов, ни слез к нему не было обращено, ни благодарности. Оно каждым утром расцветало, наливалось зноем в полдень, гасло на западе кровавым яблоком. Оно было детским, смеющимся, легкомысленным.
 
И вправду, детство может позволить себе бессмертие. Шаги его отпечатаны на лестнице, что ведет тебя каждый день по вечерам к следующему акту комедии под названием «жизнь». И вправду, детство не отпускает в моменты безмолвия, обид, расставаний, в моменты грубой силы, падений и надежд, в моменты понимания и отчуждения.

И ты, маячок детства, мама… Помнишь, как я бежал навстречу, падая, не видя ничего, — по этому двору, где ты ходишь теперь медленно? Как я прогуливал математику, катаясь на троллейбусе, и выше всех переживаний во вселенной были твои переживания? Помнишь, как ты гордилась мной перед всеми? Тот крутящийся стул для фортепиано, что мне подарили? И как я боялся умереть позже тебя, остаться дикарем на улицах города, выраставшего из моих детских брюк монотонно, каменно? Как я боюсь и теперь дня, когда я не услышу твоего голоса. Какие еще голоса нужны будут тогда? Какие драгоценности обесценятся?

И вот — ноябрь. Замерзают реки. Ход часов ночью — верный, непоколебимый. В час полусна — гул — за окном будто.