Арабский мустанг

Историй прошлого храним воспоминанья,
Как свежий ветерок в пустыне знойной,
Где всё, что ныне сухо и покойно,
Встаёт перед глазами временами -
Таким же точно, как случалось ране.

Здесь необъезженный арабский жеребец
Копытами со злом взбивает землю,
Храпит и рвётся прочь, бросая пену:
И миг он не желает быть в седле.
Лишь косит зло, повенчанный в узде.

Но мы должны играть в игру такую
По правилам, что чужды для коня,
А тот почти безумием объят
И топчет, поднимая пыль впустую,
В прыжке невиданном гоня толпу слепую.

Красавец-конь! Кто может примириться
С природой необъезженной твоей,
С безумным блеском пламенных очей,
Что мечешь ты, без права покориться?
Ты б улетел, но - горе! - ты не птица.

Бока крутые уж блестят от пота,
А грива вольная взвивается орлом.
Конь замирает, будто - покорён,
Но после - вновь кидается, без счёта
Ударам точным в яростной охоте.

Мы «бьёмся» с ним, а он упрям и стоек -
Арабский жеребец, сбежавший рано
В поля открытые, что истинным дурманом
Для лошади простой открылись. Воля!
С тобой разлука - что даст больше боли?

Приходит третий день; три раза солнце
Поднялось над свободной головой -
А конь Арабии по-прежнему силён;
По прежнему, как тигр, рвёт и вьётся,
Уверенный, что своего добьётся!

Откуда только сила в нём берётся?
Что заставляет воли так желать?
Другие лошади даются управлять -
Бестрепетно! …И вот, под третьим солнцем,
«Пустить коня!» - команда раздается.

Как взвился он! И тут же прочь метнулся,
Храпя уже от радости своей.
Он нёсся средь оврагов и полей -
Летел как птица. И над ним сомкнулся
(Вперед, на Запад. И над ним сомкнулся)
Небесный свод. Он так и не вернулся.

История окончена; мы долго
Храним предания о диких жеребцах,
Что никогда возить не станут нас.
У них своя незримая дорога,
Но в них воплощена сама свобода.