Мост

* * *

Как речь обидную сквозь зубы,
Дорога цедит молоко
Тумана. День идёт на убыль.
Мой дед, вздыхая глубоко,
Устав, садится на скамейку
И курит терпкий самосад.
Берёзка в тонкой душегрейке
Его притягивает взгляд —
Не баба собственная в бане,
А деревца смущённый вид.
Берёза тоже бабой станет —
На всю Россию зашумит.

* * *

Прелые на поверхности смолкнувшего пруда
Письма, как листья вербные, — брошены в никуда.
Кромки страниц оплавлены, словно церковный воск…
Письма не озаглавлены, письма плывут под мост.
Их соберу с молитвою и поднесу свечу —
Буквы прочесть размытые Богу лишь по плечу.
Месяц сквозь тучи выдрою, звёзды поют ветрам...
Письма ладонью вытру я и помолюсь на храм.
Сердце, что медный колокол, — гулок его набат.
Холодно. Очень холодно. Письма в руках дрожат.

* * *

Я, в манную кашу подсыпав черники,
Раскрасил тарелку в цвета каракатиц.
Смотрю на икону: смиренные лики
Смеются над тем, как измазался братец.
Пора выдвигаться на речку, где утром
Качаются с тучным червём перемёты,
Где солнце, сощурясь от света как будто,
Глядит сквозь камыш и плакучие вётлы.
Из дома — скачками я, словно кузнечик
По скошенным травам от жаркой ладони,
А следом за мною спешит человечек —
Мой брат — он уходит от отчей погони.
Я тускло маячу заплатой заката,
Сверкая коленями по-над кормою,
Мне жалко на камне сидящего брата,
Которого брать запрещают с собою
Домашние на воду: мол, несмышлёныш,
Ещё навернётся нечаянно за борт…
Брат чутко глядит, как притихший зверёныш,
Что в тесную клетку охотником заперт.
А я деловит, я горю на рыбалке:
Цепляю наживку — мясистых уклеек —
И шарю рукою в пустеющей банке,
Как будто в кармане ищу пять копеек.
Но вот подгребаю, отвергнув запреты
Родных, говорю: «Мы поедем на остров».
Братишка, вдыхая дымок сигареты
Моей, недоверчиво трогает вёсла.
Я дам потащить ему крупную рыбу,
Беззлобно ругну, если рыба сорвётся…
Нам вместе ответить за сделанный выбор
Не раз ещё в жизни бунтарской придётся.

* * *

Старинным заброшенным судном
Запруда мерещится мне.
Подвесился месяц занудный
На глухо скрипящей сосне,
Чернеют неровные дыры
(Отец говорил, полыньи)…
Просели сугробы-просвиры —
К ним постной сварить бы кутьи…
Мне кажется, это поминки
По долгой холодной зиме.
Рассыпчатым творогом в крынке
Она затаится во тьме
Кладовки, ромашковой белью,
Нательным бельём облаков,
Застеленной мамой постелью —
До новых морозных деньков.

* * *

Сентиментальные мечты,
Исповедальная разлука,
И сон, приснившийся не в руку,
И странный свет из темноты…

Грибов осенний марафон,
Заката дымная жаровня…
На сходе лет, на склоне лон
Мы не становимся духовней.

Под неусыпным оком звёзд,
Желая вечности Отчизне,
Я жизнь, как вёдра, перенёс
На коромысле.

* * *

Когда поводья держит случай,
Досадно голову сложить.
Вчера противно было жить,
Сегодня — жить противно лучше.
Прилечь, как лечь на поле брани,
Прикинуть, нечет или чёт.
Стихи роятся, но не ранят,
А кровь, проклятая, течёт…

* * *

Догорает побед сезон,
И наград, и мельканья лиц.
Человек, миновавший склон,
Выдыхает под крики птиц.

Две жены. Не женат. Перрон,
Дочь увозит какой-то хват.
Человек, миновавший склон,
Не заметил в пути утрат.

Не заметил вблизи ворон,
Не расслышал людей вдали…
Человек, миновавший склон,
Возомнил, что он соль земли.

И грозит колокольный звон,
И не держит земная твердь...
Человек, превращаясь в склон,
Умоляет о смерти смерть.

МОСТ

Протиснись в скрипучую душу зимы!
Возьми у подлеска осины взаймы.
Природным огнём упоённая печь
Трещит, как по крепким редутам картечь.
Мой сон проявляется явью во сне,
Где мама читает Чуковского мне,
Где вечность скрывает увечье реки,
Где камни разбиты, как в кровь кулаки.

Из всей «Илиады» мне нравится конь:
Его хоть корми, хоть пои, хоть супонь,
Седлай на рассвете – в его животе
Ахейцы, как дети, сидят в темноте.

Протиснись в холодную душу мою –
Узнаешь, как страшно стоять на краю,
Фунт лиха почём (красен долг платежом),
О долге – недолго, отдельно, потом.
Зима – рукотворна, молитва – темна…
На фоне закрытого ветром окна –
Под небом в отметинах кровельных звёзд –
Из детства и снег, и колодец, и мост.

ЧЕРТОГИ

Я прожил треть отпущенного мне,
Но чувствую случайное затменье —
Устало сердце… Ночью при луне
Шальная смерть бывает избавленьем.
В притоках вечности, в ручьях её начал
Жизнь мягко размывает силуэты —
Так речка безучастная, журча,
Текст размывает брошенной газеты…
Как хочется опаловых ночей,
Рук прозорливых томного мерцанья,
Навек недосмыкаемых очей,
Смущённых губ внезапного свиданья
И по утрам, воспрянув ото сна,
Беспечно щебетать влюблённой птицей…
Но сердце жмёт осенняя весна
И ослепляют золотом зарницы.
Как хочется за гранью обрести,
Последнею мольбою обеспечив,
Покой за выбор должного пути.
Но путь мой адским пламенем отмечен.
Я выменяю пешку за ферзя,
Я вычеркнусь из поминальных списков,
Едва душа, разбег прощальный взяв,
Звездой вспорхнёт над чёрным обелиском.

ВЕРИГИ

Повремени, мятежный ветер,
Греметь веригами ветвей.
Вода, слюдой замри в кювете,
Эскадру жёлтых кораблей
Причалив к берегу, — нечаян
Мороз, и резок, и лукав:
Лежат охапки иван-чая
На небе выкошенных трав.
Клин журавлиный, чуть потише,
Не умножай венок скорбей,
Не голоси, как лес раскисший,
В набатный колокол не бей —
Пусть мир укроется туманом
И отболеет. Пусть болит
На сердце колотая рана —
Рябиной алою горит.

ПРИМЕТЫ

Словно город в далеком Китае,
Муравейник в сосновом лесу.
Первый снег в чистом небе подтаял,
Как следы реактивного СУ.
Как взъерошенный чубчик ребёнка,
Вдоль дороги сухая трава;
На реке ледяная каёмка
Освещается солнцем едва.
Стог, покрытый полотнищем снега,
Неожиданно лопнул по швам.
Хорошо, открестившись от века,
Белый морок доверить губам…
Лес медведем ещё не уснувшим
Любопытствуя встал на дыбы —
Я поставил готовиться ужин,
Да конфорку включить позабыл.
Пододвину к столу табуретку,
Почитаю от скуки Ли Бо…
За окном одинокая ветка
Прозвенит, как столовый прибор —
Он свалился мне под ноги. Вилка!
Я не верю в приметы, но всё ж
На лице расцветает ухмылка —
Этим вечером точно придёшь!

К АНАФЕМЕ

Леса облетевшие ночи черней,
Трава допивает грибные туманы.
Бог — бог, я — и царь, и работник, и червь,
Я ветер, я дождь, я открытая рана
Обугленных листьев. Дом полон иуд —
Старательных злых истребителей хлеба —
Они то грызутся, то жадно грызут
Пространство меж полом и каторжным небом.
Таращатся в щели, как я бы глядел
(Во все зырковища!) на казнь Иисуса.
Я б, может быть, тоже воскреснуть посмел
В предгорьях саднящего снегом Эльбруса.
Я — Бог! Кто же царь? Кто работник и червь?
Молчание — золото. Но не сегодня.
Устало гляжу, как пытается чернь
Угробить и дело, и слово Господне!

ЛЕДОХОД

Я высмотрел ослепшими глазами
Последнюю холодную весну:
Тяжёлый лёд торосил берегами,
Деревья шли, барахтаясь, ко дну.

Оторванная лодка понапрасну
Старалась снова выбраться на лёд…
Жизнь оказалась страшной и прекрасной,
Как журавлиный долгий перелёт.

Чернеет снег, как старые оглобли,
Ручьи поют, стекаясь в хоровод…
Я не подавлен, мама, и не сломлен —
Я обусловлен, словно ледоход.

КОГДА?

Когда собираются стаи в одну говорливую плоть,
Сосед, покурив у сарая, дрова начинает колоть.
Когда собираются рыбы в глубокие ямы у дна,
И месяц над облаком нимбом, и дыбом большая страна,
И звёзды теснятся в глазницах безмолвных слепых бочагов,
И вслед улетающим птицам на юг собирается Бог,
Ищу я простого ответа, считая в окне поезда:
Куда собираться поэту? Верней, собираться когда?